Или оттого, что хил я телом, боли уж очень боюсь. Так, думаю, оно сподручнее и не слишком больно. Да, может, просто хотелось вернуться на своих двоих, а не на чьих-то плечах.
Азиз молча слушал, не в силах вымолвить ни слова, чувствуя, что задыхается от тяжести в груди. В комнате стало совсем темно. Он поднял глаза к окну и увидел сквозь решетку серую тучу, неподвижно повисшую в небе. Протянул руку и взял Сайда за плечо — сквозь тряпье прощупывалась острая плечевая кость. Дверь камеры внезапно распахнулась, и появился Эмад, неся в руках жестяную тарелку с двумя стаканчиками кофе, от которых шел пар. Сказал:
— Я вместо Метвалли пошел, чтобы поздороваться с Саидом. Он наклонился и поставил импровизированный поднос на
пол. Выпрямился и направился к Сайду, но тут же остановился как вкопанный, напряженно застыл. Лицо его побледнело, он сделал шаг назад и прислонился к двери. Сайд прошептал:
— Кто это пришел, Азиз?
— Эмад.
— Эмад? — Он приподнялся, опершись рукой о стену, другую вытянул вперед: - Здравствуй, уважаемый Эмад.
Эмад оторвался от двери и, подойдя к Сайду, пожал ему руку. Лицо его не покидало выражение застьюшего испуга, движения были скованными.
Сайд снова уселся на пол, потянув за собой Эмада. Азиз нарушил тягостную паузу:
— Передай-ка мне кофе, Эмад. Спасибо.
Он взял стаканчик и вставил его между пальцев Сайда.
— Не очень горячо, Сайд?
— Нет. — Он отпил глоток и с наслаждением вздохнул: — Алла-ахх...
Азиз вынул пачку сигарет, прикурил одну и сунул Сайду в рот.
— Кури, Сайд. — Обернулся к Эмаду: — Сайд только что рассказал, что там было в аль-Урди,
Воспоминания о Сайде для Азиза были неразрывно связаны с Абуль Вафой. Они ведь были неразлучны, эти двое. В аль-Урди их отправили вместе, и вернулись они оба спустя три месяца. Сайд на собственных ногах, а Абуль Вафа — на плечах товарищей. Могучий гигант за три месяца каторги превратился в истощенного, хилого человека, которого ноги не держали.
Абуль Вафа был обречен с того момента, как его отобрали для отправки в аль-Урди, обречен еще до прибытия туда. Так говорили все, кто был наслышан об этом месте. В аль-Урди свои законы, а точнее, свое переосмысление общих законов, существовавших с незапамятных времен, когда на нашей земле произошло разделение на правителей и подданных, собственников и рабов, тюремщиков и арестантов.
Абуль Вафа обладал необычным ростом и необычайной физической силой. А сильные мышцы неизбежно привлекали к себе внимание в аль-Урди. У человекоподобных волков слюнки текли при виде его, пробуждалась трусливая натура во всем ее ничтожестве. Богатырь самой своей внешностью бросал вызов мелким тиранам. Могучее тело должно пасть на колени, гордо поднятая голова должна склониться до земли. Таков неписаный закон аль-Урди. Таков приговор судьбы.
Естественно, что с момента своего прибытия Абуль Вафа стал объектом пристального внимания со стороны надсмотрщиков лагеря. Едва он вошел в ворота, его тут же приметили. С него не спускали глаз, в которых горело странное вожделение и жажда крови.
Стражники образовали вокруг него широкое кольцо, которое начало медленно сужаться, пока не поглотило его. На несколько мгновений показалась его могучая фигура, прямая, как дуб под штормовым ветром, и вскоре исчезла под ударами множества кулаков и черных башмаков, бивших со звериной яростью.
Ряды арестантов, босоногих, одетых в синие рубища, молча стояли, наблюдая за происходящим. И среди этого молчания с пугающей отчетливостью был слышен странный звук, доносившийся из кучи копошившихся, наносивших удары тел. Словно голодный монстр рвал зубами на части свою добычу.
Казалось, Абуль Вафа был окончательно погребен под грудой тел, как вдруг в этой стене образовалась брешь. Все увидели, как стоявший на четвереньках Абуль Вафа медленно поднялся на ноги и спокойно огляделся вокруг, словно ища глазами кого-нибудь, кто пришел бы ему на подмогу.
Но они не дали ему опомниться и вновь набросились на него с удвоенной яростью. Он согнулся под обрушившимися на него ударами защищая тело могучими руками, пряча голову. Но не удержался на ногах и, упав на колени, скрылся под грудой навалившихся на него тел.
Так начался первый день для Абуль Вафы в аль-Урди. С того момента он не знал ни минуты покоя. Не мог пройти мимо охранника, чтобы не получить удар плеткой по голове, пинок башмаком или пощечину, и все это от людей, превратившихся в тупые машины-молотилки. Когда он толкал вагонетку вдоль песчаных дюн, бесконечная цепочка охранников превращалась в длинную цепь засад. Они, затаившись, поджидали его приближения, чтобы пустить в ход палки, плети, башмаки.
Что такое для александрийского грузчика миска чечевицы, три заплесневелых лепешки и кружка бузы в день? В свое время он весь заработок тратил на еду. Теперь он был обречен на голодное существование, и долго ему было не протянуть. Он терял в весе не по дням, а по часам. Мышцы таяли, обнажая рельеф скелета из крупных костей, руины великолепного гиганта, внушавшего некогда страх своей мощью. Прошло немного времени, и он превратился в скелет, обтянутый пожелтевшей кожей.
Серым пасмурным утром восемьдесят дней спустя после того, как Абуль Вафу доставили в аль-Урди, скованные цепью люди проснулись, как обычно, под вопли горна. Заворочались, сбросили тряпицы, заменявшие одеяла, и сели, растирая застывшие ноги. Встали один за другим. Но когда короткая колонна попыталась двинуться, какая-то тяжесть помешала им сделать это. Глаза поискали в сумраке и увидели неподвижное тело. Сбежавшиеся охранники принялись тыкать в него палками, дергать за цепь, но он продолжал лежать не шелохнувшись.
Его переправили обратно в каирскую центральную тюрьму. Однажды, когда теплым апрельским утром Азиз, крадучись, шел по коридору мимо зеленых карточек на вновь прибывших, он увидел знакомое имя и номер камеры, в которую поместили Абуль Вафу.
Азиз вставил массивный ключ, выпрошенный у Абдель Гаф-фара, в замочную скважину и повернул его. Когда дверь раскрылась, он торопливо отнес ключ Абдель Гаффару и вернулся в девяносто седьмую камеру. Толкнув дверь плечом, вошел.
В первое мгновение комната показалась ему пустой. У стены напротив — полмиски молока, поверхность которого покрыта сероватым налетом пыли, букашками, частицами копоти из дымящей трубы прачечной. Рядом валялась одеревеневшая лепешка хлеба. Пустая параша в углу, ведерко питьевой воды — на поверхности воды тоже пыль, мусор, насекомые. Оба ведерка стояли рядом. Ночью можно было легко их перепутать, но жильцу камеры, видно, все было безразлично.
Слева у самой стены он увидел вытянутую фигуру, прикрытую ветхим тонким одеялом, вокруг которой роились мухи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
Азиз молча слушал, не в силах вымолвить ни слова, чувствуя, что задыхается от тяжести в груди. В комнате стало совсем темно. Он поднял глаза к окну и увидел сквозь решетку серую тучу, неподвижно повисшую в небе. Протянул руку и взял Сайда за плечо — сквозь тряпье прощупывалась острая плечевая кость. Дверь камеры внезапно распахнулась, и появился Эмад, неся в руках жестяную тарелку с двумя стаканчиками кофе, от которых шел пар. Сказал:
— Я вместо Метвалли пошел, чтобы поздороваться с Саидом. Он наклонился и поставил импровизированный поднос на
пол. Выпрямился и направился к Сайду, но тут же остановился как вкопанный, напряженно застыл. Лицо его побледнело, он сделал шаг назад и прислонился к двери. Сайд прошептал:
— Кто это пришел, Азиз?
— Эмад.
— Эмад? — Он приподнялся, опершись рукой о стену, другую вытянул вперед: - Здравствуй, уважаемый Эмад.
Эмад оторвался от двери и, подойдя к Сайду, пожал ему руку. Лицо его не покидало выражение застьюшего испуга, движения были скованными.
Сайд снова уселся на пол, потянув за собой Эмада. Азиз нарушил тягостную паузу:
— Передай-ка мне кофе, Эмад. Спасибо.
Он взял стаканчик и вставил его между пальцев Сайда.
— Не очень горячо, Сайд?
— Нет. — Он отпил глоток и с наслаждением вздохнул: — Алла-ахх...
Азиз вынул пачку сигарет, прикурил одну и сунул Сайду в рот.
— Кури, Сайд. — Обернулся к Эмаду: — Сайд только что рассказал, что там было в аль-Урди,
Воспоминания о Сайде для Азиза были неразрывно связаны с Абуль Вафой. Они ведь были неразлучны, эти двое. В аль-Урди их отправили вместе, и вернулись они оба спустя три месяца. Сайд на собственных ногах, а Абуль Вафа — на плечах товарищей. Могучий гигант за три месяца каторги превратился в истощенного, хилого человека, которого ноги не держали.
Абуль Вафа был обречен с того момента, как его отобрали для отправки в аль-Урди, обречен еще до прибытия туда. Так говорили все, кто был наслышан об этом месте. В аль-Урди свои законы, а точнее, свое переосмысление общих законов, существовавших с незапамятных времен, когда на нашей земле произошло разделение на правителей и подданных, собственников и рабов, тюремщиков и арестантов.
Абуль Вафа обладал необычным ростом и необычайной физической силой. А сильные мышцы неизбежно привлекали к себе внимание в аль-Урди. У человекоподобных волков слюнки текли при виде его, пробуждалась трусливая натура во всем ее ничтожестве. Богатырь самой своей внешностью бросал вызов мелким тиранам. Могучее тело должно пасть на колени, гордо поднятая голова должна склониться до земли. Таков неписаный закон аль-Урди. Таков приговор судьбы.
Естественно, что с момента своего прибытия Абуль Вафа стал объектом пристального внимания со стороны надсмотрщиков лагеря. Едва он вошел в ворота, его тут же приметили. С него не спускали глаз, в которых горело странное вожделение и жажда крови.
Стражники образовали вокруг него широкое кольцо, которое начало медленно сужаться, пока не поглотило его. На несколько мгновений показалась его могучая фигура, прямая, как дуб под штормовым ветром, и вскоре исчезла под ударами множества кулаков и черных башмаков, бивших со звериной яростью.
Ряды арестантов, босоногих, одетых в синие рубища, молча стояли, наблюдая за происходящим. И среди этого молчания с пугающей отчетливостью был слышен странный звук, доносившийся из кучи копошившихся, наносивших удары тел. Словно голодный монстр рвал зубами на части свою добычу.
Казалось, Абуль Вафа был окончательно погребен под грудой тел, как вдруг в этой стене образовалась брешь. Все увидели, как стоявший на четвереньках Абуль Вафа медленно поднялся на ноги и спокойно огляделся вокруг, словно ища глазами кого-нибудь, кто пришел бы ему на подмогу.
Но они не дали ему опомниться и вновь набросились на него с удвоенной яростью. Он согнулся под обрушившимися на него ударами защищая тело могучими руками, пряча голову. Но не удержался на ногах и, упав на колени, скрылся под грудой навалившихся на него тел.
Так начался первый день для Абуль Вафы в аль-Урди. С того момента он не знал ни минуты покоя. Не мог пройти мимо охранника, чтобы не получить удар плеткой по голове, пинок башмаком или пощечину, и все это от людей, превратившихся в тупые машины-молотилки. Когда он толкал вагонетку вдоль песчаных дюн, бесконечная цепочка охранников превращалась в длинную цепь засад. Они, затаившись, поджидали его приближения, чтобы пустить в ход палки, плети, башмаки.
Что такое для александрийского грузчика миска чечевицы, три заплесневелых лепешки и кружка бузы в день? В свое время он весь заработок тратил на еду. Теперь он был обречен на голодное существование, и долго ему было не протянуть. Он терял в весе не по дням, а по часам. Мышцы таяли, обнажая рельеф скелета из крупных костей, руины великолепного гиганта, внушавшего некогда страх своей мощью. Прошло немного времени, и он превратился в скелет, обтянутый пожелтевшей кожей.
Серым пасмурным утром восемьдесят дней спустя после того, как Абуль Вафу доставили в аль-Урди, скованные цепью люди проснулись, как обычно, под вопли горна. Заворочались, сбросили тряпицы, заменявшие одеяла, и сели, растирая застывшие ноги. Встали один за другим. Но когда короткая колонна попыталась двинуться, какая-то тяжесть помешала им сделать это. Глаза поискали в сумраке и увидели неподвижное тело. Сбежавшиеся охранники принялись тыкать в него палками, дергать за цепь, но он продолжал лежать не шелохнувшись.
Его переправили обратно в каирскую центральную тюрьму. Однажды, когда теплым апрельским утром Азиз, крадучись, шел по коридору мимо зеленых карточек на вновь прибывших, он увидел знакомое имя и номер камеры, в которую поместили Абуль Вафу.
Азиз вставил массивный ключ, выпрошенный у Абдель Гаф-фара, в замочную скважину и повернул его. Когда дверь раскрылась, он торопливо отнес ключ Абдель Гаффару и вернулся в девяносто седьмую камеру. Толкнув дверь плечом, вошел.
В первое мгновение комната показалась ему пустой. У стены напротив — полмиски молока, поверхность которого покрыта сероватым налетом пыли, букашками, частицами копоти из дымящей трубы прачечной. Рядом валялась одеревеневшая лепешка хлеба. Пустая параша в углу, ведерко питьевой воды — на поверхности воды тоже пыль, мусор, насекомые. Оба ведерка стояли рядом. Ночью можно было легко их перепутать, но жильцу камеры, видно, все было безразлично.
Слева у самой стены он увидел вытянутую фигуру, прикрытую ветхим тонким одеялом, вокруг которой роились мухи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107