Тон грубый, высокомерный.
Осадчий замолчал, стиснул зубы, подавляя гнев, охвативший его при воспоминании о том, что довелось ему увидеть и услышать.
— Он производил на меня впечатление спокойного, вежливого человека.
— Вежливого с. вами, начальством,— усмехнулся Осадчий.— Но вы бы послушали, как он разговаривал с пожилой женщиной, инвалидом Отечественной войны, работницей.
— Почему бы в общественной приемной не дежурить депутатам? — спросила Ярошенко.
— А то что ж это такое? В таких стенах сидит деятель и грубит, хамит. Объяснить бы ему со всей партийной строгостью! —не мог успокоиться Осадчий.
— Можете не сомневаться, у меня по втому вопросу такое же мнение. Будем разбираться, вас пригласим.
Осадчий кивнул, улыбнулся и встал!
— Вот теперь у нас все.
— Спасибо. Заходите, когда нужно. В любое время. На улице Осадчий остановил такси и, усевшись рядом
с Еленой Ивановной,сказал:
— А теперь к нам на торжество! Вера моя разряд получила. Борщ давно уже варит. А вот варить металл только теперь научилась. Событие? — И сам себе ответил: — Событие огромной общественно-семейной важности! Андрюшка будет, вы его знаете, Ярослав и Верин мастер-корпусник.
Но Елена Ивановна поблагодарила, сказав, что сейчас ей надо домой. Может быть, попозже зайдет поздравить Веру.
— Смотрите же, мы вас ждем! Заодно и условимся, когда в обком идти. Только не задерживайтесь.
Елена Ивановна вышла из такси и направилась к дому. И опять охватило ее беспокойство. Хоть бы в ящике лежало письмо. Пусть открытка и только одно слово: здоров! Если бы дети знали, как мало нужно матери, чтобы избавиться от гнетущей тяжести, от горьких раздумий.
Но ящик был пуст. Пуст, как все эти недели. И вдруг — какая радость! — записка в замочной скважине: «Вернетесь — обязательно зайдите. Женя».
Письмо! Заказное. Потому и задержалось в пути.
— Женя! Милая Женя, где оно? Где письмо?
— Пойдемте в комнату. Только прошу вас...— Соседка была взволнована.
— Что случилось?
Это Женя так... Не потому, что письмо... Да и как ей знать, что в нем? — Вам телеграмма.
— От Васи?—беззвучно спросила Елена Ивановна. Она уже знала: пришла беда, и не могла, не хотела знать.
— Но, бога ради, возьмите себя в руки. Все, может быть, не так страшно.— Женя прикрыла дверь в детскую, явно оттягивая время.
— Дайте телеграмму. Где она? — Елена Ивановна почувствовала резкую боль в затылке, схватилась руками за стол.
— Не помню, куда ее положила... Сообщают, что Вася... тяжело заболел. Я билет заказала на ночной самолет,— сбивчиво говорила Женя.
Елена Ивановна подняла на нее глаза, и такое страдание было в этом взгляде, что Женя умолкла. Она не могла отдать телеграмму, лежавшую на крышке пианино.
— Болен? —прошептала Елена Ивановна. Взгляд ее скользнул по столу, буфетной полке, черной крышке.
Обеими руками она схватила бланк и сразу увидела слово, страшней которого не знает материнское сердце...
ГЛАВА 24
Капитан пообедал и лег отдохнуть. Переход окончен. Погода отличная. После очистки корпуса «Иртыша» в доке скорость прибавилась почти на два узла. И, самое главное, судно сразу же поставили под разгрузку. Однако, каким бы благополучным ни был переход, в порту всегда чувствуешь потребность хорошенько отдохнуть, отоспаться, и не на узком диванчике, а в постели, приняв ванну и раздевшись.
Николай Степанович взял с полки над койкой Танину радиограмму. Милая Танюша, как она сдержанна. Сдержанна потому, что глубоко уважает его, преклоняется перед нелегким трудом его, нелегкой судьбой. Все зашифровано: и имя, и чувства.
Виктор, передавая утром радиограмму, как-то странно усмехнулся.
А впрочем, догадался или нет — какое ему дело? Придраться никто не сможет. Жена и та пока что никаких
претензий не предъявила и, судя по всему, вряд ли их предъявит. Все в полном порядке. Влюблен был мальчишка в Татьяну. Но разве оценил бы, понял, какое ему счастье привалило?! Не кривил он душой, когда сказал Танюше, что на таких, как она, он в юные свои годы и глаз не смел поднять. Леля в своей скромной синей юбке и белой блузочке казалась ему в высшей степени элегантной.
Проснулся под вечер, бодрый, в отличном настроении. Он заканчивал свой туалет, когда раздались звонки с трапа — на судно прибыл гость. Когда же он увидел в дверях худощавую, в свисающем с плеч белом кителе фигуру Каминского, обрадовался. Не часто встретишь в чужом порту доброго знакомого.
Николай Степанович ие утерпел, показал капитану принятую Виктором с вашингтонской радиостанции карту погоды.
— Да, скажу я тебе, специалисты,— одобрительно произнес Каминский, рассматривая чистую, с разборчивым четким рисунком карту.— Какой у тебя в радиорубке аппарат?
— «Ладога», кажется,— ответил Николай Степанович, очень довольный произведенным на старого моряка впечатлением. Уж кто-кто, а Каминский оценит, как поставлена на «Иртыше» радиослужба.
— Так ведь и у нас «Ладога».
— Но нет Виктора Дмитриевича. На прошлых соревнованиях он на машинку двести десять знаков в минуту принял.
— Золото твой радист. Вот бы сманить! — пошутил Каминский.
Николай Степанович удовлетворенно рассмеялся.
Маринка, подменявшая ушедшую на берег буфетчицу, накрыла на стол, и Терехов пригласил капитана поужинать.
И опять заговорили о рейсе, о том, кому куда надо идти и кто когда вышел из дому. Каминский возмущался, что ему уже в мъре переадресовали порт захода. Вот и очутился здесь, хотя для этого пришлось сделать лишних восемьсот миль.
— Вхожу в порт и вижу «Иртыш». А по моим расчетам тебе топать и топать,— удивляется Каминский.
— Ход приличный, и домой собираемся раньше срока прибыть.
— Ну, это как получится. Не загадывай. А нам еще долго ждать возвращения. С годами, знаешь, Николай Степанович, рейсы становятся какими-то длинными. Особенно, если на берегу оставляешь молодую жену.
— Кого? Не понял.— Николаю Степановичу и в голову не приходило, что «молодой женой» можно назвать Томочку, которая на добрый десяток лет старше Елены,
— Жену оставляешь, а сам ходишь и ходишь по чужим портам. Тяжело и нам и им... Между прочим, подвел ты меня, Николай,
— Я? Не припомню! Когда такое было?
— Ну как же! Сказал, что Леля больна, потому и зашел один, а мы с Томочкой встречаем ее здоровехонькой. Ну, поссорились, так нельзя же из-за этого убегать из дому. Сколько их, этих, вечеров, которые моряк проводит с женой?.. Мало ли какие шероховатости бывают, если по нескольку месяцев в разлуке. Сдержи себя, нелегко и ей всегда одной, всегда в тревоге, помирись, приласкай. Не можем им, как другие мужья, и по хозяйству помочь, и заботы разделить. На праздники одна. И домой иди одна.
— Если провожатый не найдется.
— Глупости это!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
Осадчий замолчал, стиснул зубы, подавляя гнев, охвативший его при воспоминании о том, что довелось ему увидеть и услышать.
— Он производил на меня впечатление спокойного, вежливого человека.
— Вежливого с. вами, начальством,— усмехнулся Осадчий.— Но вы бы послушали, как он разговаривал с пожилой женщиной, инвалидом Отечественной войны, работницей.
— Почему бы в общественной приемной не дежурить депутатам? — спросила Ярошенко.
— А то что ж это такое? В таких стенах сидит деятель и грубит, хамит. Объяснить бы ему со всей партийной строгостью! —не мог успокоиться Осадчий.
— Можете не сомневаться, у меня по втому вопросу такое же мнение. Будем разбираться, вас пригласим.
Осадчий кивнул, улыбнулся и встал!
— Вот теперь у нас все.
— Спасибо. Заходите, когда нужно. В любое время. На улице Осадчий остановил такси и, усевшись рядом
с Еленой Ивановной,сказал:
— А теперь к нам на торжество! Вера моя разряд получила. Борщ давно уже варит. А вот варить металл только теперь научилась. Событие? — И сам себе ответил: — Событие огромной общественно-семейной важности! Андрюшка будет, вы его знаете, Ярослав и Верин мастер-корпусник.
Но Елена Ивановна поблагодарила, сказав, что сейчас ей надо домой. Может быть, попозже зайдет поздравить Веру.
— Смотрите же, мы вас ждем! Заодно и условимся, когда в обком идти. Только не задерживайтесь.
Елена Ивановна вышла из такси и направилась к дому. И опять охватило ее беспокойство. Хоть бы в ящике лежало письмо. Пусть открытка и только одно слово: здоров! Если бы дети знали, как мало нужно матери, чтобы избавиться от гнетущей тяжести, от горьких раздумий.
Но ящик был пуст. Пуст, как все эти недели. И вдруг — какая радость! — записка в замочной скважине: «Вернетесь — обязательно зайдите. Женя».
Письмо! Заказное. Потому и задержалось в пути.
— Женя! Милая Женя, где оно? Где письмо?
— Пойдемте в комнату. Только прошу вас...— Соседка была взволнована.
— Что случилось?
Это Женя так... Не потому, что письмо... Да и как ей знать, что в нем? — Вам телеграмма.
— От Васи?—беззвучно спросила Елена Ивановна. Она уже знала: пришла беда, и не могла, не хотела знать.
— Но, бога ради, возьмите себя в руки. Все, может быть, не так страшно.— Женя прикрыла дверь в детскую, явно оттягивая время.
— Дайте телеграмму. Где она? — Елена Ивановна почувствовала резкую боль в затылке, схватилась руками за стол.
— Не помню, куда ее положила... Сообщают, что Вася... тяжело заболел. Я билет заказала на ночной самолет,— сбивчиво говорила Женя.
Елена Ивановна подняла на нее глаза, и такое страдание было в этом взгляде, что Женя умолкла. Она не могла отдать телеграмму, лежавшую на крышке пианино.
— Болен? —прошептала Елена Ивановна. Взгляд ее скользнул по столу, буфетной полке, черной крышке.
Обеими руками она схватила бланк и сразу увидела слово, страшней которого не знает материнское сердце...
ГЛАВА 24
Капитан пообедал и лег отдохнуть. Переход окончен. Погода отличная. После очистки корпуса «Иртыша» в доке скорость прибавилась почти на два узла. И, самое главное, судно сразу же поставили под разгрузку. Однако, каким бы благополучным ни был переход, в порту всегда чувствуешь потребность хорошенько отдохнуть, отоспаться, и не на узком диванчике, а в постели, приняв ванну и раздевшись.
Николай Степанович взял с полки над койкой Танину радиограмму. Милая Танюша, как она сдержанна. Сдержанна потому, что глубоко уважает его, преклоняется перед нелегким трудом его, нелегкой судьбой. Все зашифровано: и имя, и чувства.
Виктор, передавая утром радиограмму, как-то странно усмехнулся.
А впрочем, догадался или нет — какое ему дело? Придраться никто не сможет. Жена и та пока что никаких
претензий не предъявила и, судя по всему, вряд ли их предъявит. Все в полном порядке. Влюблен был мальчишка в Татьяну. Но разве оценил бы, понял, какое ему счастье привалило?! Не кривил он душой, когда сказал Танюше, что на таких, как она, он в юные свои годы и глаз не смел поднять. Леля в своей скромной синей юбке и белой блузочке казалась ему в высшей степени элегантной.
Проснулся под вечер, бодрый, в отличном настроении. Он заканчивал свой туалет, когда раздались звонки с трапа — на судно прибыл гость. Когда же он увидел в дверях худощавую, в свисающем с плеч белом кителе фигуру Каминского, обрадовался. Не часто встретишь в чужом порту доброго знакомого.
Николай Степанович ие утерпел, показал капитану принятую Виктором с вашингтонской радиостанции карту погоды.
— Да, скажу я тебе, специалисты,— одобрительно произнес Каминский, рассматривая чистую, с разборчивым четким рисунком карту.— Какой у тебя в радиорубке аппарат?
— «Ладога», кажется,— ответил Николай Степанович, очень довольный произведенным на старого моряка впечатлением. Уж кто-кто, а Каминский оценит, как поставлена на «Иртыше» радиослужба.
— Так ведь и у нас «Ладога».
— Но нет Виктора Дмитриевича. На прошлых соревнованиях он на машинку двести десять знаков в минуту принял.
— Золото твой радист. Вот бы сманить! — пошутил Каминский.
Николай Степанович удовлетворенно рассмеялся.
Маринка, подменявшая ушедшую на берег буфетчицу, накрыла на стол, и Терехов пригласил капитана поужинать.
И опять заговорили о рейсе, о том, кому куда надо идти и кто когда вышел из дому. Каминский возмущался, что ему уже в мъре переадресовали порт захода. Вот и очутился здесь, хотя для этого пришлось сделать лишних восемьсот миль.
— Вхожу в порт и вижу «Иртыш». А по моим расчетам тебе топать и топать,— удивляется Каминский.
— Ход приличный, и домой собираемся раньше срока прибыть.
— Ну, это как получится. Не загадывай. А нам еще долго ждать возвращения. С годами, знаешь, Николай Степанович, рейсы становятся какими-то длинными. Особенно, если на берегу оставляешь молодую жену.
— Кого? Не понял.— Николаю Степановичу и в голову не приходило, что «молодой женой» можно назвать Томочку, которая на добрый десяток лет старше Елены,
— Жену оставляешь, а сам ходишь и ходишь по чужим портам. Тяжело и нам и им... Между прочим, подвел ты меня, Николай,
— Я? Не припомню! Когда такое было?
— Ну как же! Сказал, что Леля больна, потому и зашел один, а мы с Томочкой встречаем ее здоровехонькой. Ну, поссорились, так нельзя же из-за этого убегать из дому. Сколько их, этих, вечеров, которые моряк проводит с женой?.. Мало ли какие шероховатости бывают, если по нескольку месяцев в разлуке. Сдержи себя, нелегко и ей всегда одной, всегда в тревоге, помирись, приласкай. Не можем им, как другие мужья, и по хозяйству помочь, и заботы разделить. На праздники одна. И домой иди одна.
— Если провожатый не найдется.
— Глупости это!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105