Все проблемы решает сам.
Надзиратель после паузы повторил:
— А я говорю, что вы наживете себе неприятностей. Предупреждаю. Этот бунт — опасная вещь.
— Бунт? Да что вы! Мы подчиняемся вашим указаниям. А вот вы били нас палкой. Это — несанкционированное нападение.
Глаза надзирателя забегали, а потом уставились на Азиза. Хильми заметил:
— Человек, настоящий мужчина не станет избивать людей, которые не могут дать сдачи.
Абдель Гаффар взвизгнул:
— Это еще что?! Оскорблять меня?! Я не позволю так с собой разговаривать! Вы пожалеете, что осмелились сказать мне такое.
— Я не оскорбляю вас. Вы старше меня. В отцы мне годитесь. К тому же земляк — с Юга. Уж вам-то известно, что такое смелые и цельные натуры. Как же вы решаетесь ударить человека, который не может себя защищать?
Маленькие глаза смотрели на них в упор, лицо снова медленно наливалось краской. Надзиратель сглотнул, и Азиз заметил, как у него прыгнул и опустился кадык. Ответил хриплым | олосом и будто с трудом: — Вы на себя навлечете неприятности. Отправят вас в карцер и угостят плеткой.
Азиз подошел ближе.
— Дядюшка Абдель Гаффар, я устал стоять. Можно присесть?
— Садитесь, — едва слышно предложил тот.
Азиз сел на скамейку рядом с надзирателем, а Хильми извлек из-под стола низкую скамеечку для себя. Проходившие мимо по галереям заключенные с любопытством поглядывали на них.
— Послушайте, дядюшка Абдель Гаффар. Не надо грозиться карцером и плеткой. Вы еще недостаточно с нами знакомы. Потом, может, поймете нас лучше. Вовсе мы не ищем для себя неприятностей, и нет у нас желания создавать вам проблемы. Хотя карцеров и плеток мы не боимся. Через все это мы прошли, и не раз. Скажу вам откровенно, мы теперь мало чего боимся. Всех в карцер не запрете, под плеть всех не уложите. Нас все-таки четыре сотни. От того, что отстегаете одного, двух, десятерых, да хоть двадцать, ничего не изменится. Впрочем, оставим это. Вы против нас имеете что-нибудь? Чем-то мы вам не угодили? Есть причина для кровной мести? Или, может, мы вас обидели, проявили неуважение?
Абдель Гаффар смотрел в сторону. Повернув лицо к Азизу, ответил:
— Вы ведете себя не так, как остальные заключенные.
— Но мы и не такие, как остальные заключенные. Как же мы можем вести себя наподобие них? Давайте откровенно; до того,. как вы перешли к нам, вы ведали карцерами. Вы, так сказать, были карающей десницей администрации. Потом толстяк наш вызвал вас и приказал заниматься шестой секцией — политической. Так? Сказал вам, что мы вечно устраиваем беспорядки, бунтуем, недисциплинированны, не уважаем начальство, нам нельзя доверять. Короче, дрянь, а не люди — без характера и морали. Ведь так?
Абдель Гаффар воздержался от ответа. А Хильми добавил:
— И конечно, он попросил вас проучить нас как следует. Укрепить дисциплину, камеры запереть, из комнат все конфисковать, лишить нас всех прав, которых мы добились за это время. Дал указание быть с нами построже и даже не останавливаться перед жестокостью. Обещал, что прикроет вас, если перегнете палку, как это и раньше было. Верно?
Абдель Гаффар сжал губы, решив ничего не отвечать. Выглядело так, словно он от страха не мог рта раскрыть. Азиз спокойно продолжил:
— Ну хорошо. Если вы ничего не хотите сказать нам — неважно. Но ведь наступление-то начали вы, а не мы. Вы хотите добавить страданий к нашей и без того тяжелой доле. Весь день
держать нас взаперти. Не позволять нам пройтись немного, размять ноги и тело, поговорить друг с другом. Не давать хоть как-то скоротать это бесконечное время, даже помыться, когда хочется. Почему? В чьих это интересах?
Надзиратель осмотрелся по сторонам, как человек, загнанный в угол и ищущий выхода.
— Такой распорядок.
— Распорядок? Что это за распорядок? И почему он только к нам применяется? С какой стати те, кто торгует в стенах тюрьмы наркотиками, протаскивает с воли гашиш, всякие сводники и подпольные дельцы свободно тут разгуливают? Почему торговля опиумом процветает здесь, как никогда раньше? Ответьте мне, это тоже распорядок? Вы же набожный человек, неужели вы считаете, что аллаху было бы так угодно?
— А я-то тут при чем?
— Но ведь вы же первый заговорили о правилах распорядка. Вот и скажите нам, где эти правила?
— Везде, где я служу, я требую соблюдения правил. Мое дело — выполнять приказы.
— Вы не сможете выполнять такие приказы. Получится полный развал и беспорядок, который будет расти изо дня в день. Смотрите сами — сейчас уже час дня, а большинство в нашем крыле еще не мылись, камеры неубраны, параши полные, питьевую воду не принесли и еще не накормлены люди. Вот сейчас, допустим, пройдет какой-нибудь начальник — что вы ему скажете? Он с вас спросит, а вам и сказать нечего. Будете говорить, что с самого первого дня оказались не способны выполнить данные вам указания?
Абдель Гаффар тягостно обдумывал его слова. Ему было не по себе. Сглотнул опять с трудом и посмотрел на Азиза.
— Чего вы хотите?
— У нас есть предложение.
— Какое?
— Ваши пожелания будут строго выполняться нами, но только для видимости. Чтобы не ставить вас в неловкое положение.
— Что значит для видимости? Как это возможно? Нет. Я на такое не пойду. Обманом заниматься не буду.
— Дядюшка Абдель Гаффар, пожалуйста, потерпите и выслушайте нас до конца. Вы сами видите, как много здесь творится безобразий, которые вы, как верующий, не должны терпеть. А вы глаза на них закрываете. Верно? Так вот, мы не сделаем ничего такого, что могло бы повредить вам. Только оставьте двери открытыми и позвольте нам свободно входить и выходить. Мы поставим двух-трех из наших наблюдателями. Если они заметят, что сюда направляется офицер, мы за две-три секунды окажемся в своих камерах и двери будут закрыты.
— Администрация узнает об этом. Тюрьма полна доносчиков.
— Да бросьте вы. Уж мы-то с вами знаем, что администрация не меньше нас хочет избежать всяких неприятностей. Большинству офицеров наплевать на то, что здесь творится. Это только толстяка интересует. А они закроют глаза на то, что происходит, и доложат ему, что все в порядке, приказы в точности выполняются, поскольку официально ничего тут не докажешь.
— А как насчет вещей в ваших камерах, которые вы храните в нарушение распорядка?
Хильми спросил с улыбкой:
— Какие, например?
— Ну, табак, шахматы, бумага, ручки, книги.
— А вы что, сами видели или находили что-нибудь подобное у нас?
— Шахматы хотя бы.
— Ну, это же просто. Мы от вас не собираемся прятать чай, табак или шахматы. Но задолго до того, как сюда дойдет офицер во время обхода, все исчезнет. А что касается других вещей, то вы их никогда не увидите.
— Это как же?
— А так. Их просто не существует.
Он смотрел на них так, словно не понял.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
Надзиратель после паузы повторил:
— А я говорю, что вы наживете себе неприятностей. Предупреждаю. Этот бунт — опасная вещь.
— Бунт? Да что вы! Мы подчиняемся вашим указаниям. А вот вы били нас палкой. Это — несанкционированное нападение.
Глаза надзирателя забегали, а потом уставились на Азиза. Хильми заметил:
— Человек, настоящий мужчина не станет избивать людей, которые не могут дать сдачи.
Абдель Гаффар взвизгнул:
— Это еще что?! Оскорблять меня?! Я не позволю так с собой разговаривать! Вы пожалеете, что осмелились сказать мне такое.
— Я не оскорбляю вас. Вы старше меня. В отцы мне годитесь. К тому же земляк — с Юга. Уж вам-то известно, что такое смелые и цельные натуры. Как же вы решаетесь ударить человека, который не может себя защищать?
Маленькие глаза смотрели на них в упор, лицо снова медленно наливалось краской. Надзиратель сглотнул, и Азиз заметил, как у него прыгнул и опустился кадык. Ответил хриплым | олосом и будто с трудом: — Вы на себя навлечете неприятности. Отправят вас в карцер и угостят плеткой.
Азиз подошел ближе.
— Дядюшка Абдель Гаффар, я устал стоять. Можно присесть?
— Садитесь, — едва слышно предложил тот.
Азиз сел на скамейку рядом с надзирателем, а Хильми извлек из-под стола низкую скамеечку для себя. Проходившие мимо по галереям заключенные с любопытством поглядывали на них.
— Послушайте, дядюшка Абдель Гаффар. Не надо грозиться карцером и плеткой. Вы еще недостаточно с нами знакомы. Потом, может, поймете нас лучше. Вовсе мы не ищем для себя неприятностей, и нет у нас желания создавать вам проблемы. Хотя карцеров и плеток мы не боимся. Через все это мы прошли, и не раз. Скажу вам откровенно, мы теперь мало чего боимся. Всех в карцер не запрете, под плеть всех не уложите. Нас все-таки четыре сотни. От того, что отстегаете одного, двух, десятерых, да хоть двадцать, ничего не изменится. Впрочем, оставим это. Вы против нас имеете что-нибудь? Чем-то мы вам не угодили? Есть причина для кровной мести? Или, может, мы вас обидели, проявили неуважение?
Абдель Гаффар смотрел в сторону. Повернув лицо к Азизу, ответил:
— Вы ведете себя не так, как остальные заключенные.
— Но мы и не такие, как остальные заключенные. Как же мы можем вести себя наподобие них? Давайте откровенно; до того,. как вы перешли к нам, вы ведали карцерами. Вы, так сказать, были карающей десницей администрации. Потом толстяк наш вызвал вас и приказал заниматься шестой секцией — политической. Так? Сказал вам, что мы вечно устраиваем беспорядки, бунтуем, недисциплинированны, не уважаем начальство, нам нельзя доверять. Короче, дрянь, а не люди — без характера и морали. Ведь так?
Абдель Гаффар воздержался от ответа. А Хильми добавил:
— И конечно, он попросил вас проучить нас как следует. Укрепить дисциплину, камеры запереть, из комнат все конфисковать, лишить нас всех прав, которых мы добились за это время. Дал указание быть с нами построже и даже не останавливаться перед жестокостью. Обещал, что прикроет вас, если перегнете палку, как это и раньше было. Верно?
Абдель Гаффар сжал губы, решив ничего не отвечать. Выглядело так, словно он от страха не мог рта раскрыть. Азиз спокойно продолжил:
— Ну хорошо. Если вы ничего не хотите сказать нам — неважно. Но ведь наступление-то начали вы, а не мы. Вы хотите добавить страданий к нашей и без того тяжелой доле. Весь день
держать нас взаперти. Не позволять нам пройтись немного, размять ноги и тело, поговорить друг с другом. Не давать хоть как-то скоротать это бесконечное время, даже помыться, когда хочется. Почему? В чьих это интересах?
Надзиратель осмотрелся по сторонам, как человек, загнанный в угол и ищущий выхода.
— Такой распорядок.
— Распорядок? Что это за распорядок? И почему он только к нам применяется? С какой стати те, кто торгует в стенах тюрьмы наркотиками, протаскивает с воли гашиш, всякие сводники и подпольные дельцы свободно тут разгуливают? Почему торговля опиумом процветает здесь, как никогда раньше? Ответьте мне, это тоже распорядок? Вы же набожный человек, неужели вы считаете, что аллаху было бы так угодно?
— А я-то тут при чем?
— Но ведь вы же первый заговорили о правилах распорядка. Вот и скажите нам, где эти правила?
— Везде, где я служу, я требую соблюдения правил. Мое дело — выполнять приказы.
— Вы не сможете выполнять такие приказы. Получится полный развал и беспорядок, который будет расти изо дня в день. Смотрите сами — сейчас уже час дня, а большинство в нашем крыле еще не мылись, камеры неубраны, параши полные, питьевую воду не принесли и еще не накормлены люди. Вот сейчас, допустим, пройдет какой-нибудь начальник — что вы ему скажете? Он с вас спросит, а вам и сказать нечего. Будете говорить, что с самого первого дня оказались не способны выполнить данные вам указания?
Абдель Гаффар тягостно обдумывал его слова. Ему было не по себе. Сглотнул опять с трудом и посмотрел на Азиза.
— Чего вы хотите?
— У нас есть предложение.
— Какое?
— Ваши пожелания будут строго выполняться нами, но только для видимости. Чтобы не ставить вас в неловкое положение.
— Что значит для видимости? Как это возможно? Нет. Я на такое не пойду. Обманом заниматься не буду.
— Дядюшка Абдель Гаффар, пожалуйста, потерпите и выслушайте нас до конца. Вы сами видите, как много здесь творится безобразий, которые вы, как верующий, не должны терпеть. А вы глаза на них закрываете. Верно? Так вот, мы не сделаем ничего такого, что могло бы повредить вам. Только оставьте двери открытыми и позвольте нам свободно входить и выходить. Мы поставим двух-трех из наших наблюдателями. Если они заметят, что сюда направляется офицер, мы за две-три секунды окажемся в своих камерах и двери будут закрыты.
— Администрация узнает об этом. Тюрьма полна доносчиков.
— Да бросьте вы. Уж мы-то с вами знаем, что администрация не меньше нас хочет избежать всяких неприятностей. Большинству офицеров наплевать на то, что здесь творится. Это только толстяка интересует. А они закроют глаза на то, что происходит, и доложат ему, что все в порядке, приказы в точности выполняются, поскольку официально ничего тут не докажешь.
— А как насчет вещей в ваших камерах, которые вы храните в нарушение распорядка?
Хильми спросил с улыбкой:
— Какие, например?
— Ну, табак, шахматы, бумага, ручки, книги.
— А вы что, сами видели или находили что-нибудь подобное у нас?
— Шахматы хотя бы.
— Ну, это же просто. Мы от вас не собираемся прятать чай, табак или шахматы. Но задолго до того, как сюда дойдет офицер во время обхода, все исчезнет. А что касается других вещей, то вы их никогда не увидите.
— Это как же?
— А так. Их просто не существует.
Он смотрел на них так, словно не понял.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107