И напрасно привез ее, Татьяну, к своему прошлому. Того, что потерял, никогда ни с кем не найдет.
Прошлое — это только их прошлое, и этот лес, детство, юность, любовь. И если встретит он любовь, то другую, не похожую на ту, по которой, наверное, до сих пор тоскует, потому что та была его юностью.
— Невозможно вернуть ни прошлого, ни прежних чувств,— сказала Татьяна.
Он внимательно, даже как-то настороженно взглянул на нее. Потом, раскрыв дверцу машины, на секунду замер:
— Почему же невозможно?
— Ответить — значит сказать банальность.
— Вы правы,— и пропустил вперед.
Она замедлила шаг. Зачем так безжалостно? За этим: «Вы правы...» — многое, И не только то, о чем думала. Какая-то покорность. Чему? Времени, которое никого не щадит. Растоптала его надежду вернуть хоть немного, хоть видимость молодости. Грубо и зло отвергла. Профессор Сосницкий — это там, здесь — одинокий, стареющий, осознающий это человек, надеявшийся. удержать, остановить неумолимое время. Что-то вернуть. Зачем же такая жестокость?..
— Степан Савельевич, дорогой Степан Савельевич, спасибо вам за этот чудесный вечер,— негромко проговорила и, взяв его под руку, остановилась.
Потом они сидели у заснеженного окна маленького уютного загородного ресторана.
Здесь, среди празднично нарядной толпы, рядом с Татьяной, был снова уверенный в себе, чуть-чуть надменный профессор Сосницкий. Вместе со всеми поднимал бокал шампанского, танцевал со снисходительной улыбкой, шутил и ухаживал. Татьяне было весело и немножко грустно. Она танцевала с Сосницким и с какими-то незнакомыми, но очень симпатичными людьми.
— Останьтесь еще на несколько дней,— наклонившись к ней, сказал Степан Савельевич.
И вдруг от этих слов улыбка сбежала с ее лица.
— Нет, нет. Послезавтра у Юрика операция. Нет! — проговорила, и словно закончился новогодний праздник, исчезло веселье.
Юрика в московской клинике готовят к операции. И Лиза, вероятно, места себе не находит от тревоги за жизнь ребенка, а лечащий врач развлекается, позабыв обо всем.
— Что от того изменится?
— Все равно — мне пора домой.
ГЛАВА 39
Это был день настоящего торжества. Все поздравляли друг друга. Не умолкали телефонные звонки. И, казалось, Андрей должен бы радоваться вместе со всеми. Но к этому чувству примешивалось какое-то другое, какая-то растерянность, словно что-то невозвратимо ушло, оставив после себя пустоту. Столько дней и ночей видел перед собой это чудо. Да, еще в проекте станок казался чудом. Потом с ним Андрей свыкался все больше и, в конце концов, стал думать о нем, словно о ком-то живом, навсегда вошедшем в его жизнь. Все планы, все каждодневные дела и мысли связывались с ним. И мысли эти ни оставляли его ни дома, ни в автобусе, ни за праздничным столом.
Угол цеха, где стоял станок, незнакомо пустой: убрали чертежи, которые были развешаны, как белье для просушки, на стойках, станинах — везде, где только можно.
Теперь он пойдет на Всесоюзную выставку достижений народного хозяйства, пойдет в серию.
На собрании сказали:
— Будущее мирового станкостроения.
— Станки высокой точности. Предначертания партии становятся явью,— дополнил Иван Осадчий.— Тяжелое машиностроение мы с вами будем оснащать станками с
программным управлением. Только с широким введением электроники...
Так говорил Осадчий, но думал о нем, вероятно, тоже обычными «домашними» мыслями, потому что, при всей своей сдержанности, с нежностью относился к их детищу. Все, кто его создавал, были «больны» этим станком. А Ярослав, перекочевавший в цех, о возвращении в конструкторское бюро и не помышляет.
Как он, бедняга, переживал, когда началась сборка. По его чертежам все правильно, все точно, а станок не работает. Столько волнений, находок, разочарований и побед. И решений было много. А потом вдруг рождалось одно-единственное, порой не похожее на все прежние, но, вероятно, без тех других оно бы не явилось.
Поди теперь разбери, где чьи мысли. Ушел станок. Их станок ушел. Своя будет у него жизнь, и у многих других его повторений. Потому, наверное, и немножко грустно это расставание.
А радость? Настоящая радость была в ту ночь, когда он, Андрей, уже знал, что все, наконец, станет на место, что идеально работающий автомат уже есть. Остается только сделать последние доработки.
Была не просто радость, а чувство какого-то глубокого удовлетворения всем, что окружает, попросту говоря— жизнью. Все другие еще терзались — как получится, а он уже знал: получилось.
Поняла это его чувство и Татьяна, когда спешила в больницу. Вот он, чудо-станок! Получает металлическую болванку и сам знает, как из нее сделать сложнейшую, идеально точную деталь.
Своей «рукой» берет станок необходимый инструмент, подвигает стол с огромной деталью, закончив операцию, меняет инструмент, снова передвигает. Сам себя обслуживает, сам обо всем думает.
Да, все ребята, создавшие станок, не перестают восхищаться и все, будто одна семья, были вместе и каждый, вероятно, так же, как и Андрей, судил о товарище: «Это он, молодчина, додумался».
Все неприятности, ссоры, разносы и нагоняи, которые получали и директор, и партийное руководство за план, забыты. Ведь такая бригада работала, как некоторым казалось, вхолостую. Завод терял темпы. А получилось,
что набирался сил, возможностей, чтобы сделать новый рывок. Очень правильно сказала на активе Ярошенко — разбег!
И директор ухватился тогда за этот «разбег». Теперь, конечно, с лихвой окупятся те недовыполненные проценты. Особенно когда пойдет серия этих умных, красивых машин.
Андрей не лукавил, когда думал: пустота какая-то в душе,— потому что пустоты этой пока еще не заполнило то новое, о котором сказал только Осадчему.
Идея родилась и постепенно крепла, пока экспериментировали с первым, уже созданным, Но он сознательно откладывал ее, пока не будут закончены все работы. И идею эту не трудно было отложить, потому что не свыкся еще с ней, не зажил ею, потому что ничего не умел делить, и от своей, как говорила Любаша, одержимости отходить не умел.
Андрей покинул клуб незаметно, хотя Осадчий, Ярослав и все другие «именинники» домой не торопились. Андрею же просто захотелось побыть одному.
Шел медленно, не торопясь. Снег присыпал улицы, белыми струйками змеился но обочинам дороги, мелькал в освещенных витринах.
В гастрономе купил сигарет, шоколад для Любаши. Случайно очутился у здания райсовета. Окна в кабинете Ярошенко ярко освещены. Совещание какое-то. Стоял у большого окна и все не мог уйти: заглянуть бы к ней?
Вдруг свет погас. А еще через минуту увидел Елену Ивановну в дверях. На ходу застегивая пальто, оглянулась по сторонам.
Андрей торопливо отступил в тень, подумав: «Вот бы подойти, поделиться радостью с такой чудесной женщиной!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
Прошлое — это только их прошлое, и этот лес, детство, юность, любовь. И если встретит он любовь, то другую, не похожую на ту, по которой, наверное, до сих пор тоскует, потому что та была его юностью.
— Невозможно вернуть ни прошлого, ни прежних чувств,— сказала Татьяна.
Он внимательно, даже как-то настороженно взглянул на нее. Потом, раскрыв дверцу машины, на секунду замер:
— Почему же невозможно?
— Ответить — значит сказать банальность.
— Вы правы,— и пропустил вперед.
Она замедлила шаг. Зачем так безжалостно? За этим: «Вы правы...» — многое, И не только то, о чем думала. Какая-то покорность. Чему? Времени, которое никого не щадит. Растоптала его надежду вернуть хоть немного, хоть видимость молодости. Грубо и зло отвергла. Профессор Сосницкий — это там, здесь — одинокий, стареющий, осознающий это человек, надеявшийся. удержать, остановить неумолимое время. Что-то вернуть. Зачем же такая жестокость?..
— Степан Савельевич, дорогой Степан Савельевич, спасибо вам за этот чудесный вечер,— негромко проговорила и, взяв его под руку, остановилась.
Потом они сидели у заснеженного окна маленького уютного загородного ресторана.
Здесь, среди празднично нарядной толпы, рядом с Татьяной, был снова уверенный в себе, чуть-чуть надменный профессор Сосницкий. Вместе со всеми поднимал бокал шампанского, танцевал со снисходительной улыбкой, шутил и ухаживал. Татьяне было весело и немножко грустно. Она танцевала с Сосницким и с какими-то незнакомыми, но очень симпатичными людьми.
— Останьтесь еще на несколько дней,— наклонившись к ней, сказал Степан Савельевич.
И вдруг от этих слов улыбка сбежала с ее лица.
— Нет, нет. Послезавтра у Юрика операция. Нет! — проговорила, и словно закончился новогодний праздник, исчезло веселье.
Юрика в московской клинике готовят к операции. И Лиза, вероятно, места себе не находит от тревоги за жизнь ребенка, а лечащий врач развлекается, позабыв обо всем.
— Что от того изменится?
— Все равно — мне пора домой.
ГЛАВА 39
Это был день настоящего торжества. Все поздравляли друг друга. Не умолкали телефонные звонки. И, казалось, Андрей должен бы радоваться вместе со всеми. Но к этому чувству примешивалось какое-то другое, какая-то растерянность, словно что-то невозвратимо ушло, оставив после себя пустоту. Столько дней и ночей видел перед собой это чудо. Да, еще в проекте станок казался чудом. Потом с ним Андрей свыкался все больше и, в конце концов, стал думать о нем, словно о ком-то живом, навсегда вошедшем в его жизнь. Все планы, все каждодневные дела и мысли связывались с ним. И мысли эти ни оставляли его ни дома, ни в автобусе, ни за праздничным столом.
Угол цеха, где стоял станок, незнакомо пустой: убрали чертежи, которые были развешаны, как белье для просушки, на стойках, станинах — везде, где только можно.
Теперь он пойдет на Всесоюзную выставку достижений народного хозяйства, пойдет в серию.
На собрании сказали:
— Будущее мирового станкостроения.
— Станки высокой точности. Предначертания партии становятся явью,— дополнил Иван Осадчий.— Тяжелое машиностроение мы с вами будем оснащать станками с
программным управлением. Только с широким введением электроники...
Так говорил Осадчий, но думал о нем, вероятно, тоже обычными «домашними» мыслями, потому что, при всей своей сдержанности, с нежностью относился к их детищу. Все, кто его создавал, были «больны» этим станком. А Ярослав, перекочевавший в цех, о возвращении в конструкторское бюро и не помышляет.
Как он, бедняга, переживал, когда началась сборка. По его чертежам все правильно, все точно, а станок не работает. Столько волнений, находок, разочарований и побед. И решений было много. А потом вдруг рождалось одно-единственное, порой не похожее на все прежние, но, вероятно, без тех других оно бы не явилось.
Поди теперь разбери, где чьи мысли. Ушел станок. Их станок ушел. Своя будет у него жизнь, и у многих других его повторений. Потому, наверное, и немножко грустно это расставание.
А радость? Настоящая радость была в ту ночь, когда он, Андрей, уже знал, что все, наконец, станет на место, что идеально работающий автомат уже есть. Остается только сделать последние доработки.
Была не просто радость, а чувство какого-то глубокого удовлетворения всем, что окружает, попросту говоря— жизнью. Все другие еще терзались — как получится, а он уже знал: получилось.
Поняла это его чувство и Татьяна, когда спешила в больницу. Вот он, чудо-станок! Получает металлическую болванку и сам знает, как из нее сделать сложнейшую, идеально точную деталь.
Своей «рукой» берет станок необходимый инструмент, подвигает стол с огромной деталью, закончив операцию, меняет инструмент, снова передвигает. Сам себя обслуживает, сам обо всем думает.
Да, все ребята, создавшие станок, не перестают восхищаться и все, будто одна семья, были вместе и каждый, вероятно, так же, как и Андрей, судил о товарище: «Это он, молодчина, додумался».
Все неприятности, ссоры, разносы и нагоняи, которые получали и директор, и партийное руководство за план, забыты. Ведь такая бригада работала, как некоторым казалось, вхолостую. Завод терял темпы. А получилось,
что набирался сил, возможностей, чтобы сделать новый рывок. Очень правильно сказала на активе Ярошенко — разбег!
И директор ухватился тогда за этот «разбег». Теперь, конечно, с лихвой окупятся те недовыполненные проценты. Особенно когда пойдет серия этих умных, красивых машин.
Андрей не лукавил, когда думал: пустота какая-то в душе,— потому что пустоты этой пока еще не заполнило то новое, о котором сказал только Осадчему.
Идея родилась и постепенно крепла, пока экспериментировали с первым, уже созданным, Но он сознательно откладывал ее, пока не будут закончены все работы. И идею эту не трудно было отложить, потому что не свыкся еще с ней, не зажил ею, потому что ничего не умел делить, и от своей, как говорила Любаша, одержимости отходить не умел.
Андрей покинул клуб незаметно, хотя Осадчий, Ярослав и все другие «именинники» домой не торопились. Андрею же просто захотелось побыть одному.
Шел медленно, не торопясь. Снег присыпал улицы, белыми струйками змеился но обочинам дороги, мелькал в освещенных витринах.
В гастрономе купил сигарет, шоколад для Любаши. Случайно очутился у здания райсовета. Окна в кабинете Ярошенко ярко освещены. Совещание какое-то. Стоял у большого окна и все не мог уйти: заглянуть бы к ней?
Вдруг свет погас. А еще через минуту увидел Елену Ивановну в дверях. На ходу застегивая пальто, оглянулась по сторонам.
Андрей торопливо отступил в тень, подумав: «Вот бы подойти, поделиться радостью с такой чудесной женщиной!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105