Все вокруг теперь выглядело несколько по-иному, даже безобразные вещи. Обычную муху, влетевшую в камеру через оконце в потолке, он приветствовал как старую знакомую. Улыбался, когда она с жужжанием вилась возле уха, носа, рта, словно твердя: "Проснись, проснись, утро наступило". Армия насосавшихся крови клопов, выползавших из трещин, как только гасла тусклая лампочка под потолком, напоминала ему процедуру в зале судебных заседаний. Толстобрюхие адвокаты и прокуроры в развевающихся мантиях важно вышагивают по коридору вдоль прохода в здании суда. Необычная ассоциация вызвала у него смех.
Теплый золотистый луч солнца проник сквозь оконце, и Азиз попытался проследить за его едва уловимым движением, подставляя под него то руки, то лицо. Он чувствовал, как тепло пронизывает каждую клетку его тела, наполняя их энергией жизни.
Пятно голубого неба вызывало трепет в сердце, а ветка с зелеными листьями, клонившаяся на ветру, навела его на мысль привязать свернутое жгутом одеяло к стальной решетке и несколькими сильными движениями рук подтянуться вплотную к оконцу. Когда приносили обычную миску желтой чечевицы, он жадно поглощал ее, собирая остатки с металлической тарелки кусочком темной лепешки.
Странным было это неожиданное ощущение счастья. Оно никак не вязалось с жестокостью и безобразием окружающего, с попытками унизить его, уничтожить как личность. Откуда вдруг это чувство? Как оно возникло в нем?
Да, в то утро, едва он проснулся, он ощутил радость бытия, и с тех пор это чувство не покидало его. Объяснить его он не мог, как не мог и найти его причины. Но оно наполняло его, как вода, хльшувшая в построенный человеческими руками канал. Он стал вспоминать детали своей необычной встречи с Хусейном. Момент за моментом. Как кадры из фильма. Восстанавливая в памяти каждое слово в их диалоге, все движения, открытую и скрытую борьбу чувств, вырвавшиеся на волю примитивные инстинкты и противоречивые эмоции, он заново пережил весь драматизм их встречи с начала и до конца.
Жизнь сама по себе полна скрытого трагизма. Но порой в ней возникали ситуации, которые обнажали этот трагизм до конца. Пусть это были события мелкие по сравнению с теми, что потрясали мир, такие, как разрушительные войны, эпидемии, косившие людей тысячами, голодный мор. Но среди, казалось бы, незначительных событий было одно, которое перевернуло все его представления о жизни.
Он отчетливо помнит тот день. Улица Сулеймана-паши, заполненная праздными толпами людей. У всех приподнятое настроение накануне выходного дня. Вечерело, и возле сверкающих витрин останавливались зеваки. Азиз помнил и собственное чувство беззаботности в тот вечер. Он мог позволить себе передышку после утомительного дня в больнице. Возле лавки восточных сладостей он заметил толстую женщину, а рядом с ней маленького ребенка со светло-карими глазами на округлом детском лице. Мальчик не мог оторвать взгляда от витрины, где были выставлены нуга, козинаки, печенье, кунафа с фисташками, финики в загустевшем сиропе, пряники, пирожные с миндалем, леденцы, горки тертого кокосового ореха, подносы с шоколадками в серебристой фольге. Все это ярко освещалось неоновыми огнями.
А мимо проходили люди, громко смеясь, по черному асфальту мягко скользили автомобили, встречались взгляды молодых людей, ищущих любовных приключений.
И вдруг звонкий голос ребенка, выделяясь из монотонного шума автомобилей и толпы, что-то произнес. Азиз не расслышал слов, но невольно взглянул на крошечную фигурку возле витрины. Он увидел, как женщина повернулась к ребенку и дала ему сильный подзатыльник. Азиз ощутил мгновенный шок, будто его самого ударили плетью по голове. Придя в себя, он посмотрел на ребенка, который стоял неподвижно, не понимая, что случилось. На его лице отразилась целая гамма чувств: страх, боль, недоумение, обида и смирение. Казалось, он спрашивал: за что? почему? —и тут же просил прощения, пощады. В душе Азиза словно что-то надломилось. Он понял, как трагично одинок человек в этом мире, которого он не создавал и которого не понимает, в мире, где несправедливость подстерегает его на каждом шагу, где его ожидают предательские удары, и чаще всего от тех, кто всех ему ближе.
Человеческое существо — в нем уживаются сила и слабость. Что помогает ему выстоять в те страшные моменты, когда граница между сопротивлением и капитуляцией, благородством и падением, честью и бесчестьем становится лишь тонкой нитью, готовой оборваться в любую минуту?
И что заставляет эту тонкую нить, отделяющую волю к борьбе от капитуляции, свободного человека от пресмыкающегося, порваться в какой-то момент? Порваться и превратить человека в вещь, которую другие используют по своей прихоти, как сапожную щетку, полирующую модные туфли хозяев и тяжелые башмаки тюремщиков.
Ты, Хусейн... Что заставило тебя так внезапно измениться, превратиться в орудие в их руках, в инструмент, которым они пользуются по своему усмотрению? Ничто как будто не предвещало такого финала для тебя. А может быть, в тебе всегда гнездились семена предательства, таились признаки слабой душонки, только мы, не имевшие жизненного опыта, этого не замечали? Когда я думаю об этом, Хусейн, меня охватывает чувство полной беспомощности и растерянности. В такие моменты мне кажется, что я ничего не понимаю в жизни и совсем не разбираюсь в людях. Что же заставило тебя так низко пасть?
Ты был довольно холодным человеком. И даже в ситуациях, когда для человека так естественно проявить свои чувства, ты всегда оставался бесстрастным. Теперь я думаю, что это была не способность контролировать свои эмоции, а врожденная холодность натуры. Да, ты прибегал к преувеличениям, когда хотел представить вещи в нужном тебе свете. Порой эти преувеличения граничили с ложью, особенно когда дело касалось тебя лично, когда тебе было необходимо утвердить себя в роли лидера. Тебе нравилось говорить о себе, твое самолюбование не имело границ.
Эти воспоминания были мелкими штрихами к портрету, который дорисовала сама жизнь. Азиз и раньше замечал эти мелочи, но не придавал им значения. Но один эпизод он не сможет забыть никогда — как Хусейн с бессмысленной жестокостью ударил сына дядюшки Абдаллы, когда осматривал его глаза. Мелкий эпизод, но уж очень идущий в разрез с разглагольствованиями Хусейна о справедливости и гуманности.
Азиз теперь припомнил и другие детали. Отец Хусейна был торговцем, и сын частенько употреблял словечки из коммерческого лексикона. "Прибыли и убытки" — эти слова нередко говорились им и во время политических дискуссий. "Мы должны точно подсчитать прибыли и убытки". Казалось бы, нет ничего необычного в этой фразе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107