Иногда они употребляли их в самых неподходящих случаях, но те слова и выражения, которые нельзя было использовать в повседневной жизни, они быстро забывали.
Рабочие не могли бы написать слова «не согласуется» иероглифами, но если им удавалось удачно употребить их, они радовались, словно тесные рамки окружаю-
щей их будничной жизни раздвигались и сами они как-то вырастали.
— Пришел! Пришел! «Ходячий словарь!» — закричал кто-то, глядя в окно на заводский двор.
— Ха-ха-ха!.. Бегом пустился!
Хацуэ тоже подошла к окну и через плечи других увидела край мелькнувшей солдатской шинели. Почувствовав, что краснеет, она отошла от окна. Сейчас он придет сюда. Сердце так стучит в груди... Почему бы это? Наверное потому, что теперь, после организации рабочих курсов, им приходится сидеть вместе с мужчинами и говорить при них...
— А-а, привет! Привет! — стуча солдатскими башмаками, задыхаясь от быстрой ходьбы, в цех вошел Фу-рукава. На груди у него висел мегафон, под мышкой был зажат пресловутый «Словарь общественно-политической терминологии».
— Товарищи! Начинаем! Выкладывайте слова, которых вы не понимаете! — закричал Фурукава, приложив мегафон к губам, и со всех сторон к нему потянулись работницы с тетрадями. Они уже ждали своего «бродячего учителя», как называл себя Фурукава.
С мегафоном на груди, со «Словарем общественно-политической терминологии» под мышкой, Фурукава аккуратно, два раза в день — утром и в обеденный перерыв — появлялся то в одном, то в другом цехе.
— Вот что, друзья! Надо заниматься. Если не будем учиться...
Ему протягивали тетради, и он, сняв мегафон, начинал поспешно перелистывать словарь.
— «Эксплуатируемый»? Ага, подвергающийся эксплуатации. Так, так! Это тот, из кого выжимают соки... Ну ты, например! Понимаешь? Ну вот, например, акционеры компании «Токио-Электро» выжимают соки из тебя или из меня! Ну, следующий! Не будем учиться— не сможем победить капиталистов!.. Так, так!
Каждый раз, как ему протягивали тетрадь, он приветливо кивал головой, и в уголках глаз у него собирались морщинки.
— «Ослабление»? Хм, «ослабление»... Ага, ослабли, обессилели, лишились сил... Понятно?.. Как? «Восставать»? Это значит выступить против кого-нибудь. Вот мы, члены профсоюза завода Кавадзои компании
«Токио-Электро» — семьсот с лишним человек, — восстали теперь против капиталистов компании, ясно?
Хацуэ, стоя позади девушек, переминалась с ноги на ногу. Хорошо, когда о непонятных ей вещах спрашивали другие. Но были и такие слова, о которых никто не спрашивал... А лицо у нее почему-то пылало. После того случая, когда Фурукава раздавал листовки у них в общежитии, Хацуэ не давала покоя мысль, что стоит лишь ей заговорить с ним, как все начинают смотреть на них как-то по-особенному.
— Ну, ну, товарищи, смелее! Хоть и существует пословица: «Спросить — на минуту стыдно, не спросить — всю жизнь стыдно», но только спросить о том, чего не знаешь, и в первый раз нисколько не стыдно... Если мы не будем учиться... Что? Сейчас, сейчас!
Незаметно для себя Фурукава привык к публичным выступлениям и с каждым разом беседовал с людьми всё свободнее. Когда он улыбался, заглядывая в протянутую е(му тетрадь, его большие карие глаза превращались в узенькие щелочки и возле них собирались морщинки. У Фурукава был большой вздернутый нос и впалые щеки. Когда он бывал чем-нибудь недоволен, лицо его становилось угрюмым, но, когда, прищурившись, сдвинув брови, склонив набок голову, он заглядывал в протянутую ему тетрадь и говорил: «Фэн»?, «Фэн»? Английское, что ли? Ну и трудное же словечко выкопала!—лицо его приобретало удивительно наивное, беспомощное и несчастное выражение.
— Ага, вот здесь, на тридцать первой странице... «Экспансия»? Постой-ка, такого слова, пожалуй, и в «Словаре» нет...
«Ходячий словарь» почесывал в затылке и извинялся, прося подождать: завтра он непременно разыщет где-нибудь это слово.
— Послушайте-ка, вот это... это что значит?.. — Покраснев до ушей, Хацуэ, наконец, протянула ему свою тетрадь.
— «Пти-буржуа»? А-а, это... ну вот, например...— Потупившись, Хацуэ смотрела теперь только на рваный обшлаг рукава его рубашки, когда он перелистывал свой словарь. — Тот, у кого не так много денег. Ну, как бы это сказать? Владелец маленького завода или мелкий помещик. Если взять на нашем заводе — это на-
чальник цеха или начальник отдела... В общем, прислужник буржуазии...
— Понимаю... — Хацуэ уже не могла поднять головы — ей казалось, что все вокруг лукаво пересмеиваются. И странное дело — ее собеседник тоже как будто слегка покраснел.
— Это такие типы, которые думают выбиться в люди, заискивая перед буржуазией... В общем, люди с буржуазной натурой... — он не успел договорить, как кто-то, перебивая его, крикнул:
— Да-да, небось, с Хацуэ-тян так он очень любезно говорит!
Все расхохотались, глядя на растерянное лицо Фурукава.
Завыла сирена, возвещая конец перерыва, и все вернулись на свои рабочие места. В цехе зажглись лампы, и снова равномерно застучал конвейер.
— «Любовь... не-ежна-ая...» Ой, стойте-ка! Этот винт без прорези! «О, цветочки полевые!»... Ах, черт! Опять без прорези!
На расстоянии двух метров друг от друга сидели девушки, среди них и ,Сигэ Тоёда. Они завинчивали винты крышки, возле них, как шмели, гудели свисавшие с потолка пневматические завертки. С тех пор как работницы включились в борьбу за контроль над производством, их стала беспокоить производительность труда. Сегодня все были охвачены одним стремлением: наверстать вчерашнее. Вчера заводоуправление под разными благовидными предлогами заставило работниц простоять два часа. Металлические крышки, которые поступали с лакировочного завода, давным-давно прибыли на станцию Окая и без пользы лежали там, а заводоуправление всё не посылало за ними грузовых машин.
Лю-юбовь не-ежн-ая...
Хацуэ тоже подпевает, так тихо, что ее почти не слышно. Редко случалось, чтобы молчаливая Хацуэ присоединялась к поющим. Сейчас она мысленно видела перед собой Фурукава в этой неопределенного цвета рубашке с оторванным, свисающим обшлагом рукава. Как
бы хотелось ей быстро-быстро, чтобы никто не увидел, починить ему рубашку!
Алы-ые гу-убы...
Вдруг Хацуэ заметила, что катушек по конвейеру к ней поступает всё меньше. Девушка посмотрела в конец конвейера: похоже было, что одна из намоточных машин стоит. Она встревожилась: опять я буду простаивать из-за отсутствия деталей! Поспешно захватив левой рукой виток, она прижала концы тонкой, как нить, проволоки к штепселю. Стрелка контрольного прибора описала полукруг и, достигнув крайней точки, два-три раза подпрыгнула. С каким-то неприятным чувством Хацуэ поставила штамп «брак» и бросила катушку в корзинку под ноги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
Рабочие не могли бы написать слова «не согласуется» иероглифами, но если им удавалось удачно употребить их, они радовались, словно тесные рамки окружаю-
щей их будничной жизни раздвигались и сами они как-то вырастали.
— Пришел! Пришел! «Ходячий словарь!» — закричал кто-то, глядя в окно на заводский двор.
— Ха-ха-ха!.. Бегом пустился!
Хацуэ тоже подошла к окну и через плечи других увидела край мелькнувшей солдатской шинели. Почувствовав, что краснеет, она отошла от окна. Сейчас он придет сюда. Сердце так стучит в груди... Почему бы это? Наверное потому, что теперь, после организации рабочих курсов, им приходится сидеть вместе с мужчинами и говорить при них...
— А-а, привет! Привет! — стуча солдатскими башмаками, задыхаясь от быстрой ходьбы, в цех вошел Фу-рукава. На груди у него висел мегафон, под мышкой был зажат пресловутый «Словарь общественно-политической терминологии».
— Товарищи! Начинаем! Выкладывайте слова, которых вы не понимаете! — закричал Фурукава, приложив мегафон к губам, и со всех сторон к нему потянулись работницы с тетрадями. Они уже ждали своего «бродячего учителя», как называл себя Фурукава.
С мегафоном на груди, со «Словарем общественно-политической терминологии» под мышкой, Фурукава аккуратно, два раза в день — утром и в обеденный перерыв — появлялся то в одном, то в другом цехе.
— Вот что, друзья! Надо заниматься. Если не будем учиться...
Ему протягивали тетради, и он, сняв мегафон, начинал поспешно перелистывать словарь.
— «Эксплуатируемый»? Ага, подвергающийся эксплуатации. Так, так! Это тот, из кого выжимают соки... Ну ты, например! Понимаешь? Ну вот, например, акционеры компании «Токио-Электро» выжимают соки из тебя или из меня! Ну, следующий! Не будем учиться— не сможем победить капиталистов!.. Так, так!
Каждый раз, как ему протягивали тетрадь, он приветливо кивал головой, и в уголках глаз у него собирались морщинки.
— «Ослабление»? Хм, «ослабление»... Ага, ослабли, обессилели, лишились сил... Понятно?.. Как? «Восставать»? Это значит выступить против кого-нибудь. Вот мы, члены профсоюза завода Кавадзои компании
«Токио-Электро» — семьсот с лишним человек, — восстали теперь против капиталистов компании, ясно?
Хацуэ, стоя позади девушек, переминалась с ноги на ногу. Хорошо, когда о непонятных ей вещах спрашивали другие. Но были и такие слова, о которых никто не спрашивал... А лицо у нее почему-то пылало. После того случая, когда Фурукава раздавал листовки у них в общежитии, Хацуэ не давала покоя мысль, что стоит лишь ей заговорить с ним, как все начинают смотреть на них как-то по-особенному.
— Ну, ну, товарищи, смелее! Хоть и существует пословица: «Спросить — на минуту стыдно, не спросить — всю жизнь стыдно», но только спросить о том, чего не знаешь, и в первый раз нисколько не стыдно... Если мы не будем учиться... Что? Сейчас, сейчас!
Незаметно для себя Фурукава привык к публичным выступлениям и с каждым разом беседовал с людьми всё свободнее. Когда он улыбался, заглядывая в протянутую е(му тетрадь, его большие карие глаза превращались в узенькие щелочки и возле них собирались морщинки. У Фурукава был большой вздернутый нос и впалые щеки. Когда он бывал чем-нибудь недоволен, лицо его становилось угрюмым, но, когда, прищурившись, сдвинув брови, склонив набок голову, он заглядывал в протянутую ему тетрадь и говорил: «Фэн»?, «Фэн»? Английское, что ли? Ну и трудное же словечко выкопала!—лицо его приобретало удивительно наивное, беспомощное и несчастное выражение.
— Ага, вот здесь, на тридцать первой странице... «Экспансия»? Постой-ка, такого слова, пожалуй, и в «Словаре» нет...
«Ходячий словарь» почесывал в затылке и извинялся, прося подождать: завтра он непременно разыщет где-нибудь это слово.
— Послушайте-ка, вот это... это что значит?.. — Покраснев до ушей, Хацуэ, наконец, протянула ему свою тетрадь.
— «Пти-буржуа»? А-а, это... ну вот, например...— Потупившись, Хацуэ смотрела теперь только на рваный обшлаг рукава его рубашки, когда он перелистывал свой словарь. — Тот, у кого не так много денег. Ну, как бы это сказать? Владелец маленького завода или мелкий помещик. Если взять на нашем заводе — это на-
чальник цеха или начальник отдела... В общем, прислужник буржуазии...
— Понимаю... — Хацуэ уже не могла поднять головы — ей казалось, что все вокруг лукаво пересмеиваются. И странное дело — ее собеседник тоже как будто слегка покраснел.
— Это такие типы, которые думают выбиться в люди, заискивая перед буржуазией... В общем, люди с буржуазной натурой... — он не успел договорить, как кто-то, перебивая его, крикнул:
— Да-да, небось, с Хацуэ-тян так он очень любезно говорит!
Все расхохотались, глядя на растерянное лицо Фурукава.
Завыла сирена, возвещая конец перерыва, и все вернулись на свои рабочие места. В цехе зажглись лампы, и снова равномерно застучал конвейер.
— «Любовь... не-ежна-ая...» Ой, стойте-ка! Этот винт без прорези! «О, цветочки полевые!»... Ах, черт! Опять без прорези!
На расстоянии двух метров друг от друга сидели девушки, среди них и ,Сигэ Тоёда. Они завинчивали винты крышки, возле них, как шмели, гудели свисавшие с потолка пневматические завертки. С тех пор как работницы включились в борьбу за контроль над производством, их стала беспокоить производительность труда. Сегодня все были охвачены одним стремлением: наверстать вчерашнее. Вчера заводоуправление под разными благовидными предлогами заставило работниц простоять два часа. Металлические крышки, которые поступали с лакировочного завода, давным-давно прибыли на станцию Окая и без пользы лежали там, а заводоуправление всё не посылало за ними грузовых машин.
Лю-юбовь не-ежн-ая...
Хацуэ тоже подпевает, так тихо, что ее почти не слышно. Редко случалось, чтобы молчаливая Хацуэ присоединялась к поющим. Сейчас она мысленно видела перед собой Фурукава в этой неопределенного цвета рубашке с оторванным, свисающим обшлагом рукава. Как
бы хотелось ей быстро-быстро, чтобы никто не увидел, починить ему рубашку!
Алы-ые гу-убы...
Вдруг Хацуэ заметила, что катушек по конвейеру к ней поступает всё меньше. Девушка посмотрела в конец конвейера: похоже было, что одна из намоточных машин стоит. Она встревожилась: опять я буду простаивать из-за отсутствия деталей! Поспешно захватив левой рукой виток, она прижала концы тонкой, как нить, проволоки к штепселю. Стрелка контрольного прибора описала полукруг и, достигнув крайней точки, два-три раза подпрыгнула. С каким-то неприятным чувством Хацуэ поставила штамп «брак» и бросила катушку в корзинку под ноги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94