.. — Хацуэ протянула Дзиро клочок бумаги. Это был текст прокламации, который она сама переписала карандашом большими, нескладными иероглифами.
«Мы, возвратившиеся с войны, где сражались за отечество, считаем, что имеем законное право на получение...» Ах, вот как... Скажите, пожалуйста!.. «Мы не собираемся мириться с подобными лживыми измышлениями, порочащими нас... Мы считаем своим долгом бороться с крайними элементами внутри профсоюза...» Скажите, пожалуйста! Вот, значит, как?! — кривя губы, Дзиро поднял голову. — Но ведь эти рубашки достались не только демобилизованным?
— Конечно. Вот, например, в нашем цехе получил старичок подручный...
Хацуэ и Дзиро не замечали, как близки они становились друг другу во время таких бесед.
— И вот, понимаете, сегодня на заседании профсоюзного комитета Икэнобэ-сан должен выступать от молодежной секции... И он сказал, чтобы вы написали свое мнение по этому вопросу... а я передам...
— А, хорошо, хорошо... — закивал головой Фурукава. Среди членов «Общества Тэнрю» было много молодежи, и вопросы, касающиеся демобилизованных, имели непосредственное отношение к молодежной секции. — Ну, а вы все что думаете об этом? Каково твое мнение, например?
— Мое? Я думаю, что...— она всё не поднимала глаз и смотрела на свои руки, сложенные на коленях. Потом медленно перевела взгляд на Дзиро, взмахнув длинными ресницами. — Я думаю, что если мы будем смотреть на тех, кто получил рубашки, как на преступников, это их обидит и обозлит... Они не захотят вернуть рубашки...
— Так что не остановятся, пожалуй, даже перед тем, чтобы выйти из профсоюза?
— Не знаю, дойдет ли до этого... Но только мне кажется, что чем больше народу будет на нашей стороне, тем лучше...
— Это верно. Если теперь нам удастся разоблачить старые грехи Такэноути, то мы не должны забывать о тех, кто уже получил, эти рубашки... Нужно вырвать этих людей из-под влияния Комацу и в то же время удовлетворить чувство возмущения тех, кому ничего не досталось... Сложная задача!
— Очень сложная. Ведь никто не захочет возвращать такие прекрасные рубашки, правда?
— Да от такой рубашки я бы и сам не отказался! Взять, например, мою... — шутливо проговорил Фурука-ва, поднимая руку, чтобы показать ей обшлаг рукава своей рубашки, который — он знал это хорошо — совсем разорвался и висел лохмотьями. Но лицо его вдруг приняло удивленное выражение. Он подносил к глазам то правую, то левую руку — оба рукава были аккуратно починены.
— Это еще что за чудеса?!
Хацуэ потупилась и вспыхнула до корней волос.
— Это тоже ты?.. Ну, спасибо...
Когда Дзиро бывал чем-нибудь удивлен, брови его опускались и лицо становилось таким огорченным, словно он собирался заплакать. Несколько минут Фурукава раздумывал, потирая затылок, потом, как будто досадуя на что-то, достал лист бумаги и, положив его на подушку, начал писать записку Икэнобэ.
Сёдзи время от времени дребезжали от ветра. Обмакнув перо в чернильницу, Дзиро написал несколько строчек, потом вдруг, словно в нерешительности, остановился. Позади него послышался шорох — это Хацуэ доставала из своего узелка бумажный пакетик. Она сидела тихо и, казалось, с трудом переводила дыхание. Сердце Дзиро колотилось всё сильнее, и дыхание Хацуэ учащалось. Дзиро чувствовал всем своим существом, что сейчас произойдет что-то очень важное, неотвратимое, ему казалось — он задохнется, если будет молчать и дальше.
— Послушай.. — проговорил он не оборачиваясь.— Послушай, Хацуэ-сан...
— Да? — прозвучало в ответ.
— Что если я... если я... — Дзиро поднес перо к глазам и внимательно рассматривал его кончик... — Если я скажу, что люблю тебя... Ты рассердишься?
Когда он оглянулся, Хацуэ сидела, опустив глаза и крепко стиснув руки.
— Рассердишься?
Она качнула головой налево, затем направо.
— Правда?!
Дзиро показалось, будто всё кругом озарилось ярким светом. Он обнял ее. Ладонь его ощутила мягкую теплоту плеча девушки. Это было так неожиданно, что Хацуэ пошатнулась.
Чувствуя у самого своего лица прохладу черных волос Хацуэ и жар ее щек, Дзиро сам не сознавал, о чем он ей шепчет. Лицо Хацуэ, время от времени послушно кивавшей в ответ на всё, что он ей говорил, казалось ему невинным и чистым, как у ребенка.
Когда Хацуэ ушла, Дзиро не мог найти себе места. Он то принимался расхаживать взад и вперед по комнате, то вдруг раздвигал сёдзи и, насвистывая, выходил в галерею. Его мучило желание поговорить с кем-нибудь. Дзиро казалось, что в целом мире он один сейчас так непростительно счастлив. Он испытывал чувство, похожее на угрызения совести, и ему даже казалось, чте он в чем-то виноват перед всеми остальными людьми на свете...
— Эй! Эй! — крикнул Дзиро, перегнувшись через перила галереи. Внизу, во дворе, с корзинкой шла повариха из общежития; она, очевидно, направлялась в город за покупками. Услышав голос Дзиро, повариха сердито подняла голову.
— Что вам?
— Да ничего...
Женщина возмущенно погрозила ему и пошла дальше.Рабочий день еще не кончился, никого из друзей Дзиро не было видно.
Он вернулся в комнату и, вытащив из пакетика мандарины, которые принесла ему Хацуэ, принялся подбрасывать их к потолку. Потом улегся на циновки и положил мандарины перед собой.
Любовь к Хацуэ, первая любовь в его жизни, начисто смыла все нерадостные воспоминания. Большая ли у Хацуэ семья, маленькая ли, богатая или бедная — об этом он задумывался меньше всего. Ему даже не приходило в голову, что если они поженятся, им придется нелегко, так как у них ничего нет. Всё это не имело никакого значения... Важно было то... Важно было только то... — Дзиро подбросил мандарины к потолку, — важно только то, как она тогда сдержанно кивнула ему в ответ, и это невинное, как у ребенка, лицо.
Да, в этом — всё! Целый мир теперь открылся для него... Он больше не одинок! Он больше не несчастен!
— О, черт! — Фурукава не успел вовремя подставить руку, и мандарин угодил ему прямо в лоб.
«Но не рассердилась ли она? Я, кажется, был немного грубоват?»
Дзиро снова перевернулся на живот. Лицо его приняло обеспокоенное выражение... Обняв за плечи, он привлек ее к себе так порывисто, что она чуть не упала... Теперь, когда они встретятся, ему будет, пожалуй, неловко перед ней...
— Что такое? Атче... Атчесон? — внезапно произнес Дзиро. Некоторое время он машинально рассматривал валявшуюся на циновках газету, которую Хацуэ купила, чтобы завернуть мандарины. Только сейчас до его сознания дошел, наконец, смысл этих строк.
«Отрицательное отношение к коммунизму. Заявление представителя Соединенных Штатов Америки Атчесона».
Дзиро протянул руку и, развернув пакетик, расправил газету.
Несколько мгновений оп неподвижно смотрел перед собой. Затем он оторвал клочок, где были напечатаны эти строчки, и с трудом разобрал число, которым была датирована газета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
«Мы, возвратившиеся с войны, где сражались за отечество, считаем, что имеем законное право на получение...» Ах, вот как... Скажите, пожалуйста!.. «Мы не собираемся мириться с подобными лживыми измышлениями, порочащими нас... Мы считаем своим долгом бороться с крайними элементами внутри профсоюза...» Скажите, пожалуйста! Вот, значит, как?! — кривя губы, Дзиро поднял голову. — Но ведь эти рубашки достались не только демобилизованным?
— Конечно. Вот, например, в нашем цехе получил старичок подручный...
Хацуэ и Дзиро не замечали, как близки они становились друг другу во время таких бесед.
— И вот, понимаете, сегодня на заседании профсоюзного комитета Икэнобэ-сан должен выступать от молодежной секции... И он сказал, чтобы вы написали свое мнение по этому вопросу... а я передам...
— А, хорошо, хорошо... — закивал головой Фурукава. Среди членов «Общества Тэнрю» было много молодежи, и вопросы, касающиеся демобилизованных, имели непосредственное отношение к молодежной секции. — Ну, а вы все что думаете об этом? Каково твое мнение, например?
— Мое? Я думаю, что...— она всё не поднимала глаз и смотрела на свои руки, сложенные на коленях. Потом медленно перевела взгляд на Дзиро, взмахнув длинными ресницами. — Я думаю, что если мы будем смотреть на тех, кто получил рубашки, как на преступников, это их обидит и обозлит... Они не захотят вернуть рубашки...
— Так что не остановятся, пожалуй, даже перед тем, чтобы выйти из профсоюза?
— Не знаю, дойдет ли до этого... Но только мне кажется, что чем больше народу будет на нашей стороне, тем лучше...
— Это верно. Если теперь нам удастся разоблачить старые грехи Такэноути, то мы не должны забывать о тех, кто уже получил, эти рубашки... Нужно вырвать этих людей из-под влияния Комацу и в то же время удовлетворить чувство возмущения тех, кому ничего не досталось... Сложная задача!
— Очень сложная. Ведь никто не захочет возвращать такие прекрасные рубашки, правда?
— Да от такой рубашки я бы и сам не отказался! Взять, например, мою... — шутливо проговорил Фурука-ва, поднимая руку, чтобы показать ей обшлаг рукава своей рубашки, который — он знал это хорошо — совсем разорвался и висел лохмотьями. Но лицо его вдруг приняло удивленное выражение. Он подносил к глазам то правую, то левую руку — оба рукава были аккуратно починены.
— Это еще что за чудеса?!
Хацуэ потупилась и вспыхнула до корней волос.
— Это тоже ты?.. Ну, спасибо...
Когда Дзиро бывал чем-нибудь удивлен, брови его опускались и лицо становилось таким огорченным, словно он собирался заплакать. Несколько минут Фурукава раздумывал, потирая затылок, потом, как будто досадуя на что-то, достал лист бумаги и, положив его на подушку, начал писать записку Икэнобэ.
Сёдзи время от времени дребезжали от ветра. Обмакнув перо в чернильницу, Дзиро написал несколько строчек, потом вдруг, словно в нерешительности, остановился. Позади него послышался шорох — это Хацуэ доставала из своего узелка бумажный пакетик. Она сидела тихо и, казалось, с трудом переводила дыхание. Сердце Дзиро колотилось всё сильнее, и дыхание Хацуэ учащалось. Дзиро чувствовал всем своим существом, что сейчас произойдет что-то очень важное, неотвратимое, ему казалось — он задохнется, если будет молчать и дальше.
— Послушай.. — проговорил он не оборачиваясь.— Послушай, Хацуэ-сан...
— Да? — прозвучало в ответ.
— Что если я... если я... — Дзиро поднес перо к глазам и внимательно рассматривал его кончик... — Если я скажу, что люблю тебя... Ты рассердишься?
Когда он оглянулся, Хацуэ сидела, опустив глаза и крепко стиснув руки.
— Рассердишься?
Она качнула головой налево, затем направо.
— Правда?!
Дзиро показалось, будто всё кругом озарилось ярким светом. Он обнял ее. Ладонь его ощутила мягкую теплоту плеча девушки. Это было так неожиданно, что Хацуэ пошатнулась.
Чувствуя у самого своего лица прохладу черных волос Хацуэ и жар ее щек, Дзиро сам не сознавал, о чем он ей шепчет. Лицо Хацуэ, время от времени послушно кивавшей в ответ на всё, что он ей говорил, казалось ему невинным и чистым, как у ребенка.
Когда Хацуэ ушла, Дзиро не мог найти себе места. Он то принимался расхаживать взад и вперед по комнате, то вдруг раздвигал сёдзи и, насвистывая, выходил в галерею. Его мучило желание поговорить с кем-нибудь. Дзиро казалось, что в целом мире он один сейчас так непростительно счастлив. Он испытывал чувство, похожее на угрызения совести, и ему даже казалось, чте он в чем-то виноват перед всеми остальными людьми на свете...
— Эй! Эй! — крикнул Дзиро, перегнувшись через перила галереи. Внизу, во дворе, с корзинкой шла повариха из общежития; она, очевидно, направлялась в город за покупками. Услышав голос Дзиро, повариха сердито подняла голову.
— Что вам?
— Да ничего...
Женщина возмущенно погрозила ему и пошла дальше.Рабочий день еще не кончился, никого из друзей Дзиро не было видно.
Он вернулся в комнату и, вытащив из пакетика мандарины, которые принесла ему Хацуэ, принялся подбрасывать их к потолку. Потом улегся на циновки и положил мандарины перед собой.
Любовь к Хацуэ, первая любовь в его жизни, начисто смыла все нерадостные воспоминания. Большая ли у Хацуэ семья, маленькая ли, богатая или бедная — об этом он задумывался меньше всего. Ему даже не приходило в голову, что если они поженятся, им придется нелегко, так как у них ничего нет. Всё это не имело никакого значения... Важно было то... Важно было только то... — Дзиро подбросил мандарины к потолку, — важно только то, как она тогда сдержанно кивнула ему в ответ, и это невинное, как у ребенка, лицо.
Да, в этом — всё! Целый мир теперь открылся для него... Он больше не одинок! Он больше не несчастен!
— О, черт! — Фурукава не успел вовремя подставить руку, и мандарин угодил ему прямо в лоб.
«Но не рассердилась ли она? Я, кажется, был немного грубоват?»
Дзиро снова перевернулся на живот. Лицо его приняло обеспокоенное выражение... Обняв за плечи, он привлек ее к себе так порывисто, что она чуть не упала... Теперь, когда они встретятся, ему будет, пожалуй, неловко перед ней...
— Что такое? Атче... Атчесон? — внезапно произнес Дзиро. Некоторое время он машинально рассматривал валявшуюся на циновках газету, которую Хацуэ купила, чтобы завернуть мандарины. Только сейчас до его сознания дошел, наконец, смысл этих строк.
«Отрицательное отношение к коммунизму. Заявление представителя Соединенных Штатов Америки Атчесона».
Дзиро протянул руку и, развернув пакетик, расправил газету.
Несколько мгновений оп неподвижно смотрел перед собой. Затем он оторвал клочок, где были напечатаны эти строчки, и с трудом разобрал число, которым была датирована газета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94