Где бы он ни появлялся, его добрый юмор, простота и щедрость неизменно вызывали симпатию окружающих.
И вот эта неожиданная встреча. Один из сюрпризов, которые порой преподносит жизнь. Кто бы мог подумать, что такой человек, как Мухаммед, в итоге станет тюремным надзирателем? Интересно, почему он не предупредил Азиза о встрече с Сайедом? Возможно, потому, что не был уверен, удастся ли ему устроить эту встречу, боялся разочаровать его. А может быть, из предосторожности, продиктованной условиями его работы. Из привычки все делать скрытно и молча. Возможно, это просто свойство его натуры. Хорошо бы при случае спросить его об этом.
В памяти вновь оживали подробности встречи с Сайедом. Ничего нового к тому, что он уже знал, эта встреча не добавила, за исключением, пожалуй, сообщения, что Эмад находится в этой же тюрьме. Может быть, даже в соседней камере. Последний раз они виделись почти четыре года назад. Сильно ли изменился Эмад с тех пор?
Да, шли годы, а Азиз все еще не прочувствовал, сколь стремительно неумолимое течение времени. Конец жизни может явиться неожиданно, как внезапное пробуждение от сна. Впрочем, может быть, так оно и лучше. Ведь лучшая смерть та, что приходит неожиданно: во время работы или во сне. Важно до последнего дыхания быть чем-то занятым, что-то делать. Подлинное несчастье — чувствовать, что ты больше никому не нужен, что ты — обуза для окружающих, что они, может быть, с нетерпением ожидают, когда ты, наконец, умрешь. Мгновенная смерть куда лучше той, что наступает после долгих лет беспомощной старости и болезней.
Отчего в последнее время смерть занимает так много места в его размышлениях? Началось все с каких-то мелочей, значение которых он и сам-то поначалу не осознавал. Например, тюремщики отобрали у него шнурки от ботинок под тем предлогом, что, мол, арестанты, случается, вешаются на шнурках. Отняли очки. Азиз вдруг вспомнил слова лысого человека в очках с тонкой проволочной оправой, которого все называли "комендант": "Мы забираем очки, чтобы вы себя ими не поранили". Что он имел в виду? Вряд ли это было продиктовано тботой о его здоровье.
Азиз смотрел на пятнышко голубого неба в потолке. Постепенно до него доходил истинный смысл их действий. Они как бы намекали ему на неизбежность некоей опасности, неопределенность его судьбы. Во всем этом заключалась скрытая угроза. Его словно предупреждали: положение твое настолько паршивое, что тебе вполне может прийти в голову мысль о самоубийстве.
Никогда в жизни подобная мысль не приходила ему в голову. А вот теперь он не мог поручиться ни за что. И это при всем его жизнелюбии. При том, что сама идея своими руками положить конец собственному существованию казалась ему абсурдной, попросту невозможной... Нет сомнения, что тюремщики все же добились своего. Иначе как объяснить тот факт, что мысль о смерти прочно засела в его голове, хотя прежде он никогда об этом всерьез не думал? Конечно, сыграло свою роль и другое. Постоянная темнота вокруг с самого момента прибытия сюда. Даже большая часть дневного времени проходит в каком-то полумраке. Узкая камера. Скрытые угрозы. Зловещие намеки... Всего несколько слов, брошенных как бы мимоходом, случайно. А может быть, не случайно?
Не кажется ли ему все это? А что, если все это попросту игра воображения, мнительность, порожденная одиночеством и усталостью? Но зловещие слова снова и снова всплывали в памяти. Что-то глубоко внутри его вздрагивало, возбуждая тревогу и беспокойство. Постепенно мысль о смерти становилась все навязчивей. Пальцы Сайеда охватывали его горло, сжимали его — этот странный образ вновь и вновь возникал в сознании. Усилием воли Азиз отгонял его прочь, но кошмарная галлюцинация возвращалась, становилась отчетливой, почти осязаемой.
Должно быть, сказывалась бесконечная тишина. Часы, недели, месяцы одиночества, ожидания, монотонного наблюдения за первым признаком рассвета в темном оконце. Одиночество преследовало его даже в сновидениях. Просыпаясь утром, еще в полудреме, он первое время машинально искал рукой лежащее рядом теплое тело, и всякий раз его рука бессильно опускалась от внезапной страшной догадки. И все-таки, окончательно пробудившись, он неизменно оглядывался вокруг, как бы еще надеясь на чудо.
Долгие часы, недели, месяцы он чувствовал на себе чей-то взгляд сквозь круглый волчок на двери. За ним наблюдали, как наблюдают за раненым зверем, попавшим в ловушку.
Ночами по его телу ползали клопы, пронзая кожу множеством тончайших острых игл. Осязаемым и давящим казался запах гниения и мочи, тяжело висевший в воздухе.
А между тем его сознание терзали щедрые посулы, которые могли стать реальностью, уступи он хоть чуть-чуть. Свобода, зеленые поля, голубое небо... Его ноги шагают по земле навстречу новым горизонтам. Теплое солнце ласкает кожу... Нежные женские объятья, ощущение ее сердцебиения... Прикосновение детской руки к его лицу утром, улыбка ребенка, встречающая его по возвращении домой...
Но реальность была совершенно иной. Железные цепи, железные прутья в окошке, запертая дверь, бесконечное ожидание неизвестной судьбы, постоянная изнуряющая тревога. Кто-то перешептывался в темноте, и он не мог понять — во сне это или наяву. Его мучили дурные предчувствия. Он был один, со всех сторон окруженный врагами, покинутый всеми посреди этого бездонного безмолвия.
Он жаждал всего того, что делает человека человеком, превращает существование в жизнь, разрушает оковы одиночества. Жаждал слов, звука человеческого голоса. А вместо этого была все та же тишина, безмолвные дни среди безмолвных стен и скудных предметов в комнате — сплошной неорганической материи.
И вот пришло утро, когда он перешагнул порог камеры, ощутил землю под ногами, шагая через двор. Солнце согревало голову, щедро бросая лучи с широкого голубого простора открытого неба. Освежающий душ, сбегающий ручейками вдоль тела, как осенний дождь. Разговор с Сайедом, их смех. Все это вдруг вновь повернуло его лицом к жизни с неведомой ранее силой. Он словно заново родился, жажда жизни переполняла его и, казалось, готова была вот-вот выплеснуться наружу, как могучий поток, несущийся по камням. И когда он ощутил эту новую жизненную силу, пронзившую его тело мощно и глубоко, ему вдруг снова явилась мысль о смерти. Он вспомнил о смерти с необычайной остротой. Почувствовал ее невидимое присутствие вокруг себя, в самом себе, как никогда прежде.
С того утра его ноги, казалось, все глубже и глубже стали погружаться в трясину, и не было никаких сил выбраться из нее. Порой ему чудилось, будто темная, холодная, похожая на ртуть вода, поднимаясь, обволакивает его тело. Дюйм за дюймом она неотвратимо охватывала ноги, поднималась к бедрам, животу, груди, достигая шеи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
И вот эта неожиданная встреча. Один из сюрпризов, которые порой преподносит жизнь. Кто бы мог подумать, что такой человек, как Мухаммед, в итоге станет тюремным надзирателем? Интересно, почему он не предупредил Азиза о встрече с Сайедом? Возможно, потому, что не был уверен, удастся ли ему устроить эту встречу, боялся разочаровать его. А может быть, из предосторожности, продиктованной условиями его работы. Из привычки все делать скрытно и молча. Возможно, это просто свойство его натуры. Хорошо бы при случае спросить его об этом.
В памяти вновь оживали подробности встречи с Сайедом. Ничего нового к тому, что он уже знал, эта встреча не добавила, за исключением, пожалуй, сообщения, что Эмад находится в этой же тюрьме. Может быть, даже в соседней камере. Последний раз они виделись почти четыре года назад. Сильно ли изменился Эмад с тех пор?
Да, шли годы, а Азиз все еще не прочувствовал, сколь стремительно неумолимое течение времени. Конец жизни может явиться неожиданно, как внезапное пробуждение от сна. Впрочем, может быть, так оно и лучше. Ведь лучшая смерть та, что приходит неожиданно: во время работы или во сне. Важно до последнего дыхания быть чем-то занятым, что-то делать. Подлинное несчастье — чувствовать, что ты больше никому не нужен, что ты — обуза для окружающих, что они, может быть, с нетерпением ожидают, когда ты, наконец, умрешь. Мгновенная смерть куда лучше той, что наступает после долгих лет беспомощной старости и болезней.
Отчего в последнее время смерть занимает так много места в его размышлениях? Началось все с каких-то мелочей, значение которых он и сам-то поначалу не осознавал. Например, тюремщики отобрали у него шнурки от ботинок под тем предлогом, что, мол, арестанты, случается, вешаются на шнурках. Отняли очки. Азиз вдруг вспомнил слова лысого человека в очках с тонкой проволочной оправой, которого все называли "комендант": "Мы забираем очки, чтобы вы себя ими не поранили". Что он имел в виду? Вряд ли это было продиктовано тботой о его здоровье.
Азиз смотрел на пятнышко голубого неба в потолке. Постепенно до него доходил истинный смысл их действий. Они как бы намекали ему на неизбежность некоей опасности, неопределенность его судьбы. Во всем этом заключалась скрытая угроза. Его словно предупреждали: положение твое настолько паршивое, что тебе вполне может прийти в голову мысль о самоубийстве.
Никогда в жизни подобная мысль не приходила ему в голову. А вот теперь он не мог поручиться ни за что. И это при всем его жизнелюбии. При том, что сама идея своими руками положить конец собственному существованию казалась ему абсурдной, попросту невозможной... Нет сомнения, что тюремщики все же добились своего. Иначе как объяснить тот факт, что мысль о смерти прочно засела в его голове, хотя прежде он никогда об этом всерьез не думал? Конечно, сыграло свою роль и другое. Постоянная темнота вокруг с самого момента прибытия сюда. Даже большая часть дневного времени проходит в каком-то полумраке. Узкая камера. Скрытые угрозы. Зловещие намеки... Всего несколько слов, брошенных как бы мимоходом, случайно. А может быть, не случайно?
Не кажется ли ему все это? А что, если все это попросту игра воображения, мнительность, порожденная одиночеством и усталостью? Но зловещие слова снова и снова всплывали в памяти. Что-то глубоко внутри его вздрагивало, возбуждая тревогу и беспокойство. Постепенно мысль о смерти становилась все навязчивей. Пальцы Сайеда охватывали его горло, сжимали его — этот странный образ вновь и вновь возникал в сознании. Усилием воли Азиз отгонял его прочь, но кошмарная галлюцинация возвращалась, становилась отчетливой, почти осязаемой.
Должно быть, сказывалась бесконечная тишина. Часы, недели, месяцы одиночества, ожидания, монотонного наблюдения за первым признаком рассвета в темном оконце. Одиночество преследовало его даже в сновидениях. Просыпаясь утром, еще в полудреме, он первое время машинально искал рукой лежащее рядом теплое тело, и всякий раз его рука бессильно опускалась от внезапной страшной догадки. И все-таки, окончательно пробудившись, он неизменно оглядывался вокруг, как бы еще надеясь на чудо.
Долгие часы, недели, месяцы он чувствовал на себе чей-то взгляд сквозь круглый волчок на двери. За ним наблюдали, как наблюдают за раненым зверем, попавшим в ловушку.
Ночами по его телу ползали клопы, пронзая кожу множеством тончайших острых игл. Осязаемым и давящим казался запах гниения и мочи, тяжело висевший в воздухе.
А между тем его сознание терзали щедрые посулы, которые могли стать реальностью, уступи он хоть чуть-чуть. Свобода, зеленые поля, голубое небо... Его ноги шагают по земле навстречу новым горизонтам. Теплое солнце ласкает кожу... Нежные женские объятья, ощущение ее сердцебиения... Прикосновение детской руки к его лицу утром, улыбка ребенка, встречающая его по возвращении домой...
Но реальность была совершенно иной. Железные цепи, железные прутья в окошке, запертая дверь, бесконечное ожидание неизвестной судьбы, постоянная изнуряющая тревога. Кто-то перешептывался в темноте, и он не мог понять — во сне это или наяву. Его мучили дурные предчувствия. Он был один, со всех сторон окруженный врагами, покинутый всеми посреди этого бездонного безмолвия.
Он жаждал всего того, что делает человека человеком, превращает существование в жизнь, разрушает оковы одиночества. Жаждал слов, звука человеческого голоса. А вместо этого была все та же тишина, безмолвные дни среди безмолвных стен и скудных предметов в комнате — сплошной неорганической материи.
И вот пришло утро, когда он перешагнул порог камеры, ощутил землю под ногами, шагая через двор. Солнце согревало голову, щедро бросая лучи с широкого голубого простора открытого неба. Освежающий душ, сбегающий ручейками вдоль тела, как осенний дождь. Разговор с Сайедом, их смех. Все это вдруг вновь повернуло его лицом к жизни с неведомой ранее силой. Он словно заново родился, жажда жизни переполняла его и, казалось, готова была вот-вот выплеснуться наружу, как могучий поток, несущийся по камням. И когда он ощутил эту новую жизненную силу, пронзившую его тело мощно и глубоко, ему вдруг снова явилась мысль о смерти. Он вспомнил о смерти с необычайной остротой. Почувствовал ее невидимое присутствие вокруг себя, в самом себе, как никогда прежде.
С того утра его ноги, казалось, все глубже и глубже стали погружаться в трясину, и не было никаких сил выбраться из нее. Порой ему чудилось, будто темная, холодная, похожая на ртуть вода, поднимаясь, обволакивает его тело. Дюйм за дюймом она неотвратимо охватывала ноги, поднималась к бедрам, животу, груди, достигая шеи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107