— При чем тут я?! О вашей сестре разговор. Вот ей побывать в парке и покататься совершенно необходимо. Идти туда вы должны не так, словно у вас аркан на шее, а...
— ...торжественно? —подсказал повеселевший Андрей,
— Именно. Празднично. И вообще, устраивайте дома побольше маленьких праздников.
— Но я очень занят.
— Рецепт прописан, и потрудитесь выполнить указания врача.
— А как быть с Бредбери и Лемом?
— Их беру на себя. Являюсь к вам. Ведь от денег за смеситель вы отказались.
— Категорически.
— Отлично. Явлюсь, скажем, с выражением благодарности.
Андрей налил себе еще кофе и, сделав небольшой глоток, сказал:
— Только попозже, чтобы и меня застали.
— Разве вы не работаете, как все, до определенного часа?
— А вы?
— Ну, я — врач.
— Мне кажется — дело не в специальности.
— В чем же?
— В характере, если хотите. В интересе к работе.
— У вас интересная работа?
— Да, очень,— сдержанно ответил.
Татьяна почувствовала, будто ее вежливый вопрос вызвал если не обиду, то во всяком случае некоторую досаду. И удивилась: почему? Какие в этой области особые переживания могут быть у рабочего человека: сделана деталь, выдержал размеры, сдал. Она снова, но уже осторожней, спросила:
— Ведь вы на заводе работаете?
— Да.— И добавил, как бы для того, чтобы исключить новые вопросы на эту тему:— В цехе.
Он действительно не хочет говорить о себе, о своих занятиях, словно это, касающееся лично его, было чем-то очень сокровенным, к чему Татьяне, человеку, по существу, чужому, доступа нет.
Это было тем более странно, что, пока она работала в больнице моряков, а потом в поликлинике, ей немало приходилось слышать сетований то на однообразие работы, то на сверхурочные и занятые выходные дни. И убеждалась: у людей наступало переутомление. Начальство объясняло переутомление: атомный век. Стресс. График движения судов...
Как бы оправдываясь за свой вопрос, Татьяна сказала об этом Андрею.
— По-моему, порой причина стресса — просто суета, бестолковщина, неумение организовать и нежелание думать! — Снова изменилось лицо Андрея, углубились рез-. кие складки, сбегавшие от резко очерченных крыльев носа к губам.
— Не понимаю,— проговорила Татьяна, смущенная тем, что Андрей одной безапелляционной фразой все прояснил.
— Посудите сами, во все времена ученые, музыканты, изобретатели работали с предельной нагрузкой. Верно?
— Ну конечно.
— Человек перешел от сохи к трактору, от прялки к машине, электричеству. Появилось радио. Дополнительная информация. И не было стресса. Сейчас научно-техническая революция. В технике она есть, а вот в сознании некоторых товарищей? Какая революция произошла в сознании вашего досточтимого директора? Там Вера, жена нашего Осадчего, работает. Знаю. И что директор из рабочих, тоже знаю. Но сейчас не это главное. И вообще это... не профессия. Да и рабочий рабочему рознь. Вот ваш Петрович из ЖЭКа, рвач и жулик, вроде бы тоже рабочий. Но в наши дни кто его примет всерьез? Вот и ваш директор не хочет понять или не может, что в некоторых цехах техника времен пятидесятых годов. А запросы, требования сегодняшние. Ну и едет на энтузиазме, на самоотверженности. На том, что люди изо всех сил стараются поддержать честь завода. Некоторые— чтоб побольше заработать. Отсюда сверхурочные, переутомление, а под это, вместе взятое, подводят «ученое», солидное определение: стресс.
— Похоже, что все это так,— растерянно произнесла Татьяна.
Привычное, само собой разумеющееся, как-то сместилось. Она чувствовала правоту Андрея, но как он, человек, далекий от медицины, от всевозможных исследований, так сразу, так легко опрокинул, опроверг обычные ее представления?
— Скорей всего, Таня, именно так.— В уголках губ пряталась улыбка. И то, что он сказал не Татьяна, а Таня, и тон, каким он это произнес, поразили ее. Полчаса назад он с некоторой даже робостью советовался с ней,
и она отвечала ему чуть-чуть менторски, а тут вдруг заговорил, словно перед ним была его Любаша.
И она, Татьяна, действительно чувствовала какое-то его внутреннее превосходство, но не в состоянии была объяснить, чем оно вызвано. До сих пор ничего подобного с ней не случалось. О Николае Степановиче и говорить нечего, что же касается профессора Сосницкого — он был очень знающим, опытным, довольно-таки эрудированным специалистом.
Впрочем, очевидно, не в знаниях, не в опыте дело» а в чем-то ином. Может, в характере или в каком-то особом подходе, каких-то очень четких суждениях.
Потом, закрыв за Андреем дверь, она подумала, что говорил он с ней только о делах, ни о чем личном даже не попытался спросить, не поинтересовался. А его появление в ванной! Будто ничего особенного нет в том, что входит он в дом к женщине. Но все это пустяки. Главное,, он неглупый, приятный человек, к тому же как бы мимоходом избавивший ее от всяких досадных мелочей, о которых тоже приходится думать. Особенно, когда садишься за стол и на тебя изо всех щелей дует.
Ладно, довольно об этом. И так отвлеклась от работы. Надо сегодня хотя бы вчерне закончить статью.
Сосницкий настаивает, что в ближайшее время статью необходимо опубликовать. Татьяна взглянула на часы. Засиделась с Андреем и не заметила, как прошло время.
Но вместо папки с начатой статьей достала из шкафа стопу книг. Листала знакомые страницы с отчеркнутыми абзацами, просматривала закладки, написанные от руки и напечатанные на манишке,в них все то повое, что находила в периодической печати и в специальных изданиях.
Думать о статье не хотелось. Пока был Андрей, как-то забылось, что завтра понедельник и надо окончательно решить с Юриком. Опять те же мысли, что вчера, позавчера, неделю назад.
Завтра мальчика начнут готовить к операции. Все, кто смотрел его, пришли к этому выводу. А она знает меньше других или не привыкла еще к неизбежному. Наверное, так. И совсем не потому, что больно за Виктора и Лизу, она сама,, сама не в силах думать о том, что после операции может уже и не быть прежнего «маленького принца». Всякие бывают последствия,
Резко зазвонил телефон.
— Говорите с Киевом,— раздалось в трубке.
— Да, да, слушаю.— Она пододвинула телефон поближе.
Конечно, Сосницкий. Кому же еще звонить из Киева.
— Здравствуйте, Татьяна Константиновна! Здравствуйте, как самочувствие?! Как статья? — Густой баритон профессора звучал мягко, доброжелательно. Обычно красивый голос его был бесстрастен.
Татьяна даже представила, как, повернувшись вполоборота к своему «шлейфу», Сосницкий в безукоризненно сшитом халате, чуть откинув назад седеющую голову, четко отдает распоряжения. Обычно бесстрастный голос его как нельзя больше подходит к холеному спокойному лицу, умному, проницательному взгляду небольших, глубоко посаженных серых глаз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105