Хотел зацепиться, что-то рассказать и умолк, почувствовав: не к месту упомянута докторина.
Пять лет прошло, и ни разу после того единственного и последнего разговора в больнице они не встречались. Ни с ней, ни с Еленой.
В тот страшный рейс чего только ни передумал. Хотел, вернувшись домой, взять Елену из больницы, окружить вниманием, заботой. На год уйти в отпуск, все время быть возле нее. Почти убедил себя: не виноват, нет, не виноват в смерти Васи. Если б тот злополучный плот не перекинулся, сын был бы жив. А Елена... Разве не простила бы Елена увлечения? Бывает же такое в других семьях. И ничего, живут. Мало ли что случается, если муж и жена постоянно в долгих разлуках.
Шел в больницу, продумав каждое слово, которое скажет. От соседки уже знал, что лучше Елене, поправляется.
Но в вестибюле встретила Татьяна. До сих пор не избавиться от гнетущей тяжести этой встречи. Не забыть сурового взгляда Лазаревой, ее беспощадных слов — к нему и к себе.
Незачем просить. Терехова она в палату не пустит. Никаких положительных эмоций у больной он не вызовет, значит, свидание с ней исключено. Пусть капитан снова отправляется в рейс, не предпринимая никаких попыток увидеться.
Он сказал, что обратится к главному врачу: к жене его обязаны пустить.
— Лечащий врач я. И я запрещаю,— резко проговорила Татьяна. Если же он будет настаивать, то придется рассказать, почему она столь категорически возражает против свидания.
Взбешенный ее тоном, ее резкостью, он бросил: «Вы сами сказали, что тоже виноваты в случившемся!» Она зло подтвердила: «Да, но вы... вы ведь ее любили. Знали, какая она незащищенная».
Его и тогда поразило это слово: «незащищенная». Так можно сказать о девушке, не знавшей жизни. А Елена столько пережила, так упрямо всегда добивалась своего, и все же он не мог ответить: это не так! Много раз перебирая в памяти разговор с Татьяной и почти оправдав себя, он снова и снова натыкался на это слово, не мог от него избавиться, не мог уйти. Незащищенная от подлости того, кого любила! Это Татьяна имела в виду?
Поняв, что ничего не поправить, ничего не изменить, Терехов старался избавиться от прошлого, вычеркнуть его из памяти, забыть. Ничего иного и не оставалось. Забыть и, как потом говорили Рябинины, родители Милы, начать новую жизнь. Разве так не бывает?
Вернувшись из рейса, взял санаторную путевку на Рижское взморье, оттуда уехал в Москву и вернулся к самому отходу «Иртыша».
Через знакомых узнал, что Елена уже работает. Очень хорошо. Время все излечивает, заживляет даже самые тяжкие раны. И он со временем все позабудет.
Старался не вспоминать. В море это труднее, проще на берегу. С приходом «Иртыша» в порт появлялись заботы, хлопоты, связанные с получением «Волги», новые знакомства.
Его охотно приглашали на домашние торжества. Всюду женщины — и молодые, и постарше. Некоторые настойчиво искали с ним встреч. Ни к чему не обязывающие связи не тяготили, тем более, что от них, большей частью, ничего не оставалось, кроме разве легкого, не всегда приятного осадка.
И как-то незаметно произошло то, во что он всерьез даже поверить не мог. Терехова часто на правах «друга-автомобилиста» встречал отец Милы — Рябинин, взявший шефство над «Волгой», а заодно и над ее хозяином. Машина стояла в его дворе. И уж, коненно, Рябинин подъезжал к приходу «Иртыша» встречать капитана и брал его в плен на все время стоянки и порту.
И так всякий рал. Рябинин держался с ним просто. В небольшом особняке, окна которого выходили в ухоженный сад, было тихо и уютно. Шаги заглушали толстые добротные ковры, матово поблескивал фарфор в старинном буфете. А в кабинете Рябинина, уставленном обитой кожей мебелью с тяжелыми портьерами, в этом «массивном» кабинете, который хозяин великодушно предоставлял своему гостю, стены были увешаны хорошими картинами, а на письменном столе красовался бронзовый Марс — перья на шлеме, обнаженный тяжелый меч.
Николай Степанович так и не смог дознаться, кто же автор этого монумента. Полную противоположность апартаментам родителей представляла комната Милы. Все здесь было в стиле «модерн». Начиная от резких оранжевых сполохов на стене, неудобных банкеток до спускавшихся чуть ли не к
самому полу светильников. Хозяйка как бы дополняла комнату. Мила была модельером в каком-то первоклассном ателье. С мужем разошлась. Он чем-то не понравился отцу. К Николаю Степановичу она сразу же стала относиться с большим вниманием и теплотой. Встречала его цветами, приглашала то на пляж, то в театр. В честь его прихода устраивала шумные пиршества, после одного из них Мила позабыла вовремя покинуть отцовский кабинет.
Именно благодаря этой ее рассеянности Николай Степанович сразу же стал именоваться: Милочкин муж. Никого не смущала ни разница в возрасте, ни то, что юридически он оставался мужем другой женщины, чего вовсе не скрывал.
Николая Степановича обхаживали, ублажали, предупреждали каждое его желание. Характер у Милы был легкий, доброжелательный. Она любила шумные сборища, поездки за город. А Терехова все это стало утомлять. Он все чаще уходил на судно, с удовольствием отдыхал в своей каюте от праздничных фейерверков, которые ему порядком надоели. Надоела беспечная болтовня Милы о каких-то пустяках, ее жаргонные словечки, умилявшие окружающих, забавлявшие поначалу и его.
Отлучки на судно становились все продолжительней, и родители Милы стали находить поведение капитана предосудительным. Чего, мол, Николаю Степановичу не хватает, как бы шутя заметил как-то Рябинин. Любой ему позавидует.
Терехов не поддержал этого разговора и, сухо попрощавшись, ушел. Глупо все вышло. Злился только на себя.
Мила ему нравилась. Но представить ее женой, навсегда связать с нею свою жизнь невозможно. Зачем же тогда он допустил все это?
Впрочем, он еще в море думал о том, чтобы положить конец их странным отношениям. Но не так-то просто было вырваться от этих предупредительных людей.
Теперь он понял, что нежной влюбленности Милы яв-но не хватает на все время стоянки судна, и не так уж он ей нужен, как, впрочем, и она ему.
— Разрешите?!
— Да, да!
— Николай Степанович, посмотрите, какую радиограмму нам передали с завода,— сказал начальник рации,положив перед капитаном два розовых бланка.— Вызов они приняли. И тут еще — из парткома. На городской партактив приглашают. Вас и первого помощника.
— Вспомнили?
— Ну как же! Победители в соревновании. Успеем прибыть?
— Полагаю, успеем. А насчет замены вам ничего нет?
— Пока ничего, но, думаю, замену подготовят. Как-никак защита диплома предстоит,— не без гордости сказал радист.
— А помнишь, боялся, не вытянешь?
— Что ж, спасибо за тот разнос. Втянулся— и дело пошло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
Пять лет прошло, и ни разу после того единственного и последнего разговора в больнице они не встречались. Ни с ней, ни с Еленой.
В тот страшный рейс чего только ни передумал. Хотел, вернувшись домой, взять Елену из больницы, окружить вниманием, заботой. На год уйти в отпуск, все время быть возле нее. Почти убедил себя: не виноват, нет, не виноват в смерти Васи. Если б тот злополучный плот не перекинулся, сын был бы жив. А Елена... Разве не простила бы Елена увлечения? Бывает же такое в других семьях. И ничего, живут. Мало ли что случается, если муж и жена постоянно в долгих разлуках.
Шел в больницу, продумав каждое слово, которое скажет. От соседки уже знал, что лучше Елене, поправляется.
Но в вестибюле встретила Татьяна. До сих пор не избавиться от гнетущей тяжести этой встречи. Не забыть сурового взгляда Лазаревой, ее беспощадных слов — к нему и к себе.
Незачем просить. Терехова она в палату не пустит. Никаких положительных эмоций у больной он не вызовет, значит, свидание с ней исключено. Пусть капитан снова отправляется в рейс, не предпринимая никаких попыток увидеться.
Он сказал, что обратится к главному врачу: к жене его обязаны пустить.
— Лечащий врач я. И я запрещаю,— резко проговорила Татьяна. Если же он будет настаивать, то придется рассказать, почему она столь категорически возражает против свидания.
Взбешенный ее тоном, ее резкостью, он бросил: «Вы сами сказали, что тоже виноваты в случившемся!» Она зло подтвердила: «Да, но вы... вы ведь ее любили. Знали, какая она незащищенная».
Его и тогда поразило это слово: «незащищенная». Так можно сказать о девушке, не знавшей жизни. А Елена столько пережила, так упрямо всегда добивалась своего, и все же он не мог ответить: это не так! Много раз перебирая в памяти разговор с Татьяной и почти оправдав себя, он снова и снова натыкался на это слово, не мог от него избавиться, не мог уйти. Незащищенная от подлости того, кого любила! Это Татьяна имела в виду?
Поняв, что ничего не поправить, ничего не изменить, Терехов старался избавиться от прошлого, вычеркнуть его из памяти, забыть. Ничего иного и не оставалось. Забыть и, как потом говорили Рябинины, родители Милы, начать новую жизнь. Разве так не бывает?
Вернувшись из рейса, взял санаторную путевку на Рижское взморье, оттуда уехал в Москву и вернулся к самому отходу «Иртыша».
Через знакомых узнал, что Елена уже работает. Очень хорошо. Время все излечивает, заживляет даже самые тяжкие раны. И он со временем все позабудет.
Старался не вспоминать. В море это труднее, проще на берегу. С приходом «Иртыша» в порт появлялись заботы, хлопоты, связанные с получением «Волги», новые знакомства.
Его охотно приглашали на домашние торжества. Всюду женщины — и молодые, и постарше. Некоторые настойчиво искали с ним встреч. Ни к чему не обязывающие связи не тяготили, тем более, что от них, большей частью, ничего не оставалось, кроме разве легкого, не всегда приятного осадка.
И как-то незаметно произошло то, во что он всерьез даже поверить не мог. Терехова часто на правах «друга-автомобилиста» встречал отец Милы — Рябинин, взявший шефство над «Волгой», а заодно и над ее хозяином. Машина стояла в его дворе. И уж, коненно, Рябинин подъезжал к приходу «Иртыша» встречать капитана и брал его в плен на все время стоянки и порту.
И так всякий рал. Рябинин держался с ним просто. В небольшом особняке, окна которого выходили в ухоженный сад, было тихо и уютно. Шаги заглушали толстые добротные ковры, матово поблескивал фарфор в старинном буфете. А в кабинете Рябинина, уставленном обитой кожей мебелью с тяжелыми портьерами, в этом «массивном» кабинете, который хозяин великодушно предоставлял своему гостю, стены были увешаны хорошими картинами, а на письменном столе красовался бронзовый Марс — перья на шлеме, обнаженный тяжелый меч.
Николай Степанович так и не смог дознаться, кто же автор этого монумента. Полную противоположность апартаментам родителей представляла комната Милы. Все здесь было в стиле «модерн». Начиная от резких оранжевых сполохов на стене, неудобных банкеток до спускавшихся чуть ли не к
самому полу светильников. Хозяйка как бы дополняла комнату. Мила была модельером в каком-то первоклассном ателье. С мужем разошлась. Он чем-то не понравился отцу. К Николаю Степановичу она сразу же стала относиться с большим вниманием и теплотой. Встречала его цветами, приглашала то на пляж, то в театр. В честь его прихода устраивала шумные пиршества, после одного из них Мила позабыла вовремя покинуть отцовский кабинет.
Именно благодаря этой ее рассеянности Николай Степанович сразу же стал именоваться: Милочкин муж. Никого не смущала ни разница в возрасте, ни то, что юридически он оставался мужем другой женщины, чего вовсе не скрывал.
Николая Степановича обхаживали, ублажали, предупреждали каждое его желание. Характер у Милы был легкий, доброжелательный. Она любила шумные сборища, поездки за город. А Терехова все это стало утомлять. Он все чаще уходил на судно, с удовольствием отдыхал в своей каюте от праздничных фейерверков, которые ему порядком надоели. Надоела беспечная болтовня Милы о каких-то пустяках, ее жаргонные словечки, умилявшие окружающих, забавлявшие поначалу и его.
Отлучки на судно становились все продолжительней, и родители Милы стали находить поведение капитана предосудительным. Чего, мол, Николаю Степановичу не хватает, как бы шутя заметил как-то Рябинин. Любой ему позавидует.
Терехов не поддержал этого разговора и, сухо попрощавшись, ушел. Глупо все вышло. Злился только на себя.
Мила ему нравилась. Но представить ее женой, навсегда связать с нею свою жизнь невозможно. Зачем же тогда он допустил все это?
Впрочем, он еще в море думал о том, чтобы положить конец их странным отношениям. Но не так-то просто было вырваться от этих предупредительных людей.
Теперь он понял, что нежной влюбленности Милы яв-но не хватает на все время стоянки судна, и не так уж он ей нужен, как, впрочем, и она ему.
— Разрешите?!
— Да, да!
— Николай Степанович, посмотрите, какую радиограмму нам передали с завода,— сказал начальник рации,положив перед капитаном два розовых бланка.— Вызов они приняли. И тут еще — из парткома. На городской партактив приглашают. Вас и первого помощника.
— Вспомнили?
— Ну как же! Победители в соревновании. Успеем прибыть?
— Полагаю, успеем. А насчет замены вам ничего нет?
— Пока ничего, но, думаю, замену подготовят. Как-никак защита диплома предстоит,— не без гордости сказал радист.
— А помнишь, боялся, не вытянешь?
— Что ж, спасибо за тот разнос. Втянулся— и дело пошло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105