Руки Мельпомены деформированы.
— Неужели бригада москвичей сама не знает этого? — с усмешкой, прервав депутата, сказал председатель из президиума.
Бывало, и других депутатов обрывал какой-либо неуместной репликой. Выступавшие возмущались. Потратили столько личного времени, чтобы выполнить задание, до мелочей во всем разобрались, вскрыли ошибки и вот — соблюдай в отношении к нерадивым работникам дипломатические тонкости...
Депутаты заполняли вестибюль. Курили, беседовали, покупали журналы и книги, Елена Ивановна подошла к киоску, где продавали крупные яркие гвоздики.
— И мне возьмите пяток! — крикнул Осадчий, Он только что пришел и раздевался у гардероба.— Иду к Андрею на именины.
— Поздравьте его и от меня,—сказала Елена Ивановна.
Вместе с Осадчим вошла в зал заседаний.
— Приятное для нас сообщение из Москвы. Читали? — спросил он.
— Какое?
Оказалось, что пришел ответ на просьбу депутатов: бытовым предприятиям города будут присланы дополнительные материалы и деньги.
— Неплохо? — говорил Осадчий.— Проверять работу надо, но когда к проверке еще и немощь, это вам не фунт изюму!
Елена Ивановна не успела ответить. К столу президиума подошел крепкий широкоплечий человек лет сорока, с выпуклыми надбровными дугами, резко очерченным, твердым подбородком.
— Председатель,— сказал Осадчий.— Вот это уже новость,— снова зашептал он, когда вместо обширного президиума для ведения сессии избрали лишь председателя и секретаря — депутатов, занимавшихся проверкой строительства, а председатель горсовета вернулся в зал.
Потом, когда он выступал, Елене Ивановне стало ясно, почему идут разговоры о его «резкости». Никаких «обтекаемых» оборотов, вещи называл своими именами.' И фамилии объявлял во всеуслышание.
Пришлось некоторым начальникам подниматься на трибуну и держать ответ перед депутатами.
— Хорошие душевые они, видите ли, оборудовать в общежитии не удосужились. Буфет — одна вывеска, жилые помещения в порядок не могут привести,— возмущался Осадчий.— А потом жалуются — текучесть кадров. С планом плохо. А какой может быть план, если он для них важнее человека!.. Вот и результат.
И когда выступающий умолк, Осадчий громко сказал:
— Назовите сроки по каждому конкретному случаю.
— Придется ответить,— проговорил председатель.
— Им почему-то не нравится, что вот так, при всех надо держать ответ,— улыбнувшись, шепнул Осадчий.
— Зато нам такая «резкость» вполне подходит,— так же тихо отозвалась Елена Ивановна.
Осадчий кивнул.
ГЛАВА 19
Татьяне казалось, что она сумеет логично изложить свою просьбу — дальше жить в таких условиях, в каких живет, совершенно невозможно. Ей было известно, что человек, к которому шла на прием,— справедливый, внимательный. Неужели же не разрешит ей поменять третью —самую маленькую комнату? Она согласна жить где угодно, только бы отдельно.
По-своему и мама, и брат с невесткой неплохие люди, но слишком уж бесцеремонные. После того как она почувствовала прелесть отдельной каюты, возвращение к прежней жизни — сущий ад.
Она должна добиться согласия на обмен хотя бы потому, что неизвестно, как еще сложатся отношения с Николаем. Даже в самом благоприятном случае он не сможет сразу развестись и жить отдельно от жены. Все это затянется. А гулять по улицам, скверам или, того хуже, встречаться у Пины никак нельзя. Но расстаться с Николаем, даже если он не захочет жениться, даже если не оставит жену, она не может. Согласна на все, лишь бы его не потерять. Ей очень, очень нужен свой угол, нужна независимость.
Надо только спокойно и достаточно убедительно изложить свою просьбу.
Однако, дожидаясь в приемной своей очереди, наслушалась всяких разговоров, и уверенность в том, что ей не откажут, сильно поколебалась.
В просторной комнате, куда ее пригласили, прием вел Петр Савельевич Лучко — молодой мужчина с усталым взглядом. Справа и слева у приставного столика — депутаты. Женщина с тонким смуглым лицом и карими продолговатыми глазами, от которых расходились лучи морщинок, словно улыбалась как-то про себя, внешне оставаясь серьезной. Фамилию женщины тоже.называли, в приемной — Ярошенко, так же, как и второго депутата,— Знаменский. О нем говорили, что это знатный сварщик. — Я слушаю вас,— сказал Лучко.
Татьяна почему-то растерялась и не сразу вспомнила первую, самую главную фразу, с которой хотела начать.
— Садитесь, пожалуйста,— негромко сказала Ярошенко. Ее теплые, словно влажные глаза, улыбаясь, ободряюще смотрели на Татьяну.
Этот взгляд вернул некоторую уверенность, и Лазарева заговорила, обращаясь не столько к начальству, сколько к кареглазой женщине.
— А как посмотрят на ваш обмен родственники? — задал первый вопрос Лучко и развернул документы, которые она положила на стол.
— Я не обратилась бы к вам, если б они были согласны,— со вздохом ответила Татьяна, понимая, что вопрос этот главный.
— Начнем с того, что квартира у вас небольшая. Значит, за счет матери, брата вы хотите устроить свое благополучие? — говорил Лучко.—После обмена квартира
станет еще и коммунальной, допустите, что в вашу комнату переедет к тому же не один человек, а семья. Вы, таким образом, лишаете своих родных даже самых элементарных удобств, которые они сейчас имеют.
Чем дальше он говорил, тем тяжелее становилось на душе у Татьяны, тем очевиднее осознавала она бесполезность своего прихода сюда. Ведь он прав, совершенно прав. Говорил справедливые вещи, о которых она и сама знала. И оттого, что все было именно так, как он говорил, стало жаль себя и своей жизни. Она отвела взгляд от усталого лица Лучко и встретилась с участливыми карими глазами. Пусть эта женщина ничего не мо-. жет изменить, ничем не может помочь, по она хоть сочувствует.
— По-моему, вы не о том просите,— сказала Ярошенко и оглянулась на второго депутата, который рисовал на листке бумаги какие-то геометрические фигуры.— Насколько я поняла, в этой квартире нет даже необходимой санитарной нормы для тех, кто в ней проживает.
— Нет и тридцати метров,— подтвердила Татьяна, не зная еще, что хочет сказать Ярошенко, но уже догадываясь — ей хотят помочь.
— Вы работаете в больнице? Дежурите по ночам? — спросил второй депутат.— Это ведь важно, Елена Ивановна,—обернулся он к Ярошенко.
— Еще бы,— подтвердила та. Лучко молча просматривал бумаги.
— Конечно, дежурю,— поспешила ответить Татьяна. Она чувствовала какой-то внутренний контакт между людьми, задававшими ей вопросы.
По-видимому, Ярошенко решила, что посетительнице трудно понять, о чем идет речь, и, обращаясь к Лучко, заговорила напрямик:
— Несомненно, молодой врач должен отдохнуть после дежурства, почитать, поработать дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
— Неужели бригада москвичей сама не знает этого? — с усмешкой, прервав депутата, сказал председатель из президиума.
Бывало, и других депутатов обрывал какой-либо неуместной репликой. Выступавшие возмущались. Потратили столько личного времени, чтобы выполнить задание, до мелочей во всем разобрались, вскрыли ошибки и вот — соблюдай в отношении к нерадивым работникам дипломатические тонкости...
Депутаты заполняли вестибюль. Курили, беседовали, покупали журналы и книги, Елена Ивановна подошла к киоску, где продавали крупные яркие гвоздики.
— И мне возьмите пяток! — крикнул Осадчий, Он только что пришел и раздевался у гардероба.— Иду к Андрею на именины.
— Поздравьте его и от меня,—сказала Елена Ивановна.
Вместе с Осадчим вошла в зал заседаний.
— Приятное для нас сообщение из Москвы. Читали? — спросил он.
— Какое?
Оказалось, что пришел ответ на просьбу депутатов: бытовым предприятиям города будут присланы дополнительные материалы и деньги.
— Неплохо? — говорил Осадчий.— Проверять работу надо, но когда к проверке еще и немощь, это вам не фунт изюму!
Елена Ивановна не успела ответить. К столу президиума подошел крепкий широкоплечий человек лет сорока, с выпуклыми надбровными дугами, резко очерченным, твердым подбородком.
— Председатель,— сказал Осадчий.— Вот это уже новость,— снова зашептал он, когда вместо обширного президиума для ведения сессии избрали лишь председателя и секретаря — депутатов, занимавшихся проверкой строительства, а председатель горсовета вернулся в зал.
Потом, когда он выступал, Елене Ивановне стало ясно, почему идут разговоры о его «резкости». Никаких «обтекаемых» оборотов, вещи называл своими именами.' И фамилии объявлял во всеуслышание.
Пришлось некоторым начальникам подниматься на трибуну и держать ответ перед депутатами.
— Хорошие душевые они, видите ли, оборудовать в общежитии не удосужились. Буфет — одна вывеска, жилые помещения в порядок не могут привести,— возмущался Осадчий.— А потом жалуются — текучесть кадров. С планом плохо. А какой может быть план, если он для них важнее человека!.. Вот и результат.
И когда выступающий умолк, Осадчий громко сказал:
— Назовите сроки по каждому конкретному случаю.
— Придется ответить,— проговорил председатель.
— Им почему-то не нравится, что вот так, при всех надо держать ответ,— улыбнувшись, шепнул Осадчий.
— Зато нам такая «резкость» вполне подходит,— так же тихо отозвалась Елена Ивановна.
Осадчий кивнул.
ГЛАВА 19
Татьяне казалось, что она сумеет логично изложить свою просьбу — дальше жить в таких условиях, в каких живет, совершенно невозможно. Ей было известно, что человек, к которому шла на прием,— справедливый, внимательный. Неужели же не разрешит ей поменять третью —самую маленькую комнату? Она согласна жить где угодно, только бы отдельно.
По-своему и мама, и брат с невесткой неплохие люди, но слишком уж бесцеремонные. После того как она почувствовала прелесть отдельной каюты, возвращение к прежней жизни — сущий ад.
Она должна добиться согласия на обмен хотя бы потому, что неизвестно, как еще сложатся отношения с Николаем. Даже в самом благоприятном случае он не сможет сразу развестись и жить отдельно от жены. Все это затянется. А гулять по улицам, скверам или, того хуже, встречаться у Пины никак нельзя. Но расстаться с Николаем, даже если он не захочет жениться, даже если не оставит жену, она не может. Согласна на все, лишь бы его не потерять. Ей очень, очень нужен свой угол, нужна независимость.
Надо только спокойно и достаточно убедительно изложить свою просьбу.
Однако, дожидаясь в приемной своей очереди, наслушалась всяких разговоров, и уверенность в том, что ей не откажут, сильно поколебалась.
В просторной комнате, куда ее пригласили, прием вел Петр Савельевич Лучко — молодой мужчина с усталым взглядом. Справа и слева у приставного столика — депутаты. Женщина с тонким смуглым лицом и карими продолговатыми глазами, от которых расходились лучи морщинок, словно улыбалась как-то про себя, внешне оставаясь серьезной. Фамилию женщины тоже.называли, в приемной — Ярошенко, так же, как и второго депутата,— Знаменский. О нем говорили, что это знатный сварщик. — Я слушаю вас,— сказал Лучко.
Татьяна почему-то растерялась и не сразу вспомнила первую, самую главную фразу, с которой хотела начать.
— Садитесь, пожалуйста,— негромко сказала Ярошенко. Ее теплые, словно влажные глаза, улыбаясь, ободряюще смотрели на Татьяну.
Этот взгляд вернул некоторую уверенность, и Лазарева заговорила, обращаясь не столько к начальству, сколько к кареглазой женщине.
— А как посмотрят на ваш обмен родственники? — задал первый вопрос Лучко и развернул документы, которые она положила на стол.
— Я не обратилась бы к вам, если б они были согласны,— со вздохом ответила Татьяна, понимая, что вопрос этот главный.
— Начнем с того, что квартира у вас небольшая. Значит, за счет матери, брата вы хотите устроить свое благополучие? — говорил Лучко.—После обмена квартира
станет еще и коммунальной, допустите, что в вашу комнату переедет к тому же не один человек, а семья. Вы, таким образом, лишаете своих родных даже самых элементарных удобств, которые они сейчас имеют.
Чем дальше он говорил, тем тяжелее становилось на душе у Татьяны, тем очевиднее осознавала она бесполезность своего прихода сюда. Ведь он прав, совершенно прав. Говорил справедливые вещи, о которых она и сама знала. И оттого, что все было именно так, как он говорил, стало жаль себя и своей жизни. Она отвела взгляд от усталого лица Лучко и встретилась с участливыми карими глазами. Пусть эта женщина ничего не мо-. жет изменить, ничем не может помочь, по она хоть сочувствует.
— По-моему, вы не о том просите,— сказала Ярошенко и оглянулась на второго депутата, который рисовал на листке бумаги какие-то геометрические фигуры.— Насколько я поняла, в этой квартире нет даже необходимой санитарной нормы для тех, кто в ней проживает.
— Нет и тридцати метров,— подтвердила Татьяна, не зная еще, что хочет сказать Ярошенко, но уже догадываясь — ей хотят помочь.
— Вы работаете в больнице? Дежурите по ночам? — спросил второй депутат.— Это ведь важно, Елена Ивановна,—обернулся он к Ярошенко.
— Еще бы,— подтвердила та. Лучко молча просматривал бумаги.
— Конечно, дежурю,— поспешила ответить Татьяна. Она чувствовала какой-то внутренний контакт между людьми, задававшими ей вопросы.
По-видимому, Ярошенко решила, что посетительнице трудно понять, о чем идет речь, и, обращаясь к Лучко, заговорила напрямик:
— Несомненно, молодой врач должен отдохнуть после дежурства, почитать, поработать дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105