— Обещаю не ругать.
Любаша отвела взгляд, губы ее дрогнули.
— Ты со мной, как с маленькой. Ничего не случилось. Просто хотела посидеть, подумать.— И нахмурилась.
Андрей пожал плечами.
— Влюбилась, что ли? Точно, влюбилась.
— Это я влюбилась? В кого, если не секрет?
— В кого? Да все в этого — лупоглазого Алика. Думаешь, не видел, как вы, девчонки, к нему льнете.
— Уж во всяком случае не я! — горячо воскликнула Любаша.
— Понятно,— многозначительно произнес Андрей.
— Что, что понятно? Если хочешь знать, Алик — рационалист.
— Кто-кто?
— Рационалист.
— Объясни, что ты под этим понимаешь. Любаша немного замялась.
— У него четкая программа жизни. Все расписано. — И любовь не предусмотрена?
Любаша отрицательно мотнула головой.
— А если...
— Никаких «если»! Железный режим и железная воля. Это в ваше время любовь, томление души. Вот тебе и мерещится! Выдумал!
— Ладно, не любовь, не томление. Но ешь, как следует. Посмотри, на кого ты похожа — кожа да кости. Еще туберкулез схватишь.
Любаша рассмеялась. Сунула ноги в комнатные туфли и обеими руками откинула с висков к затылку мягкие длинные волосы.
— Ладно, Андрейка, иди спать,— снисходительно проговорила она, словно он был младшим братом.
— Я с тобой серьезно говорю,— рассердился он.— Заболеешь и умрешь!
— Чем ты меня пугаешь? Подумаешь, как страшно перейти из одного мира в другой.
— Что-о? В какой такой другой?
— В антимир. Даже интересно узнать, что там будет.
— Ничего не будет,— пробормотал Андрей, пораженный словами Любаши и, главное, тем, как убежденно, искренне произнесла: «интересно узнать». Он был обескуражен. Нет, Любаша не потому говорит, чтобы его позлить. По блеску ее потемневших глаз, по упрямой складке, что обозначилась в уголках губ, понял: не случайно сорвалось с языка. И сейчас сидела, думала. Все лето тащила и тащила в дом книги, одну другой диковиннее. И хорошо бы, как другие ребята,— прочла и ладно. А эта все размышляет, и вон куда ее повело. А он занят. Вечно занят. Подружки летом разъехались. Надо было, несмотря на протесты, в пионерлагерь отправить. В заводском и десятиклассников берут.
— А вдруг рядом с нами живут какие-нибудь существ ва,— сказала мечтательно.
— Если б жили, давно бы обнаружили.
— Чем? Нашими-то жалкими пятью чувствами? Что мы можем? Даже простые световые волны улавливаем лампами телевизора, Ультразвуки только кишки, наши воспринимают.
— Н-да...—пробормотал Андрей. Самый подходящий разговор на ночь. Вообще, ни в какие ворота не лезет. Голова, что казан со свинцом, тяжелая. Как следует и ре ответишь...—Давай спать, ибо живут иксы между нами или не живут, - определить нам не под силу. Есть иное измерение или нет, пока никто не докопался.
— Вполне можно узнать!
— Как же? — Андрей поднялся.
— Очень просто.— Любаша вскочила. Она была почти вровень с братом, и именно в эту минуту заметил, как сильно похудела сестра. И лицо будто прозрачное.
— Неужели? — усмехнулся он.
Упрямо наклонив голову, Любаша твердо сказала:
— Да, очень просто! Надо только...— и помедлила. Однако Андрей почувствовал: медлит потому, что сомневается, стоит ли открываться. Чувствовал, непременно нужно заставить ее договорить до конца, поэтому выжидающе смотрел на сестру.
— Стоит только сделать так, чтобы... не жить...— И, увидев его вдруг отвердевшие, плотно стиснутые губы, сведенные в одну линию узкие черные брови, она торопливо, как бы в оправдание, добавила: — Кто-то должен это сделать. Как-то надо узнать!
— Ты с ума сошла! Какую же чушь мелешь! Не может нормальный человек добровольно уйти из жизни: к счастью, инстинкт самосохранения один из самых сильных инстинктов.— Он старался говорить спокойно.— И самое крепкое начало — это любовь к жизни.
— А Матросов, Александр Матросов, он добровольно...
— Вот именно, Александр Матросов! Ради самой жизни! Чтобы сохранить жизнь товарищам и многим другим, в том числе и тебе. Пожертвовал собой потому, что очень любил жизнь. Один умный человек сказал: всякий, кто пытается представить четырехмерное пространство, рискует угодить в сумасшедший дом. Так вот, Любаша, для нормального человека существует одно измерение: жизнь. Самое прекрасное, что существует в природе!
Некоторое время Любаша молчала, потом робко заметила:
— У тебя все просто и все ясно.
— Ясно потому, что меня за такие разглагольствования отец бы не похвалил!
— Пусть бы и меня, так ведь его нет. И мамы. Никого.
— А я?..
— Сравнил! — И в этом «сравнил» было столько горечи, что Андрей не знал, как ответить на эту обиду. Разве он не делал все, что мог, для сестры?! И вот благодарность. Устало опустив плечи, он повернулся, открыл дверь.
Сквозняком резко распахнуло окно. Упал на пол горшок с кактусом. Оба — брат и сестра — смотрели на сломанное растение, предмет стольких трудов и забот Люба-ши. Она наклонилась, подняла сломанный пополам зеленый, словно граненый стебель, бережно держа его, будто искалеченного ребенка. Андрей вышел. Обидно, горько. Ему-то казалось —ходит Любаша притихшая, сосредоточенная, из-за него переживает, из-за того, что не получается с этим станком. А оказалось — ерундистика. Это пройдет, но обидно, что попрекнула своим сиротством: ты рос при отце и матери, а я нет... Думал, заменил Лю-баше родителей. Любил, заботился. И одета наряднее других девчонок. Конфеты, сладости в доме не переводятся. Захотела новую мебель для их новой квартиры — на тебе мебель. Любаша охала и вздыхала над всеми этими торшерами и горками, пока не купили. Никогда не знала она, что значит делить на три части ломоть хлеба и на те же, три части чугунок пшенной каши; хочешь —сразу съешь, хочешь — на целый день растягивай. А ведь он, Андрей, тогда жил с отцом, с матерью, только время было другое. Вот и хотелось, чтобы сестра все имела, все.
Конечно, не ждал он благодарности. Кому она нужна? Достаточно было видеть ее улыбку, радость этой смешной, беленькой девчонки. Вот, выросла. Глянуть со стороны—девка с выкрутасами, с претензиями. А тут еще эти завихрения с антимиром.
Спал Андрей всего несколько часов. Проснулся от шума за окном — видно, что-то упало с балкона. На улице по-прежнему гулял ветер и дождь то стучал в стекло крупными каплями, то утихал.
До утра далеко, надо уснуть. Но.Андрей видел перед собой побледневшее лицо Любаши, странное выражение ее живых глаз, блестящих, как золотистый спелый каштан. А вдруг она в самом деле решит принести себя ь «жертву науке»? Разве знаешь, каких глупостей можно ждать от девушки ее возраста? Обиды уже не помнил, осталась лишь тревога.
Поговорить бы с кем-либо из ее подруг. Но как к этим девицам подступишься? Да и, занятый своими делами, Андрей никого из них толком не знал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
Любаша отвела взгляд, губы ее дрогнули.
— Ты со мной, как с маленькой. Ничего не случилось. Просто хотела посидеть, подумать.— И нахмурилась.
Андрей пожал плечами.
— Влюбилась, что ли? Точно, влюбилась.
— Это я влюбилась? В кого, если не секрет?
— В кого? Да все в этого — лупоглазого Алика. Думаешь, не видел, как вы, девчонки, к нему льнете.
— Уж во всяком случае не я! — горячо воскликнула Любаша.
— Понятно,— многозначительно произнес Андрей.
— Что, что понятно? Если хочешь знать, Алик — рационалист.
— Кто-кто?
— Рационалист.
— Объясни, что ты под этим понимаешь. Любаша немного замялась.
— У него четкая программа жизни. Все расписано. — И любовь не предусмотрена?
Любаша отрицательно мотнула головой.
— А если...
— Никаких «если»! Железный режим и железная воля. Это в ваше время любовь, томление души. Вот тебе и мерещится! Выдумал!
— Ладно, не любовь, не томление. Но ешь, как следует. Посмотри, на кого ты похожа — кожа да кости. Еще туберкулез схватишь.
Любаша рассмеялась. Сунула ноги в комнатные туфли и обеими руками откинула с висков к затылку мягкие длинные волосы.
— Ладно, Андрейка, иди спать,— снисходительно проговорила она, словно он был младшим братом.
— Я с тобой серьезно говорю,— рассердился он.— Заболеешь и умрешь!
— Чем ты меня пугаешь? Подумаешь, как страшно перейти из одного мира в другой.
— Что-о? В какой такой другой?
— В антимир. Даже интересно узнать, что там будет.
— Ничего не будет,— пробормотал Андрей, пораженный словами Любаши и, главное, тем, как убежденно, искренне произнесла: «интересно узнать». Он был обескуражен. Нет, Любаша не потому говорит, чтобы его позлить. По блеску ее потемневших глаз, по упрямой складке, что обозначилась в уголках губ, понял: не случайно сорвалось с языка. И сейчас сидела, думала. Все лето тащила и тащила в дом книги, одну другой диковиннее. И хорошо бы, как другие ребята,— прочла и ладно. А эта все размышляет, и вон куда ее повело. А он занят. Вечно занят. Подружки летом разъехались. Надо было, несмотря на протесты, в пионерлагерь отправить. В заводском и десятиклассников берут.
— А вдруг рядом с нами живут какие-нибудь существ ва,— сказала мечтательно.
— Если б жили, давно бы обнаружили.
— Чем? Нашими-то жалкими пятью чувствами? Что мы можем? Даже простые световые волны улавливаем лампами телевизора, Ультразвуки только кишки, наши воспринимают.
— Н-да...—пробормотал Андрей. Самый подходящий разговор на ночь. Вообще, ни в какие ворота не лезет. Голова, что казан со свинцом, тяжелая. Как следует и ре ответишь...—Давай спать, ибо живут иксы между нами или не живут, - определить нам не под силу. Есть иное измерение или нет, пока никто не докопался.
— Вполне можно узнать!
— Как же? — Андрей поднялся.
— Очень просто.— Любаша вскочила. Она была почти вровень с братом, и именно в эту минуту заметил, как сильно похудела сестра. И лицо будто прозрачное.
— Неужели? — усмехнулся он.
Упрямо наклонив голову, Любаша твердо сказала:
— Да, очень просто! Надо только...— и помедлила. Однако Андрей почувствовал: медлит потому, что сомневается, стоит ли открываться. Чувствовал, непременно нужно заставить ее договорить до конца, поэтому выжидающе смотрел на сестру.
— Стоит только сделать так, чтобы... не жить...— И, увидев его вдруг отвердевшие, плотно стиснутые губы, сведенные в одну линию узкие черные брови, она торопливо, как бы в оправдание, добавила: — Кто-то должен это сделать. Как-то надо узнать!
— Ты с ума сошла! Какую же чушь мелешь! Не может нормальный человек добровольно уйти из жизни: к счастью, инстинкт самосохранения один из самых сильных инстинктов.— Он старался говорить спокойно.— И самое крепкое начало — это любовь к жизни.
— А Матросов, Александр Матросов, он добровольно...
— Вот именно, Александр Матросов! Ради самой жизни! Чтобы сохранить жизнь товарищам и многим другим, в том числе и тебе. Пожертвовал собой потому, что очень любил жизнь. Один умный человек сказал: всякий, кто пытается представить четырехмерное пространство, рискует угодить в сумасшедший дом. Так вот, Любаша, для нормального человека существует одно измерение: жизнь. Самое прекрасное, что существует в природе!
Некоторое время Любаша молчала, потом робко заметила:
— У тебя все просто и все ясно.
— Ясно потому, что меня за такие разглагольствования отец бы не похвалил!
— Пусть бы и меня, так ведь его нет. И мамы. Никого.
— А я?..
— Сравнил! — И в этом «сравнил» было столько горечи, что Андрей не знал, как ответить на эту обиду. Разве он не делал все, что мог, для сестры?! И вот благодарность. Устало опустив плечи, он повернулся, открыл дверь.
Сквозняком резко распахнуло окно. Упал на пол горшок с кактусом. Оба — брат и сестра — смотрели на сломанное растение, предмет стольких трудов и забот Люба-ши. Она наклонилась, подняла сломанный пополам зеленый, словно граненый стебель, бережно держа его, будто искалеченного ребенка. Андрей вышел. Обидно, горько. Ему-то казалось —ходит Любаша притихшая, сосредоточенная, из-за него переживает, из-за того, что не получается с этим станком. А оказалось — ерундистика. Это пройдет, но обидно, что попрекнула своим сиротством: ты рос при отце и матери, а я нет... Думал, заменил Лю-баше родителей. Любил, заботился. И одета наряднее других девчонок. Конфеты, сладости в доме не переводятся. Захотела новую мебель для их новой квартиры — на тебе мебель. Любаша охала и вздыхала над всеми этими торшерами и горками, пока не купили. Никогда не знала она, что значит делить на три части ломоть хлеба и на те же, три части чугунок пшенной каши; хочешь —сразу съешь, хочешь — на целый день растягивай. А ведь он, Андрей, тогда жил с отцом, с матерью, только время было другое. Вот и хотелось, чтобы сестра все имела, все.
Конечно, не ждал он благодарности. Кому она нужна? Достаточно было видеть ее улыбку, радость этой смешной, беленькой девчонки. Вот, выросла. Глянуть со стороны—девка с выкрутасами, с претензиями. А тут еще эти завихрения с антимиром.
Спал Андрей всего несколько часов. Проснулся от шума за окном — видно, что-то упало с балкона. На улице по-прежнему гулял ветер и дождь то стучал в стекло крупными каплями, то утихал.
До утра далеко, надо уснуть. Но.Андрей видел перед собой побледневшее лицо Любаши, странное выражение ее живых глаз, блестящих, как золотистый спелый каштан. А вдруг она в самом деле решит принести себя ь «жертву науке»? Разве знаешь, каких глупостей можно ждать от девушки ее возраста? Обиды уже не помнил, осталась лишь тревога.
Поговорить бы с кем-либо из ее подруг. Но как к этим девицам подступишься? Да и, занятый своими делами, Андрей никого из них толком не знал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105