Забирали у нее Василька, кормили, водили в садик. Мальчишка никому не мешал. Думала, придется бросить книги, снять где-то угол. Заработка на это, может, хватило бы. Но не отпустили девчонки, хоть и не полагалось
находиться в общежитии с ребенком. И стал он для них «наш Василек». Бывало, какая-нибудь раскричится: «Устроилась Лелька! Подбросит и бежит кто знает куда!» Знали куда — в институт. Вместе с ней волновались, когда приходило время экзаменов. Вместе с ней тревожились, когда мальчик болел. А она, так же, как сегодня Андрей, места себе не находила от страха за Васю. Это были страшные бессонные ночи у постели ребенка. Тяжелое воспаление легких. Растирала горячее, ослабевшее тельце сына, не отходила ни на минуту. Только одно думалось: выхожу, не отдам... И он выздоровел, ее мальчик.
И голодно было, и холодно, и не всегда хватало на покупку ботинок. Но она тогда не замечала ничего этого — рос мальчик.
И диплом она получила ради сына. Теперь его мать не простая девчонка с завода, а образованная женщина. И диплом был тогда лишним куском хлеба, книжками сыну, новым костюмом к началу учебного года.
Елена Ивановна уснула, но и во сне думала о сыне. Бежит, бежит взлохмаченный мальчонка по влажной лесной траве: «Мама, мама! Там столько грибов! Они на меня напали — эти лисички!» В темных волосенках сухие иглы сосен, серебристые паутинки. Раскраснелось худенькое личико и блестят глаза: «Мамена, смотри, какие ужасно синие цветы!» — «Это васильки».— «Почему васильки?! Это ведь я — Василек? Ты слышишь? Ты слышишь, мамена?! Это птицы. Слушай же!»
Она слушала сына и не слышала птиц. Солнце пробивалось сквозь свежую листву. Откуда-то издали веселое, лесное: «А-у-у!»
Она бежит на этот зов. И вдруг озеро. Ослепительно золотое посредине и темное по краям, с белыми пятнами кувшинок.
Елена Ивановна открыла глаза. Солнце! Всю комнату залило солнце, и снег на крыше соседнего дома вспыхивает красными, голубыми, даже зелеными огоньками.
Такое утро! Праздничное! Сегодня оно придет. Непременно придет письмо. Торопливо оделась. Как же она проспала?!
Звонок.
— Нет-нет, не соседка. Почтальон.
Ничто не существовало в мире, лишь белый, надписанный косым почерком конверт. Прижав к груди, с тру-
дом дошла до дивана, дрожащими руками распечатала. Строчки расплывались.
«Дорогая мама, пока все не наладилось, не хотел писать. Работаю, живу в общежитии, как когда-то давным-давно. У нас тумбочки и хороший гардероб, который из ольхи сварганили сами ребята. Работаю техником. Представь себе! Двое ребят — Женя и Владик— у меня в подчинении. Кажется, я немного освоился. Институт кое-что дал. И все же — мои подчиненные, закончившие лишь десятилетку, но работающие по третьему году, усердно натаскивали своего начальника».
Елена Ивановна счастливо улыбнулась.
«Насчет поесть у нас полный порядок. Борщи, горячие, жирные, привозят прямо на наш участок. В термосах. Мне выдали ватник, сапоги и шапку. Женька и Владик— мировые ребята. Работают безотказно, потому что нас ждут строители.
Напиши мне, мама. Я думаю, поступил правильно. Но ты напиши. А тебе я ничего не сказал, потому что незачем обсуждать то, что и так ясно. Тебя целую крепко. Твой сын Василий».
Без конца читала письмо, каждая строка имела свой особый смысл. Боялся «обсуждать» свое решение. Боялся ее слез, ее просьб. Не уверен был, что выстоит. И не ушел бы, не уехал — не оставь она их с Николаем наедине. Чем-то обидел Николай. И во всем письме ни слова о нем, только между строк — знать его не хочу!
Она как-то не замечала черствости, которая обнаружилась и для нее в последний приход мужа. Почувствовал Вася. Молодость не терпит компромиссов, прямолинейна в своих суждениях. Ей, матери, надо было раньше уловить растущую между ними неприязнь. Задуматься. Постараться объяснить сыну, в какие тяжелые годы рос Николай. Но... Но и у Васи было нелегкое детство. Нет, надо было сказать, что слишком рано тогда взрослели такие, как Коля, слишком рано приходила суровость. А он, сын, ответил бы: разве суровость исключает доброту, чуткость?
Да и не нужны теперь Васе эти объяснения и оправдания. И тогда не захотел бы слышать, потому что не пожелал больше встречаться е отчимом.
«Работаем дотемна... Нас ждут строители... И от нас кое-что зависит!» Сознает какую-то свою значимость. Пробует свои силы. Все верно, Василек. Все хорошо.
Недоучился, так еще наверстаешь. И пусть сейчас больше тревог, чем тогда, когда ты был рядом, но это уже совсем другие тревоги. Совсем другие!
ГЛАВА 13
— Может, этого и не следовало говорить, но вы в море человек новый, вот и пришлось дать вам, так сказать, дружеский совет.
— Благодарю и за совет, и за внимание. Но...
— Что «но»? — Капитан выжидающе смотрел на Татьяну.
Однако та не торопилась разъяснять свое «но». Думала, как лучше ответить: продолжать в том же духе, намекнуть на симпатию к Виктору или сказать, что этот человек ей совершенно безразличен? А безразличен, так и говорить не о чем. Исключается. Раз уж капитан завел столь щекотливый разговор, значит, она попала в цель. Ведь и волнение капитана вызвано отнюдь не беспокойством за моральный облик ее и'Виктора как членов экипажа. В самом деле, что тут страшного: молодой, неженатый парень ухаживает за такой же, свободной, женщиной. Ухаживает деликатно, ничего пошлого. Никогда не переступал порога ее каюты. Разве что заходит в лазарет, как все, да и то редко.
— Что ж это за «но»? — повторил свой вопрос Николай Степанович, ломая третью спичку и, наконец, закуривая.
На его левой щеке появилось белое пятно. Признак раздражения — профессионально отметила про себя Татьяна. Значит, нервничает дорогой товарищ. Очень хорошо.
Как бы в смущении, Татьяна поправила стянутые на затылке в тугой узел волосы, ответила:
— Что я могу поделать, если... если я ему нравлюсь.— Она снова умолкла, будто подыскивая нужные слова.— У него и в мыслях нет чего-либо легкомысленного. Он очень определенно...
— Жениться, что ли, собирается? Татьяна пожала плечами.
— Да ведь он совсем еще мальчишка!
— Какой же мальчишка? Начальник рации. Прекрасный специалист. Вы сами это говорите. Ему уже двадцать три года.
— Двадцать два,— поправил капитан и осекся, почувствовав, что слишком уж далеко зашел в своих «дружеских советах».
— Хорошо, пусть двадцать два,— смиренно согласилась Татьяна, словно находила этот разговор вполне естественным.
Николай Степанович медлил с ответом. Она едва заметно улыбнулась: лицо капитана словно каменное.
— Сколько людей, столько судеб, и ни одна не похожа на другую,— беспечно сказала она.— Что же касается Виктора, то я попрошу его вести себя в рейсе немного сдержанней.
Разговор был прерван появлением старшего механика, который с хмурым видом положил капитану на стол ведомость по саморемонту и недовольно пробурчал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105