— Звали, Николай Степанович? — спросил он, раскрыв дверь.
— Звал. Садитесь.
Боцман огляделся, взял газету и, постелив ее на стул, сел. Излишняя предосторожность: брезентовая роба боцмана была чиста. Даже рабочую одежду носил он щегольски. И брюки, и куртка тщательно подогнаны, пуговицы добротные, металлические. У горла полоска белоснежного трикотажного тельника.
— Хотел с вами посоветоваться, Любезнов!
— Слушаю, Николай Степанович,— улыбнулся боцман с таким видом, будто ему вовсе не в диковинку давать капитану советы.
— Нам предстоит капитальный ремонт.
Любезнов наклонил голову. О ремонте давно всем известно. И то, что очень сложно уложиться в сроки, которые определили для этого ремонта, ясно. Затягивать нельзя. Потом — ответственный рейс.
— Надо все, что только возможно, постараться сделать самим.
— Так ведь многое уже делаем.., Вот сейчас, по-моему, самое время поговорить о морской романтике.
— То есть?
Любезнов несколько смутился. Но отступать он не умел, хотя и понимал, что немножко это высокопарно — романтика.
- В самом характере человека должно быть море. Само по себе оно еще не романтика,— запинаясь, уточнил Любезнов.
— Интересные у вас суждения,- уже серьезно проговорил Терехов.
— Не мои. Так наша милая докторина говорила. Помните Татьяну Константиновну?
Разве Любезнов случайно упомянул о Лазаревой? Между собой моряки тогда, после ее ухода, конечно, говорили. При нем же имя Лазаревой не упоминалось. И вот теперь Любезнов... Нет, не просто так упомянул Татьяну — с умыслом. Видел его, Терехова, с Милой в сквере. Это было после дальнего рейса. «Иртыш» стоял в Новороссийске, потом грузился в Николаеве. В Ильи-чевск зашел догрузиться тяжеловесами.
На второй день у ворот проходной встретилась Мила.
— Коля! Коля! — крикнула еще издали. Впрочем, он и не собирался уклоняться от разговора с ней, не собирался прятаться.
Она была, как всегда, очень ярко одета — желтые узкие брюки, коричневая, с желтой бахромой, курточка.
— Сегодня едем порыбачить на Днестр, А тебя все нет и нет! — весело защебетали, повиснув у Терехова на руке.—Брось ты, наконец, свои дела. В тот приезд тоже никуда тебя нельзя было вытащить.
— Я занят. Вот вышел только сигарет купить.
— Тогда пойдем на «Иртыш»,— неуверенно предложила.
Терехов, с удивлением взглянув на нее; сказал:
— Исключается.
Сели на скамью в глубине сквера, и он попытался объяснить, почему.не ходит к Рябининым, почему им больше не следует встречаться. Елене, да и Татьяне достаточно было одной фразы, порой намека, и те его понимали. Мила же переспрашивала, удивлялась. Что случилось? Разве было скучно в их компании? Да и папа с мамой всегда ему так рады.
— Я больше к вам не приду,—твердо сказал он. Вот теперь, наконец, разобрала, что к чему. Пожала
плечами, усмехнулась, в замешательстве пробормотала:
— Честно говоря, меня это не очень-то колышет. С тобой скучновато, ты немолод. Но папа! Он будет недоволен. Очень недоволен.
— Откуда такой цинизм? — удивился Терехов.
Но она, по-видимому, и этому не придавала особого значения и высказывала то главное, из-за чего пыталась восстановить свои отношения с капитаном:
— Все дело в отце. Он же не захочет вернуть машину. Привык ездить. Даже доверенность не отдаст. Он и какие-то части менял, гараж построил. Ни за что не допустит, чтобы ты от нас ушел,— и Мила безмятежно взглянула на Терехова.
— Пусть забирает ее совсем! — в сердцах бросил. Мила обхватила его шею смуглой тонкой рукой, порывисто чмокнула:
— Спасибо, милый! Я всегда говорила, что ты широкий парень. Такой подарок!
Терехов поднялся, резко отстранил Милу и увидел на перекрестной аллее спину удалившегося Любезнова.
Мила еще пыталась удержать капитана бурными изъявлениями благодарности, и он бежал. Бежал на судно: поскорей уйти, все забыть. Казалось, он вывалялся в грязи.
Значит, Любезнов видел. Видел и, вероятно, все знает. У моряков обычно находятся общие знакомые.
Знали и о его отношениях с Еленой, с Татьяной. Но там была драма, трагедия, страдания. А тут...
И разговор о морской романтике, и вроде бы случайное упоминание стихов, «милой докторины», все это — к одному... Как же ты, капитан, сразу подтекста не понял?
Да и не матрос, даже не боцман Любезнов, уже почти штурман и человек, по своему интеллекту, быть может, не уступающий тебе, капитану Терехову.
— Давайте-ка проясним эту тему,— сказал он.
— Для нытика, для бирюка ни в море, ни в жизни нет романтики. С тоски усохнешь с таким!
— Все правильно, только к чему вы клоните?
— Да к тому же: как наилучшим образом «Иртыш» для рейса приспособить. Романтикам, веселым компанейским ребятам надо крепко за дело взяться.
— Значит, не я тебя, а ты меня мобилизуешь,— рассмеялся капитан.
— Понимаете, Николай Степанович, если ребятам не унылые слова говорить: обязуемся, сжатые сроки, все как
один и так далее, а об осанке «Иртыша», о красоте его обводов, и на сколько он быстрее других бегает, и, главное, о тех, кто ждет нас там, куда пойдем,— умолчать, толку мало будет. Не просто — «спецрейс», а про ребятишек, женщин, стариков, жизнь которых от тебя зависит, рассказать надо."
— Да вы не хуже меня во всем разбираетесь — комсорг ведь. И лекцию прочтете не хуже меня,— смеясь подзадорил Терехов Любезнова.
— У меня свои разговоры, у вас — свои. Вы капитан. Воевали. Ваше слово — закон! Я так и напишу в объявлении: романтика!
— Может, лучше: долг моряка?! — Николай Степанович подумал, что не один раз надо собрать экипаж. Долг моряка — помощь гибнущей от наводнения Венеции, оборона Одессы, Севастополя, десанты на Малую землю, в Феодосию, Керчь, послевоенные рейсы мира... Да мало ли... Есть на судне участники боевых операций. Тот же стармех — дрался в морской пехоте...
— Можно. Но лучше — морская романтика. И стихи.
— И стихи читать? — рассмеялся капитан. Любезнов с серьезным видом кивнул.
— А что? Помните, как все приохотились к красному уголку, когда там была «милая докторина»? И стихи читали, не только романы. Вслух. Помните?
Но капитан и на этот раз не поддержал разговора о Лазаревой.
— Значит, о лекции условились.
— Нет, нет. Не надо слова «лекция»!—горячо запротестовал Любезнов. — Я сам напишу объявление: «Романтика! Море! Моряк!» Пусть думают, что это будет!
— Хорошо. Ну, а все-таки, конкретно о ремонте?
— Пожалуйста. Конкретно: я имею мотоцикл «Ява». Вообще, разбираюсь в двигателях. Могу в ремонтную бригаду. И Зимин тоже гоняет и тоже разбирается. Петренко слесарем работал. Годится? Годится. Будет бригада в помощь машине. Не сомневайтесь.
Когда Любезнов ушел, Николай Степанович подвинул к себе судовой журнал, принесенный на подпись, и задумался. Нет, не случайно и второй раз Любезнов упомянул о Лазаревой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105