Проходя мимо уставшего грязного солдата, он, вежливо поклонившись, приветствовал его.
Неизвестно, слышал ли солдат обращенное к нему приветствие. Ничего не ответив, глядя куда-то в пространство, он той же усталой походкой прошел прямо на заводский двор и опомнился только тогда, когда охранник, высунувшись из окошка проходной, окликнул его.
— Тебе куда надо, в отдел найма, что ли? — спросил охранник, разглядывая конверт, который, порывшись в кармане, протянул ему солдат. На конверте стоял штамп отдела личного состава главного правления компании «Токио-Электро».
— Я к мастеру Араки... к Араки из токарного цеха... Продолжая рассматривать и вертеть в руке конверт, охранник снял телефонную трубку.
— Фурукава... Ты, что ли, будешь Дзиро Фурукава?
Но солдат ничего не ответил. Он медленно опустился на свой рюкзак, который положил под окошком проходной, и, склонив голову на руки, со вздохом закрыл глаза.
Время от времени солдат чуть приподнимал веки, но его красные от переутомления глаза как будто всё еще видели сон.
Большинство рабочих завода Кавадзои было переве-дено в район озера Сува из Токио с завода Ои, также принадлежавшего компании «Токио-Электро». Всю свою короткую жизнь Фурукава проработал на заводе Ои. На этом заводе он прошел путь от ученика до квалифицированного токаря, но в ноябре 1943 года, как раз накануне эвакуации завода, был призван в армию и в начале 1944 года отправлен на остров Лусон. По дороге транспортное судно, на котором везли солдат, было торпедировано; взрывом Фурукава был выброшен в море. Судно береговой обороны подобрало его на второй день, и Фурукава отвезли в Манилу.
Полтора года солдат Фурукава фактически выполнял работу носильщика. Из Японии прибывали маленькие суденышки, груженные военным снаряжением. Суденышки приставали к берегам, и начиналась смертельно опасная работа по их разгрузке. Днем и ночью американские самолеты бомбили берег. Солдаты, как каракатицы, распластывались на прибрежном песке — не было ни траншей, ни укрытий, только и оставалось, что уповать на милость судьбы. Фурукава переносил через горные перевалы продовольствие и боеприпасы для частей, окруженных партизанами в Филиппинских горах.. Жестокая манильская лихорадка трясла его почти полтора месяца; всё это время он, больной, провалялся в палатке. Потом, по шею в воде, переносил военное снаряжение через местность, где было такое невероятное количество озер...
Когда война закончилась, Фурукава на американском судне вернулся в Японию. Завод Ои, на котором он раньше работал, сгорел, на его месте остался только исковерканный железный остов.
Однако у Фурукава было и другое большое горе. После апрельских налетов американской авиации район Фукагава в Токио, где был его дом, сгорел и превратился в груду развалин, а единственный родной Фурукава человек — его мать — пропала без вести.
Он разыскивал ее, наводил справки в районном муниципалитете, в полиции, справлялся у родственников матери, живших в районе Тиба, съездил в Нагоя, на родину покойного отца. В отделе личного состава главного правления компании, куда после эвакуации завода была переправлена учетная карточка Фурукава, он
узнал, что с апреля месяца никто не являлся за пособием, которое выплачивалось семьям призванных в армию... После этого у него не оставалось никаких сомнений относительно судьбы матери...
Солдат поднял голову, как будто силясь понять, где он, но тотчас же снова уронил ее на грудь. Казалось, он не отдавал себе ясного отчета, где находится — на Филиппинах или в Японии, кончилась ли война или еще продолжается...
Когда Араки торопливо пересек заводский двор и подбежал к Фурукава, солдат даже не заметил его.
— Фурукава? Неужто Фурукава? — Араки хлопнул солдата по плечу, вглядываясь в грязное лицо, наполовину закрытое руками.
Солдат медленно поднял голову. Мутные от усталости глаза на исхудавшем лице раскрывались всё шире и шире, и казалось, где-то далеко, в самой глубине этих глаз, что-то медленно, с трудом оживает. Но вот на лице солдата появилась слабая тень улыбки, и он обеими руками судорожно вцепился в Араки.
— Араки-сан! — крикнул он, прижимаясь лицом к груди Араки. — Я вернулся! Я вернулся! — Араки обнял его за плечи, а солдат всё твердил, чуть не плача:—• Я вернулся! Я вернулся!
— Пойдем же в цех! Пойдем! Там все наши! — Араки поднял рюкзак и, обхватив солдата за плечи, зашагал с ним через двор к цеху. Фурукава крепко ухватил Араки за руку, словно боялся потерять его, если отпустит хотя бы на секунду.
Фурукава постепенно приходил в себя, и его охватывало сильное волнение. По узкой галерее, ведущей в токарный цех, где работал Араки, они вошли в помещение с холодным бетонным полом, запачканным машинным маслом. Когда Фурукава почувствовал сладковатый запах обрабатываемого железа, услышал ритмичный гул автоматов и хлопанье приводных ремней токарных станков, он еще больше разволновался.
— Ты подожди немного, мы сейчас как раз проводим голосование,—сказал Араки, усаживая солдата за свой стол, стоявший у окна в углу цеха. Он открыл ящик, достал оттуда завтрак и положил перед Фурукава.— Закуси пока, а когда мы кончим, я схожу с тобой в контору.
Солдат послушно, как ребенок, кивал головой в от-вет на всё, что говорил Араки. Мастер коротко расска-зал ему, что на заводе организуется «Комитет дружбы», что сейчас тайным голосованием во всех цехах принимается наказ этому комитету, а в обеденный перерыв должно состояться общее собрание, на котором будут избраны члены комитета.
Солдат кивал головой, но видно было, что он мало вникает в смысл того, о чем ему говорят. Не дослушав Араки, он рассеянно встал из-за стола и, поглядывая на скользящие приводные ремни, пошел по узкому проходу среди машин.
Взволнованно улыбаясь, с дрожащими губами, Фурукава проходил мимо станков и, словно ребенок, поглаживал их руками.
У револьверных станков были длинные четырехметровые трубки, напоминавшие хоботки. Как маленькие водопады, лились струйки охлаждающей жидкости. Револьверные головки с резцами самой разнообразной формы поворачивались через строго определенный промежуток времени с точностью большей, чем точность часового механизма.
Вот один резец делает углубление на головке выскакивающего из центра прутка и ровно через три секунды отступает назад. На его место выдвигается сверло, высверливает отверстие. Еще пять секунд — и оно отходит Казад, уступая место другому резцу, делающему новое углубление. Три секунды-—и резец отступает. Теперь с обеих сторон надвигаются еще два резца. Один делает головку, другой отрезает законченную деталь. Операция занмает ровно три секунды — и оба резца отходят на прежнее место.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
Неизвестно, слышал ли солдат обращенное к нему приветствие. Ничего не ответив, глядя куда-то в пространство, он той же усталой походкой прошел прямо на заводский двор и опомнился только тогда, когда охранник, высунувшись из окошка проходной, окликнул его.
— Тебе куда надо, в отдел найма, что ли? — спросил охранник, разглядывая конверт, который, порывшись в кармане, протянул ему солдат. На конверте стоял штамп отдела личного состава главного правления компании «Токио-Электро».
— Я к мастеру Араки... к Араки из токарного цеха... Продолжая рассматривать и вертеть в руке конверт, охранник снял телефонную трубку.
— Фурукава... Ты, что ли, будешь Дзиро Фурукава?
Но солдат ничего не ответил. Он медленно опустился на свой рюкзак, который положил под окошком проходной, и, склонив голову на руки, со вздохом закрыл глаза.
Время от времени солдат чуть приподнимал веки, но его красные от переутомления глаза как будто всё еще видели сон.
Большинство рабочих завода Кавадзои было переве-дено в район озера Сува из Токио с завода Ои, также принадлежавшего компании «Токио-Электро». Всю свою короткую жизнь Фурукава проработал на заводе Ои. На этом заводе он прошел путь от ученика до квалифицированного токаря, но в ноябре 1943 года, как раз накануне эвакуации завода, был призван в армию и в начале 1944 года отправлен на остров Лусон. По дороге транспортное судно, на котором везли солдат, было торпедировано; взрывом Фурукава был выброшен в море. Судно береговой обороны подобрало его на второй день, и Фурукава отвезли в Манилу.
Полтора года солдат Фурукава фактически выполнял работу носильщика. Из Японии прибывали маленькие суденышки, груженные военным снаряжением. Суденышки приставали к берегам, и начиналась смертельно опасная работа по их разгрузке. Днем и ночью американские самолеты бомбили берег. Солдаты, как каракатицы, распластывались на прибрежном песке — не было ни траншей, ни укрытий, только и оставалось, что уповать на милость судьбы. Фурукава переносил через горные перевалы продовольствие и боеприпасы для частей, окруженных партизанами в Филиппинских горах.. Жестокая манильская лихорадка трясла его почти полтора месяца; всё это время он, больной, провалялся в палатке. Потом, по шею в воде, переносил военное снаряжение через местность, где было такое невероятное количество озер...
Когда война закончилась, Фурукава на американском судне вернулся в Японию. Завод Ои, на котором он раньше работал, сгорел, на его месте остался только исковерканный железный остов.
Однако у Фурукава было и другое большое горе. После апрельских налетов американской авиации район Фукагава в Токио, где был его дом, сгорел и превратился в груду развалин, а единственный родной Фурукава человек — его мать — пропала без вести.
Он разыскивал ее, наводил справки в районном муниципалитете, в полиции, справлялся у родственников матери, живших в районе Тиба, съездил в Нагоя, на родину покойного отца. В отделе личного состава главного правления компании, куда после эвакуации завода была переправлена учетная карточка Фурукава, он
узнал, что с апреля месяца никто не являлся за пособием, которое выплачивалось семьям призванных в армию... После этого у него не оставалось никаких сомнений относительно судьбы матери...
Солдат поднял голову, как будто силясь понять, где он, но тотчас же снова уронил ее на грудь. Казалось, он не отдавал себе ясного отчета, где находится — на Филиппинах или в Японии, кончилась ли война или еще продолжается...
Когда Араки торопливо пересек заводский двор и подбежал к Фурукава, солдат даже не заметил его.
— Фурукава? Неужто Фурукава? — Араки хлопнул солдата по плечу, вглядываясь в грязное лицо, наполовину закрытое руками.
Солдат медленно поднял голову. Мутные от усталости глаза на исхудавшем лице раскрывались всё шире и шире, и казалось, где-то далеко, в самой глубине этих глаз, что-то медленно, с трудом оживает. Но вот на лице солдата появилась слабая тень улыбки, и он обеими руками судорожно вцепился в Араки.
— Араки-сан! — крикнул он, прижимаясь лицом к груди Араки. — Я вернулся! Я вернулся! — Араки обнял его за плечи, а солдат всё твердил, чуть не плача:—• Я вернулся! Я вернулся!
— Пойдем же в цех! Пойдем! Там все наши! — Араки поднял рюкзак и, обхватив солдата за плечи, зашагал с ним через двор к цеху. Фурукава крепко ухватил Араки за руку, словно боялся потерять его, если отпустит хотя бы на секунду.
Фурукава постепенно приходил в себя, и его охватывало сильное волнение. По узкой галерее, ведущей в токарный цех, где работал Араки, они вошли в помещение с холодным бетонным полом, запачканным машинным маслом. Когда Фурукава почувствовал сладковатый запах обрабатываемого железа, услышал ритмичный гул автоматов и хлопанье приводных ремней токарных станков, он еще больше разволновался.
— Ты подожди немного, мы сейчас как раз проводим голосование,—сказал Араки, усаживая солдата за свой стол, стоявший у окна в углу цеха. Он открыл ящик, достал оттуда завтрак и положил перед Фурукава.— Закуси пока, а когда мы кончим, я схожу с тобой в контору.
Солдат послушно, как ребенок, кивал головой в от-вет на всё, что говорил Араки. Мастер коротко расска-зал ему, что на заводе организуется «Комитет дружбы», что сейчас тайным голосованием во всех цехах принимается наказ этому комитету, а в обеденный перерыв должно состояться общее собрание, на котором будут избраны члены комитета.
Солдат кивал головой, но видно было, что он мало вникает в смысл того, о чем ему говорят. Не дослушав Араки, он рассеянно встал из-за стола и, поглядывая на скользящие приводные ремни, пошел по узкому проходу среди машин.
Взволнованно улыбаясь, с дрожащими губами, Фурукава проходил мимо станков и, словно ребенок, поглаживал их руками.
У револьверных станков были длинные четырехметровые трубки, напоминавшие хоботки. Как маленькие водопады, лились струйки охлаждающей жидкости. Револьверные головки с резцами самой разнообразной формы поворачивались через строго определенный промежуток времени с точностью большей, чем точность часового механизма.
Вот один резец делает углубление на головке выскакивающего из центра прутка и ровно через три секунды отступает назад. На его место выдвигается сверло, высверливает отверстие. Еще пять секунд — и оно отходит Казад, уступая место другому резцу, делающему новое углубление. Три секунды-—и резец отступает. Теперь с обеих сторон надвигаются еще два резца. Один делает головку, другой отрезает законченную деталь. Операция занмает ровно три секунды — и оба резца отходят на прежнее место.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94