брату.
— Так в чем же дело?
— А в том, что у Сизова комната плохая и никто в нее не пойдет.— Любаша замолчала, выжидающе взглянула на Елену Ивановну,
— Он отдаст комнату в своем районе, а мы предоставим ему в нашем. Так?
Любаша кивнула.
— Вы были в отпуске, и товарищ Петренко так же ответил младшему Сизову.
— Вот и хорошо.
— Еще бы! — с каким-то озлоблением подтвердила Любаша.— Потом было сто комиссий, десять заседаний в том районе, где живет дядя Коля, и, наконец, сюда прислали бумаги. Но товарищ Петренко уже все позабыл и говорит — идите в обменное бюро. Зачем же дядя Коля столько месяцев ждал, надеялся? Зачем столько бегал брат? Чтобы ему сказали: не морочьте голову?!
— Тут что-то не так,— неуверенно произнесла Елена Ивановна.
— Все так!
— Понимаете, Любаша, вероятно, Петренко думал, что Сизов — инвалид войны.
— А если не войны, тогда что? — Любаша вскочила, тщетно пытаясь справиться со слезами, которые звучали в ее голосе.— Дядя Коля не знает, что я сюда пошла. Не позволил бы. Он гордый. Работает. А вы все — равнодушные!
Любаша разрыдалась и бросилась к двери.
— Подожди, Любаша, подожди!
Но дверь за девушкой захлопнулась. Слышно было, как она побежала через приемную. Следующий посетитель уже вошел в кабинет.
— Одну минутку.—Елене Ивановне необходимо было взглянуть па бумаги Сизова, и она попросила Аллу принести их.
Все было так, как сказала Любаша.
Лишь час назад радужно думала, что ее работники хорошо, честно выполняют свои обязанности. И вот какое издевательство, оказывается, устроил Петренко. Ну, отказал бы сразу. Это еще как-то можно было бы понять. Больше полугода люди уходили с работы, бегали, хлопотали, волновались. Комиссии, что навещали инвалида, тоже тратили время. И впустую. А каково было Сизову, когда, казалось, все уже решилось, услышать этот жесткий, бездушный ответ.
Петренко уехал в отпуск, и поговорить с ним Елена Ивановна не могла, поэтому передала все бумаги юрисконсульту. Тот, бегло просмотрев их, пожал плечами:
все правильно. Площадь человек имеет. Ну, а если братьям нужно быть поближе друг к другу, для этого существует обменное бюро.
— Да, все правильно. Даже слишком правильно,— с горечью произнесла Елена Ивановна и положила папку к себе на стол.
— Еле-еле полчасика выкроил,— сказал председатель горсовета, входя в кабинет и здороваясь.— Утром прибывают сразу две делегации. Одна поездом, другая самолетом. А собирался поехать к вам на стройку. От темпов, какими идут дела на улице Фрунзе, я не в восторге.
— Знаю,— уныло сказала Елена Ивановна.
— Что-то вы невеселы сегодня. Устали? — спросил.
— Неприятности.
Он взглянул вопросительно.
— Вот как будто бы и люди подобрались неплохие, и болеют за район. Тот же Петренко. В отпуск врачи едва выгнали. Чуть до инфаркта не доработался. И... посмотрите,— Ярошенко пододвинула папку, рассказала о Сизове.
— Некрасивая, очень некрасивая история.— Председатель горисполкома захлопнул папку и словно припечатал ее широкой ладонью.
— Случайно узнала.
— Положим, не случайно. Рано или поздно до вас бы и это дошло.
— Да, но Петренко... Не притворялся же он, когда бегал, волновался, с этой злополучной улицы Фрунзе не вылезал. Как же совместить, как объяснить?
Председатель усмехнулся, провел рукой по широкому лбу, сбивая набок короткие густые волосы.
— Нет, не лицемер,— заговорил после минутного молчания.— Он действительно болеет за район. И вот за этим улучшением благосостояния людей вообще кое-кто из нас перестает видеть отдельного человека. Как же — горизонты, проблемы, масштабы. А один человек — частность.
Елена Ивановна подумала о Лютикове. И тут буква закона соблюдена, а человек? Каково Лютикову? Не может и не должна эта буква заслонить человека. Есть же исключения, какие-то особые обстоятельства. Раньше, когда она была рядовым депутатом, то не оставила бы так семью старика. Значит, в ней что-то изменилось и, положа руку на сердце, вероятно, не к лучшему. Надо
вернуться к Лютикову, к его просьбе и помочь человеку. Ее заместитель пошел чуть-чуть дальше, чем она сама. Почему же это ее возмущает?
— Да, тут наше с вами упущение,— заключил председатель горисполкома.
— И что же теперь?
— Вот пусть Петренко сам и доводит дело до конца. Может, сгоряча у него получилось. А может, успел уж и одубеть. Сразу станет ясно. Тогда и выводы будете делать. Вы еще не обедали?
— Нет.
— Ну, тогда пойдем посмотрим, чем кормят трудящихся «Энергосбыта». Или лучше главпочтамта.
— Не беспокойтесь, председателя горсовета накормят как следует.
В дверь заглянула Алла:
— Жена капитана Каминского.
— На лбу у меня не написано, кто я. И вообще — там самообслуживание. Идемте!
— Нет, нет. Я потом.
— Несобранный вы человек,— добродушно изрек председатель горисполкома и, попрощавшись, вышел.
Елена Ивановна поднялась навстречу Каминской, усадила ее на диван, села рядом.
Та с жаром схватила ее руки, тихо, проникновенно сказала:
— На вас вся надежда! Только на вас,— и осторожно закрыла лицо руками,—Старость вообще ужасна. А когда болезни... Когда все безнадежно. - Глотая слезы, Ка-миаекаи продолжил: - Ведь мне сразу все сказали. Никому пет дела до тот, чт я пережила. Это так страшно, в это невозможно поверить!
Она достала из сумочки платок и тут же, забыв о нем, заключила:
— Вчера сказали, что я должна взять мужа домой.
— Если нужно, я поеду вместе с вами...
— Боже мой! Разве в этом дело! Никто не хочет меня понять! Но поставьте себя на мое место. Ведь за ним нужно ухаживать.
— Будут приходить врачи, медсестры.
— Вот-вот,— горестно усмехнулась Каминская.— Они тоже так говорят. А я? Поймите, мне не тридцать и даже не сорок. К тому же я сама едва держусь на ногах. Разве смогу обеспечить ему такой уход, как в больнице?!
— Наверное, вам надо взять сиделку или просто какую-либо женщину, чтобы она вам помогала.
— На какие средства? Ведь он на пенсии.
От деловитого тона, которым вдруг были произнесены эти слова, Елена Ивановна растерялась.
Она не раз бывала в большой квартире Каминских — ковры, горки, набитые хрусталем и фарфором, дорогие заморские безделушки.
Вздохнув, Каминская добавила:
— Не с книжки же брать. Теперь уже некому обо мне позаботиться.
Елена Ивановна порывисто встала. Отошла к окну. Она возненавидела сейчас эту женщину и не. смогла бы скрыть этой ненависти, придать лицу своему хоть какое-то подобие вежливости.
С каким восхищением смотрела когда-то она, Елена, на супружескую пару: весело щебетала Томочка и, влюбленно глядя на мужа, напевала:
Денушку из маленькой таверны
Полюбил суровый капитан...
Все было ложью — и песенка, и влюбленность, хотя Томочка и не заводила романов, знала только своего капитана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
— Так в чем же дело?
— А в том, что у Сизова комната плохая и никто в нее не пойдет.— Любаша замолчала, выжидающе взглянула на Елену Ивановну,
— Он отдаст комнату в своем районе, а мы предоставим ему в нашем. Так?
Любаша кивнула.
— Вы были в отпуске, и товарищ Петренко так же ответил младшему Сизову.
— Вот и хорошо.
— Еще бы! — с каким-то озлоблением подтвердила Любаша.— Потом было сто комиссий, десять заседаний в том районе, где живет дядя Коля, и, наконец, сюда прислали бумаги. Но товарищ Петренко уже все позабыл и говорит — идите в обменное бюро. Зачем же дядя Коля столько месяцев ждал, надеялся? Зачем столько бегал брат? Чтобы ему сказали: не морочьте голову?!
— Тут что-то не так,— неуверенно произнесла Елена Ивановна.
— Все так!
— Понимаете, Любаша, вероятно, Петренко думал, что Сизов — инвалид войны.
— А если не войны, тогда что? — Любаша вскочила, тщетно пытаясь справиться со слезами, которые звучали в ее голосе.— Дядя Коля не знает, что я сюда пошла. Не позволил бы. Он гордый. Работает. А вы все — равнодушные!
Любаша разрыдалась и бросилась к двери.
— Подожди, Любаша, подожди!
Но дверь за девушкой захлопнулась. Слышно было, как она побежала через приемную. Следующий посетитель уже вошел в кабинет.
— Одну минутку.—Елене Ивановне необходимо было взглянуть па бумаги Сизова, и она попросила Аллу принести их.
Все было так, как сказала Любаша.
Лишь час назад радужно думала, что ее работники хорошо, честно выполняют свои обязанности. И вот какое издевательство, оказывается, устроил Петренко. Ну, отказал бы сразу. Это еще как-то можно было бы понять. Больше полугода люди уходили с работы, бегали, хлопотали, волновались. Комиссии, что навещали инвалида, тоже тратили время. И впустую. А каково было Сизову, когда, казалось, все уже решилось, услышать этот жесткий, бездушный ответ.
Петренко уехал в отпуск, и поговорить с ним Елена Ивановна не могла, поэтому передала все бумаги юрисконсульту. Тот, бегло просмотрев их, пожал плечами:
все правильно. Площадь человек имеет. Ну, а если братьям нужно быть поближе друг к другу, для этого существует обменное бюро.
— Да, все правильно. Даже слишком правильно,— с горечью произнесла Елена Ивановна и положила папку к себе на стол.
— Еле-еле полчасика выкроил,— сказал председатель горсовета, входя в кабинет и здороваясь.— Утром прибывают сразу две делегации. Одна поездом, другая самолетом. А собирался поехать к вам на стройку. От темпов, какими идут дела на улице Фрунзе, я не в восторге.
— Знаю,— уныло сказала Елена Ивановна.
— Что-то вы невеселы сегодня. Устали? — спросил.
— Неприятности.
Он взглянул вопросительно.
— Вот как будто бы и люди подобрались неплохие, и болеют за район. Тот же Петренко. В отпуск врачи едва выгнали. Чуть до инфаркта не доработался. И... посмотрите,— Ярошенко пододвинула папку, рассказала о Сизове.
— Некрасивая, очень некрасивая история.— Председатель горисполкома захлопнул папку и словно припечатал ее широкой ладонью.
— Случайно узнала.
— Положим, не случайно. Рано или поздно до вас бы и это дошло.
— Да, но Петренко... Не притворялся же он, когда бегал, волновался, с этой злополучной улицы Фрунзе не вылезал. Как же совместить, как объяснить?
Председатель усмехнулся, провел рукой по широкому лбу, сбивая набок короткие густые волосы.
— Нет, не лицемер,— заговорил после минутного молчания.— Он действительно болеет за район. И вот за этим улучшением благосостояния людей вообще кое-кто из нас перестает видеть отдельного человека. Как же — горизонты, проблемы, масштабы. А один человек — частность.
Елена Ивановна подумала о Лютикове. И тут буква закона соблюдена, а человек? Каково Лютикову? Не может и не должна эта буква заслонить человека. Есть же исключения, какие-то особые обстоятельства. Раньше, когда она была рядовым депутатом, то не оставила бы так семью старика. Значит, в ней что-то изменилось и, положа руку на сердце, вероятно, не к лучшему. Надо
вернуться к Лютикову, к его просьбе и помочь человеку. Ее заместитель пошел чуть-чуть дальше, чем она сама. Почему же это ее возмущает?
— Да, тут наше с вами упущение,— заключил председатель горисполкома.
— И что же теперь?
— Вот пусть Петренко сам и доводит дело до конца. Может, сгоряча у него получилось. А может, успел уж и одубеть. Сразу станет ясно. Тогда и выводы будете делать. Вы еще не обедали?
— Нет.
— Ну, тогда пойдем посмотрим, чем кормят трудящихся «Энергосбыта». Или лучше главпочтамта.
— Не беспокойтесь, председателя горсовета накормят как следует.
В дверь заглянула Алла:
— Жена капитана Каминского.
— На лбу у меня не написано, кто я. И вообще — там самообслуживание. Идемте!
— Нет, нет. Я потом.
— Несобранный вы человек,— добродушно изрек председатель горисполкома и, попрощавшись, вышел.
Елена Ивановна поднялась навстречу Каминской, усадила ее на диван, села рядом.
Та с жаром схватила ее руки, тихо, проникновенно сказала:
— На вас вся надежда! Только на вас,— и осторожно закрыла лицо руками,—Старость вообще ужасна. А когда болезни... Когда все безнадежно. - Глотая слезы, Ка-миаекаи продолжил: - Ведь мне сразу все сказали. Никому пет дела до тот, чт я пережила. Это так страшно, в это невозможно поверить!
Она достала из сумочки платок и тут же, забыв о нем, заключила:
— Вчера сказали, что я должна взять мужа домой.
— Если нужно, я поеду вместе с вами...
— Боже мой! Разве в этом дело! Никто не хочет меня понять! Но поставьте себя на мое место. Ведь за ним нужно ухаживать.
— Будут приходить врачи, медсестры.
— Вот-вот,— горестно усмехнулась Каминская.— Они тоже так говорят. А я? Поймите, мне не тридцать и даже не сорок. К тому же я сама едва держусь на ногах. Разве смогу обеспечить ему такой уход, как в больнице?!
— Наверное, вам надо взять сиделку или просто какую-либо женщину, чтобы она вам помогала.
— На какие средства? Ведь он на пенсии.
От деловитого тона, которым вдруг были произнесены эти слова, Елена Ивановна растерялась.
Она не раз бывала в большой квартире Каминских — ковры, горки, набитые хрусталем и фарфором, дорогие заморские безделушки.
Вздохнув, Каминская добавила:
— Не с книжки же брать. Теперь уже некому обо мне позаботиться.
Елена Ивановна порывисто встала. Отошла к окну. Она возненавидела сейчас эту женщину и не. смогла бы скрыть этой ненависти, придать лицу своему хоть какое-то подобие вежливости.
С каким восхищением смотрела когда-то она, Елена, на супружескую пару: весело щебетала Томочка и, влюбленно глядя на мужа, напевала:
Денушку из маленькой таверны
Полюбил суровый капитан...
Все было ложью — и песенка, и влюбленность, хотя Томочка и не заводила романов, знала только своего капитана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105