Болтают. Есть, конечно, и среди морячек такие, что «провожатых» заводят. Да ведь не о них речь. Ну, хоть уходя в рейс, извинился, вину загладил?
— А мы вообще расходимся,—-выпалил Николай Степанович, но тут же досадуя на себя, добавил: — Надеюсь, дальше моей каюты не пойдет?
— Расходитесь?! Ну-ну... — пробормотал Каминский и смущенно покашлял, словно ему случайно довелось узнать чужую и не совсем приличную тайну.
Наступила долгая пауза, как бы еще больше подчеркивающая неловкость того, что услышал старый капитан. Николай Степанович хотел налить рюмки, но Каминский прикрыл свою рукой и, не глядя на него, проронил:
— Другую, значит, нашел?
— Почему же другую? — с досадой отозвался Терехов.
— Да потому, что без серьезной причины не оставляют таких, как твоя Леля. А причин иных, кроме новой дамы сердца, быть не может. — Каминский, кряхтя, полез в карман, извлек трубку, долго возился,
набивая ее, и, наконец, раскурил.
Николай Степанович распечатал сигареты, губами достал одну из пачки, потянулся за спичками. Вот так закончить разговор невозможно. Надо хоть как-то объяснить свое решение. Ему, Терехову, далеко не безразлично, что будет думать о нем капитан, у которого он стольному научился и которому многим обязан, капитан, к которому весь флот относится с величайшим уважением.
— Дело в том,— заговорил Николай Степанович,— что у нас в семье давно уже не все благополучно. Ее сын, грубиян и задира, совсем от рук отбился.
— Подожди. Почему ее? Ваш сын. Вы что, вчера поженились? Да и при чем тут сын? Наш тоже, прямо тебе скажу, не ангел. Совсем не ангел. Иной раз руки так и чешутся врезать ему как следует, Но при чем тут Томочка или твоя Леля?! Вон есть папочки дома сидят и то не всегда совладают со своими наследниками.
— Так ведь со своими, понимаете, со своими сыновьями!—резко произнес Николай Степанович. В эту минуту он и сам был убежден, что причиной разрыва с женой был действительно Вася.
— Не понимаю! — чуть-чуть повысил голос Каминский.— Сколько у меня, да и у тебя на судне мальчишек. Махнуть на них; что ли, рукой, если они не носят фамилию Каминский или Терехов?
— Дело не в этом.
— Именно в этом! И кому-кому, а нам ли не знать, сколько мороки иной раз бывает из-за какого-нибудь Гришки или Мишки. А тут ведь Лелин мальчишка, значит, он и твой.
— Все это так, но... есть еще причины
— Вдруг?! На каком году жизни? Не дело ты, Николай Степанович, затеял. Не дело! Вот тебе мой сказ. Девчонок, конечно, много. Кто как на это дело смотрит, и я тебе не судья. Только с женой, с женщиной, которая из тебя человека сделала, так поступать негоже.
— Что ж, из-за этого всю жизнь ей в жертву принести? — вскипел Терехов, — Надоели мне ее добродетели!
— Да, плохи твои дела. Только гляди, так и обокрасть самого себя можно. А что касается жертв... Разве не бывает, что в любви приносят жертвы?! Ты ведь пока еще не знаешь, что тебя ждет в твоей новой жизни. Может, не Леле ты принесешь жертву, а спасешь себя самого.
— Вы не знаете той, другой, женщины и потому не можете судить! — вздохнув, сказал Николай Степанович.
— А ты знаешь ее? Пройдет бурление крови, пройдет время, когда вы любовались лунным сиянием, падающими звездами, цветами, когда открывали друг в друге самое красивое, потом... Однажды ты проснешься серым, унылым утром и вдруг вспомнишь, чего ты лишился, и подумаешь о том, чего не нашел. С тоской и сожалением подумаешь. И чем дальше, тем сильнее будет расти в тебе тоска и сожаление. Если б я не знал Лелю, то не говорил бы тебе всего этого.
— А если ушла любовь?
— Любить, брат, тоже надо уметь.— Каминский поднялся.—Мне пора! — И, не глядя на Николая Степановича, стал искать свою фуражку.
А тот не мог его так отпустить. Взяв со стула фуражку и не отдавая ее, как можно искреннее произнес:
— Во всяком случае, я подумаю. В море чего в голову не лезет.
Некоторое время старый капитан пристально смотрел на Терехова, не пожав ему руки, пошел к двери, потом обернулся и с усмешкой бросил:
— Напрасно беспокоитесь. Я не, любитель передавать подобные новости.
Терехов побагровел. Отныне не подаст ему больше руки Каминский. Нашел старик самое уязвимое место: «не любитель передавать». Трусом изобразил. Этаким трусливым пижоном.
— Прошу не провожать,— сказал Каминский, переступив порог капитанской каюты.
Николай Степанович пожал плечами. Долг вежливости обязывал проводить старого капитана до трапа.
— Зайду к Дзюбе. Плавать с ним начинал. Нельзя не зайти, раз уж пришел на «Иртыш».— Это было сказано Каминским для Пал Палыча, хоть и обращался он к капитану. Старик оставался верен себе. Разговор двух капитанов касался только их двоих, и отказ идти с Николаем Степановичем по судну должен быть объяснен подчиненным.
Николай Степанович вернулся к себе. Хорошее настроение куда-то испарилось. И надо же было разоткровенничаться! Не могло прийти в голову, что Каминский вдруг так оскорбится за Елену. Вольно ему видеть свою Томочку до, сих пор юной красавицей, какой она была
тридцать лет назад. Было время, когда и ему, Терехову, особенно в море, Леля казалась очаровательной женщиной. Казалась, пока не встретил Танюшу, пока не произошла, что называется, переоценка ценностей.
А если через десять лет еще одна Танюша? Опять переоценка?— так непременно спросил бы Каминский. Но в чем-то он, по-своему, прав. Хотя зачем всякие «если»? Да и поздно. Теперь жизни с Лелей уже быть не может. Она не забудет и не простит. Да и ни к чему об этом думать. Они с Танюшей любят друг друга. Она сама искренность, сама непосредственность. На брюзжание Каминского стоит ли обращать внимание. Не сейчас, не через год, но привыкнут даже такие ханжи, как этот капитан, к тому, что они с Еленой чужие люди, и тогда Танюша станет полноправной женой. И если б пришлось ждать не год и не два, а десять, — Танюша и на это пойдет.
— Разрешите убрать? — спросила, войдя в каюту, Маринка.
Капитан кивнул и пересел в кресло, наблюдая, как она осторожно тонкими, длинными пальцами переставляет фужеры со стола на поднос.
И при всей непосредственности Танюши невозможно представить, чтобы она в чем-либо с ним не согласилась. А вот у той, у Елены, всегда свои суждения. Даже абсолютные истины, высказанные им, Николаем, обязательно нуждаются в ее дополнениях. Что и говорить, когда-то он смотрел на нее снизу вверх. Елена была образованнее, как будто даже умнее. Теперь они поменялись ролями.
— Бокалы вы можете вымыть здесь,— сказал капитан. Ему хотелось, чтобы Маринка подольше не уходила...
— Да, лучше здесь, чтобы не разбить.— Она чуть-чуть улыбнулась, продолжая уборку.
Третий год девочка плавает на «Иртыше», а он и не заметил, какая у нее приятная мордашка, тоненькая стройная фигурка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
— А мы вообще расходимся,—-выпалил Николай Степанович, но тут же досадуя на себя, добавил: — Надеюсь, дальше моей каюты не пойдет?
— Расходитесь?! Ну-ну... — пробормотал Каминский и смущенно покашлял, словно ему случайно довелось узнать чужую и не совсем приличную тайну.
Наступила долгая пауза, как бы еще больше подчеркивающая неловкость того, что услышал старый капитан. Николай Степанович хотел налить рюмки, но Каминский прикрыл свою рукой и, не глядя на него, проронил:
— Другую, значит, нашел?
— Почему же другую? — с досадой отозвался Терехов.
— Да потому, что без серьезной причины не оставляют таких, как твоя Леля. А причин иных, кроме новой дамы сердца, быть не может. — Каминский, кряхтя, полез в карман, извлек трубку, долго возился,
набивая ее, и, наконец, раскурил.
Николай Степанович распечатал сигареты, губами достал одну из пачки, потянулся за спичками. Вот так закончить разговор невозможно. Надо хоть как-то объяснить свое решение. Ему, Терехову, далеко не безразлично, что будет думать о нем капитан, у которого он стольному научился и которому многим обязан, капитан, к которому весь флот относится с величайшим уважением.
— Дело в том,— заговорил Николай Степанович,— что у нас в семье давно уже не все благополучно. Ее сын, грубиян и задира, совсем от рук отбился.
— Подожди. Почему ее? Ваш сын. Вы что, вчера поженились? Да и при чем тут сын? Наш тоже, прямо тебе скажу, не ангел. Совсем не ангел. Иной раз руки так и чешутся врезать ему как следует, Но при чем тут Томочка или твоя Леля?! Вон есть папочки дома сидят и то не всегда совладают со своими наследниками.
— Так ведь со своими, понимаете, со своими сыновьями!—резко произнес Николай Степанович. В эту минуту он и сам был убежден, что причиной разрыва с женой был действительно Вася.
— Не понимаю! — чуть-чуть повысил голос Каминский.— Сколько у меня, да и у тебя на судне мальчишек. Махнуть на них; что ли, рукой, если они не носят фамилию Каминский или Терехов?
— Дело не в этом.
— Именно в этом! И кому-кому, а нам ли не знать, сколько мороки иной раз бывает из-за какого-нибудь Гришки или Мишки. А тут ведь Лелин мальчишка, значит, он и твой.
— Все это так, но... есть еще причины
— Вдруг?! На каком году жизни? Не дело ты, Николай Степанович, затеял. Не дело! Вот тебе мой сказ. Девчонок, конечно, много. Кто как на это дело смотрит, и я тебе не судья. Только с женой, с женщиной, которая из тебя человека сделала, так поступать негоже.
— Что ж, из-за этого всю жизнь ей в жертву принести? — вскипел Терехов, — Надоели мне ее добродетели!
— Да, плохи твои дела. Только гляди, так и обокрасть самого себя можно. А что касается жертв... Разве не бывает, что в любви приносят жертвы?! Ты ведь пока еще не знаешь, что тебя ждет в твоей новой жизни. Может, не Леле ты принесешь жертву, а спасешь себя самого.
— Вы не знаете той, другой, женщины и потому не можете судить! — вздохнув, сказал Николай Степанович.
— А ты знаешь ее? Пройдет бурление крови, пройдет время, когда вы любовались лунным сиянием, падающими звездами, цветами, когда открывали друг в друге самое красивое, потом... Однажды ты проснешься серым, унылым утром и вдруг вспомнишь, чего ты лишился, и подумаешь о том, чего не нашел. С тоской и сожалением подумаешь. И чем дальше, тем сильнее будет расти в тебе тоска и сожаление. Если б я не знал Лелю, то не говорил бы тебе всего этого.
— А если ушла любовь?
— Любить, брат, тоже надо уметь.— Каминский поднялся.—Мне пора! — И, не глядя на Николая Степановича, стал искать свою фуражку.
А тот не мог его так отпустить. Взяв со стула фуражку и не отдавая ее, как можно искреннее произнес:
— Во всяком случае, я подумаю. В море чего в голову не лезет.
Некоторое время старый капитан пристально смотрел на Терехова, не пожав ему руки, пошел к двери, потом обернулся и с усмешкой бросил:
— Напрасно беспокоитесь. Я не, любитель передавать подобные новости.
Терехов побагровел. Отныне не подаст ему больше руки Каминский. Нашел старик самое уязвимое место: «не любитель передавать». Трусом изобразил. Этаким трусливым пижоном.
— Прошу не провожать,— сказал Каминский, переступив порог капитанской каюты.
Николай Степанович пожал плечами. Долг вежливости обязывал проводить старого капитана до трапа.
— Зайду к Дзюбе. Плавать с ним начинал. Нельзя не зайти, раз уж пришел на «Иртыш».— Это было сказано Каминским для Пал Палыча, хоть и обращался он к капитану. Старик оставался верен себе. Разговор двух капитанов касался только их двоих, и отказ идти с Николаем Степановичем по судну должен быть объяснен подчиненным.
Николай Степанович вернулся к себе. Хорошее настроение куда-то испарилось. И надо же было разоткровенничаться! Не могло прийти в голову, что Каминский вдруг так оскорбится за Елену. Вольно ему видеть свою Томочку до, сих пор юной красавицей, какой она была
тридцать лет назад. Было время, когда и ему, Терехову, особенно в море, Леля казалась очаровательной женщиной. Казалась, пока не встретил Танюшу, пока не произошла, что называется, переоценка ценностей.
А если через десять лет еще одна Танюша? Опять переоценка?— так непременно спросил бы Каминский. Но в чем-то он, по-своему, прав. Хотя зачем всякие «если»? Да и поздно. Теперь жизни с Лелей уже быть не может. Она не забудет и не простит. Да и ни к чему об этом думать. Они с Танюшей любят друг друга. Она сама искренность, сама непосредственность. На брюзжание Каминского стоит ли обращать внимание. Не сейчас, не через год, но привыкнут даже такие ханжи, как этот капитан, к тому, что они с Еленой чужие люди, и тогда Танюша станет полноправной женой. И если б пришлось ждать не год и не два, а десять, — Танюша и на это пойдет.
— Разрешите убрать? — спросила, войдя в каюту, Маринка.
Капитан кивнул и пересел в кресло, наблюдая, как она осторожно тонкими, длинными пальцами переставляет фужеры со стола на поднос.
И при всей непосредственности Танюши невозможно представить, чтобы она в чем-либо с ним не согласилась. А вот у той, у Елены, всегда свои суждения. Даже абсолютные истины, высказанные им, Николаем, обязательно нуждаются в ее дополнениях. Что и говорить, когда-то он смотрел на нее снизу вверх. Елена была образованнее, как будто даже умнее. Теперь они поменялись ролями.
— Бокалы вы можете вымыть здесь,— сказал капитан. Ему хотелось, чтобы Маринка подольше не уходила...
— Да, лучше здесь, чтобы не разбить.— Она чуть-чуть улыбнулась, продолжая уборку.
Третий год девочка плавает на «Иртыше», а он и не заметил, какая у нее приятная мордашка, тоненькая стройная фигурка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105