Нехорошо это. Надо полежать.
— Будет исполнено!
— Не смейтесь, а то вынудите меня обратиться к капитану с доносом,— в тон коку сказала Татьяна.
— Идите! Сами теперь управимся,—проговорила Маринка, подталкивая тонкими руками огромного, толстого Дзюбу к двери.
— А що, трошки поспать можно,— сказал он, останавливаясь у дверей своей каюты.
Татьяна отправилась на корму.
Любезной блаженствовал, лежа за бухтами каната на самом солнцепеке. Больная нога его была прикрыта газетой.
— Что? В каюту? Какой же тогда смысл болеть?!
— Поймите, вам сейчас вредно лежать на солнце. Вредно нагревать больную ногу.
— Так я ж прикрыл.
Татьяна наклонилась, осмотрела ушиб: опухоли никакой, кость, несомненно, цела, ссадина, кажется, затягивается.
— Давайте снимем лубки,— предложила.— Это же одна видимость, а не лубки. Вы отлично ходите.
— Кто вам сказал?! — воскликнул Любезнов.— А может, у меня трещина.
— По всей вероятности, ее нет.
— И это требует доказательств. По всей вероятности, значит, не точно, вот и оставим лубки. Скакать я буду на одном костыле.
— Симулянт вы, Любезнов.
— Нет, я больной и лечусь. Ложитесь-ка, милая док-торина, тоже загорать. Солнышко горячее.
Татьяна опешила от его фамильярного тона.
— Вы... вы забываетесь!
— Да, простите. Забылся. Знаете, как в песне:
Ведь леди вы, а я простой матрос,— промурлыкал Любезнов,— а не капитан...
— Грубиян! — Она резко поднялась и ушла. Насчет капитана этот нахал ляпнул наугад или о чем-либо догадывается? Что-то подсмотрел? Перехватил какой-то ее взгляд, иначе и не держался бы так. Пусть! В конце концов, какое это имеет значение? Что ей до Любезнова? Кончится рейс и—будьте здоровы, мальчики!
Надо только довести до определенной точки свои отношения с Николаем. А то слишком уж затянулась официальная часть. Воспользоваться первым же предлогом,
напомнить вечер в Новороссийске, напомнить, что существует здесь, рядом, другая Татьяна, а не только та, что ходит по судну в белом халате.
Г Л А В А 14
— А почему вы знаете, что заяц принес это яблоко мне, Ленаванна? Он ведь не умеет разговаривать.
— Видела, как шел за тобой.
— Правильно! — обрадованно воскликнул Гена и снова принялся за яблоко. Может, он и подозревал, что с зайцами не все ладно, но в пять лет не обязательно убеждать себя, что зайцы не бегают вокруг детского сада. В пять лет человечек хочет верить, что даже слон может появиться из-за дома, взять хоботом и запросто посадить себе на спину. Поэтому, уходя домой, Гена всегда задерживался у калитки и оглядывался по сторонам. Мало ли что ждет его. И Ленаванна — так называл он ее в три года, так звал и сейчас — Ленаванна часто оказывалась где-нибудь поблизости, и тогда они вместе шли домой.
Хорошо, если б Ленаванна взяла его к себе насовсем. Дома плохо, потому что принесли откуда-то крикуху Зойку.
Почему папе с мамой Зойка лучше, чем он? В группе у них две Зойки, а Ленаванна все равно любит его больше всех.
Отвечая своим мыслям, Гена сказал: - Вдруг и зайцы перестанут мне носить, а отнесут Зойке?
— И тебе принесут, и Зойке, если ты их очень попросишь.
— Попрошу? — удивленно сказал Гена и даже остановился.
— Ну, конечно. Ведь ты такой добрый, такой сильный и взрослый.
— А почему они меня тогда не любят? — Гена требовал немедленного ответа.
До самого дома Ленаванна убеждала его в том, что мама с папой относятся к нему, как к большому умному мальчику. Малыш даже повеселел. Легко озлобить ребенка, когда в семье появляется брат или сестра. Старшего не замечают. «Не любят»,— решает он. И меняется, меняется спокойный добрый мальчик на глазах. Меняется человек. Пусть маленький, но уже со своим характе-
ром, бо своими горестями, радостями, сомнениями. Как же оставить его в такую минуту? Кто-то должен восстановить светлый, яркий мир, кто-то должен поддержать, объяснить. Ведь маленькому человеку помимо всего очень нужно знать, что кто-то его «всегда любит».
Много их таких, которых она «всегда любит». Прибегают иной раз из школы, радостные, с первой пятеркой, и расстроенные, с первой двойкой. Прибегают, когда привычный мир снова качнется и кому-то надо все рассказать, все доверить. Большей частью ни мамы, ни папы об этом не знают. И не обязательно им знать. Не пойдет она за спиной у ребят с папами и мамами обсуждать доверенные ей секреты. Прежде всего, она друг этим маленьким человечкам.
— Как ты думаешь, не попросить ли вам, чтобы зайцы принесли яблоко и твоей Зойке? — сказала Елена Ивановна, когда они уже подходили к дому.
— Не знаю,— в сомнении произнес Гена.
— А то все тебе да тебе носят они вкусности. Ей будет обидно.
Гена промолчал. Но через месяц-другой непременно сам напомнит, чтобы заяц принес Зойке какую-нибудь погремушку.
— Ну, вот и пришли! Одной идти скучно, а ты меня немного проводил. Спасибо.
На несколько секунд Елена Ивановна задержалась, глядя, как малыш вприпрыжку помчался к подъезду. Если б можно было схватить его на руки, прижать к груди. Но этого даже с сыном она почти никогда себе не позволяла. Мальчишки они и есть мальчишки: маленькие мужчины, которым надлежит расти сильными.
Что бы она делала без своих малышей, без своей хлопотливой работы? И в конечном счете бог с ними, с неприятностями, которые сочинили для нее все эти комиссии. Ерунда по сравнению с тем теплом и радостью, которые она здесь получает. Не надейтесь, никому она не уступит своего места, своих детей, потому что никто их лучше не 'знает и так не полюбит. Она им нужна.
Елена Ивановна взглянула на часы и заторопилась. Надо еще успеть на дежурство в домохозяйстве. Кто-нибудь ее уже ждет.
А потом домой. Должна же быть, наконец, радиограмма от Коли. Сообщила ему, что Вася работает. Не ответил. Неужели мальчик ему настолько безразличен?
Переменился Николай. Чем объяснить? Нельзя же без конца уверять себя: все только кажется. Прежде ведь не казалось. Бывает, что недалекого человека портит высокая должность. В любимом так трудно разглядеть недостатки. Следствие их ощущаешь, а пойди отыщи причину.
Нависали, громоздились над крышами тучи. Снеговые, чуть лиловые. Было что-то тревожное в мрачном их нагромождении. В предчувствии еще неизвестной, надвигающейся беды сжалось сердце.
Перепад давления перед бураном — вот и прижало, да еще усталость, незаслуженные нарекания. Не ходить же ей оправдываться. Оправдания обычно выслушивают с иронической снисходительностью. Нет уж, пусть остается все, как есть.
В домохозяйстве, как обычно, в красном уголке сидят старушки, ждут — вдруг какое-либо собрание, а пока обсуждают свои животрепещущие дела: внуки, зятья, невестки.
Слесарь дядя Харитон объясняет девушке-технику: в пятой квартире всегда краны скручивают, только и бегай туда, вот ежели бы эту коммуналку да оштрафовать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
— Будет исполнено!
— Не смейтесь, а то вынудите меня обратиться к капитану с доносом,— в тон коку сказала Татьяна.
— Идите! Сами теперь управимся,—проговорила Маринка, подталкивая тонкими руками огромного, толстого Дзюбу к двери.
— А що, трошки поспать можно,— сказал он, останавливаясь у дверей своей каюты.
Татьяна отправилась на корму.
Любезной блаженствовал, лежа за бухтами каната на самом солнцепеке. Больная нога его была прикрыта газетой.
— Что? В каюту? Какой же тогда смысл болеть?!
— Поймите, вам сейчас вредно лежать на солнце. Вредно нагревать больную ногу.
— Так я ж прикрыл.
Татьяна наклонилась, осмотрела ушиб: опухоли никакой, кость, несомненно, цела, ссадина, кажется, затягивается.
— Давайте снимем лубки,— предложила.— Это же одна видимость, а не лубки. Вы отлично ходите.
— Кто вам сказал?! — воскликнул Любезнов.— А может, у меня трещина.
— По всей вероятности, ее нет.
— И это требует доказательств. По всей вероятности, значит, не точно, вот и оставим лубки. Скакать я буду на одном костыле.
— Симулянт вы, Любезнов.
— Нет, я больной и лечусь. Ложитесь-ка, милая док-торина, тоже загорать. Солнышко горячее.
Татьяна опешила от его фамильярного тона.
— Вы... вы забываетесь!
— Да, простите. Забылся. Знаете, как в песне:
Ведь леди вы, а я простой матрос,— промурлыкал Любезнов,— а не капитан...
— Грубиян! — Она резко поднялась и ушла. Насчет капитана этот нахал ляпнул наугад или о чем-либо догадывается? Что-то подсмотрел? Перехватил какой-то ее взгляд, иначе и не держался бы так. Пусть! В конце концов, какое это имеет значение? Что ей до Любезнова? Кончится рейс и—будьте здоровы, мальчики!
Надо только довести до определенной точки свои отношения с Николаем. А то слишком уж затянулась официальная часть. Воспользоваться первым же предлогом,
напомнить вечер в Новороссийске, напомнить, что существует здесь, рядом, другая Татьяна, а не только та, что ходит по судну в белом халате.
Г Л А В А 14
— А почему вы знаете, что заяц принес это яблоко мне, Ленаванна? Он ведь не умеет разговаривать.
— Видела, как шел за тобой.
— Правильно! — обрадованно воскликнул Гена и снова принялся за яблоко. Может, он и подозревал, что с зайцами не все ладно, но в пять лет не обязательно убеждать себя, что зайцы не бегают вокруг детского сада. В пять лет человечек хочет верить, что даже слон может появиться из-за дома, взять хоботом и запросто посадить себе на спину. Поэтому, уходя домой, Гена всегда задерживался у калитки и оглядывался по сторонам. Мало ли что ждет его. И Ленаванна — так называл он ее в три года, так звал и сейчас — Ленаванна часто оказывалась где-нибудь поблизости, и тогда они вместе шли домой.
Хорошо, если б Ленаванна взяла его к себе насовсем. Дома плохо, потому что принесли откуда-то крикуху Зойку.
Почему папе с мамой Зойка лучше, чем он? В группе у них две Зойки, а Ленаванна все равно любит его больше всех.
Отвечая своим мыслям, Гена сказал: - Вдруг и зайцы перестанут мне носить, а отнесут Зойке?
— И тебе принесут, и Зойке, если ты их очень попросишь.
— Попрошу? — удивленно сказал Гена и даже остановился.
— Ну, конечно. Ведь ты такой добрый, такой сильный и взрослый.
— А почему они меня тогда не любят? — Гена требовал немедленного ответа.
До самого дома Ленаванна убеждала его в том, что мама с папой относятся к нему, как к большому умному мальчику. Малыш даже повеселел. Легко озлобить ребенка, когда в семье появляется брат или сестра. Старшего не замечают. «Не любят»,— решает он. И меняется, меняется спокойный добрый мальчик на глазах. Меняется человек. Пусть маленький, но уже со своим характе-
ром, бо своими горестями, радостями, сомнениями. Как же оставить его в такую минуту? Кто-то должен восстановить светлый, яркий мир, кто-то должен поддержать, объяснить. Ведь маленькому человеку помимо всего очень нужно знать, что кто-то его «всегда любит».
Много их таких, которых она «всегда любит». Прибегают иной раз из школы, радостные, с первой пятеркой, и расстроенные, с первой двойкой. Прибегают, когда привычный мир снова качнется и кому-то надо все рассказать, все доверить. Большей частью ни мамы, ни папы об этом не знают. И не обязательно им знать. Не пойдет она за спиной у ребят с папами и мамами обсуждать доверенные ей секреты. Прежде всего, она друг этим маленьким человечкам.
— Как ты думаешь, не попросить ли вам, чтобы зайцы принесли яблоко и твоей Зойке? — сказала Елена Ивановна, когда они уже подходили к дому.
— Не знаю,— в сомнении произнес Гена.
— А то все тебе да тебе носят они вкусности. Ей будет обидно.
Гена промолчал. Но через месяц-другой непременно сам напомнит, чтобы заяц принес Зойке какую-нибудь погремушку.
— Ну, вот и пришли! Одной идти скучно, а ты меня немного проводил. Спасибо.
На несколько секунд Елена Ивановна задержалась, глядя, как малыш вприпрыжку помчался к подъезду. Если б можно было схватить его на руки, прижать к груди. Но этого даже с сыном она почти никогда себе не позволяла. Мальчишки они и есть мальчишки: маленькие мужчины, которым надлежит расти сильными.
Что бы она делала без своих малышей, без своей хлопотливой работы? И в конечном счете бог с ними, с неприятностями, которые сочинили для нее все эти комиссии. Ерунда по сравнению с тем теплом и радостью, которые она здесь получает. Не надейтесь, никому она не уступит своего места, своих детей, потому что никто их лучше не 'знает и так не полюбит. Она им нужна.
Елена Ивановна взглянула на часы и заторопилась. Надо еще успеть на дежурство в домохозяйстве. Кто-нибудь ее уже ждет.
А потом домой. Должна же быть, наконец, радиограмма от Коли. Сообщила ему, что Вася работает. Не ответил. Неужели мальчик ему настолько безразличен?
Переменился Николай. Чем объяснить? Нельзя же без конца уверять себя: все только кажется. Прежде ведь не казалось. Бывает, что недалекого человека портит высокая должность. В любимом так трудно разглядеть недостатки. Следствие их ощущаешь, а пойди отыщи причину.
Нависали, громоздились над крышами тучи. Снеговые, чуть лиловые. Было что-то тревожное в мрачном их нагромождении. В предчувствии еще неизвестной, надвигающейся беды сжалось сердце.
Перепад давления перед бураном — вот и прижало, да еще усталость, незаслуженные нарекания. Не ходить же ей оправдываться. Оправдания обычно выслушивают с иронической снисходительностью. Нет уж, пусть остается все, как есть.
В домохозяйстве, как обычно, в красном уголке сидят старушки, ждут — вдруг какое-либо собрание, а пока обсуждают свои животрепещущие дела: внуки, зятья, невестки.
Слесарь дядя Харитон объясняет девушке-технику: в пятой квартире всегда краны скручивают, только и бегай туда, вот ежели бы эту коммуналку да оштрафовать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105