.. Спекуляция, азартные игры — всё это ерунда. Они не смогли бы его увлечь. Ему нужно было что-то другое, чему он мог бы отдать всего себя. Что-то такое, что помогло бы ему вернуть то неуловимое, чего он лишился с той самой минуты, как был взят в армию.
Бессильно опустив голову на стол, Дзиро время от времени поглядывал на входную дверь. За дверью стонал, ветер, на стеклах дрожали лучи солнца. Иногда за соседним столиком появлялись посетители, но они тут же поспешно уходили, словно один вид Дзиро отпугивал их.
Для него теперь всё кончено. Он лишился даже доверия Икэнобэ Синъити, единственного близкого человека, который у него еще оставался. Не только тело, но и душа Дзиро запачканы. Восхищение, трепет перед женщинами... Ничего не осталось... Это прижатое к стене сарая, искаженное мукой лицо кореянки! Эта женщина с черным провалом рта, кричавшая ему: «Нечего дурачком прикидываться!»
— Налей еще, дед!
Сёдзи раздвинулись, неторопливо вошел старик с бутылью, налил в стакан сакэ. Дзиро выпил сразу, залпом, и снова опустил голову на стол. Только мутить начинает, а пьянеть он почему-то не пьянеет...
Старик с бутылью снова прошел к себе и задвинул сёдзи.
Дзиро то и дело заглядывал в комнату сквозь стекла сёдзи, но сегодня старухи у очага не было видно.
Наверное, совсем слегла... Погода нынче скверная...
Он рассматривал пятна, проступившие на обоях от сырости, — своей формой они походили на раскрытый зонтик; воспоминания снова нахлынули на него.
...Новое темно-синее кимоно с широкими рукавами! Это было в январе того самого года, когда началась война на Тихом океане... Дзиро сидел за маленьким обеденным столиком, он впервые надел кимоно с широкими и как будто неудобными рукавами.
— Что здесь смешного? Ведь ты теперь взрослый, самостоятельный человек! Не век же тебе ходить в куртке,— говорила мать, обращаясь к Дзиро, который при каждом движении беспокойно поглядывал на свои рукава. Она сидела напротив него, тоже одетая по-праздничному, с белым шарфом на шее.
— Нельзя ли их отрезать, мама?
— Что ты, конечно, нельзя. Сколько лет я ждала того дня, когда ты наденешь это кимоно!..
Широкие темно-синие рукава... Надежды матери и мечты Дзиро!.. Кимоно сгорело... И мать сгорела...
Война! Да что же это такое — война?!
Внезапно пробудилось какое-то сомнение, но потом снова нахлынули путаные, сложные воспоминания и образы. В ушах звенело. Пятна на обоях вдруг перестали походить на зонтики, всё исчезло. Опираясь щекой на руку, Дзиро долго пустыми глазами смотрел на застекленную дверь, на которой дрожали лучи вечернего солнца, и вдруг, весь подобравшись, поднял голову. Дверь, дребезжа, чуть приоткрылась, и в закусочную просунулась голова Икэнобэ.
«Наверное, за часами пришел...»
Дзиро со злобой уставился на Икэнобэ, откинувшись всем телом назад так резко, что едва не свалился с круглой табуретки.
— Нет их у меня... Вот! —он пошарил в кармане, вытащил закладную и швырнул ее к ногам Синъити. Потом попытался, шатаясь, приподняться и тяжело плюхнулся на земляной пол.
— Где ты был вчера? — спросил Икэнобэ, помогая ему встать.
Дзиро вырывался с таким отчаянным видом, как будто боялся, что Икэнобэ дотронется до него. Наконец, весь перепачкавшись о земляной пол, он снова кое-как уселся на табуретку и опустил голову на стол.
— Излишнее беспокойство! — пробормотал он. Некоторое время Икэнобэ, скрестив на груди руки,
молча стоял позади него. Шапки на Дзиро не было — должно быть, он где-то ее потерял. На плечах и на спине засохла грязь.
— Пойдем домой. Ляжешь, выспишься хорошенько... Ведь вредно так много пить...
Тогда Дзиро, сбросив со стола стаканы и тарелки, начал бушевать. Получив сильный удар в грудь, Икэнобэ отлетел к дощатой перегородке.
— Фурукава!
Оттолкнув Икэнобэ, Дзиро рывком поднялся. Пошатываясь, он направился к выходу и вдруг замер на месте: прислонившись спиной к стеклянной двери, перед ним стоял Араки, в теплой куртке, с полотенцем в руках.
Как всегда, первый рабочий день после Нового года заканчивался в полдень, и Араки приехал в Ками-Сува принять ванну.
— А ну-ка потише! Хватит буянить!
Несколько секунд Дзиро, выпятив вперед нижнюю губу, смотрел на Араки, потом вдруг резко отвернулся к стенке.
— Не одному тебе пришлось побывать на войне, — отчеканивая слова, заговорил Араки и сел на табуретку, с которой только что встал Дзиро. — Это не значит, конечно, что ты должен всё сносить молча, но такие дурацкие выходки...
Дзиро, чуть покачиваясь, продолжал стоять лицом к стене.
— У кого есть голова на плечах, тот старается разобраться в том, что произошло. Старается понять, почему возникают такие страшные войны. Вспомни, что, например, провозглашал император в своем манифесте, когда объявлял войну? А потом, когда война кончилась, с каким заявлением он тогда выступил?.. Одно здесь никак не вяжется с другим... Вот над чем сейчас люди думают. А не пьянствуют беспросыпу и не хулиганят...
Дзиро Фурукава злыми глазами рассматривал стену, но всякий раз, как слова Араки задевали, его за живое, лицо Дзиро судорожно подергивалось.
— Да как ты смеешь, на самом-то деле, так безобразничать! Война не одному тебе принесла горе,— продолжал отчитывать его Араки. Фурукава, точно боясь упасть, прислонился к стене. И вдруг, словно что-то прорвалось в нем, хлынули горькие слезы.
— Мама! Мама! — содрогаясь всем телом, рыдал Фурукава.
Так плакал он, бывало, и звал мать в далекую пору детства у Порога маленького домика в районе Фука-гава...
Завыла сирена, возвещая начало обеденного перерыва. Синъити Икэнобэ обедал, стоя у своего рабочего места.
Он ел и одновременно читал лежавшую перед ним книгу «Развитие социализма от утопии к науке»; то и дело откладывая палочки для еды, он брал красный карандаш, чтобы подчеркнуть нужную строчку. Покончив с едой, он сунул книгу в карман и, всё еще думая о прочитанном, вышел из цеха. Икэнобэ перешел по мосту через реку Тэнрю и начал подниматься в горы.
«...При той форме товарного производства, которая развивалась в средние века, вопрос о том, кому должны принадлежать продукты труда, не мог даже и возникнуть. Они изготовлялись отдельным производителем обыкновенно из собственного сырья, часто им же самим произведенного, собственными орудиями и собственными руками или руками семьи... Следовательно, право собственности на продукты покоилось на собственном труде... Но вот началась концентрация средств производства в больших мастерских и мануфактурах, превращение их по сути дела в общественные средства производства».
Кругом, казалось, не было ни души — безлюдны были и мост, и тропинка, уходившая в горы, и поля, раскинувшиеся по горным склонам. Река у берега покрылась льдом;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
Бессильно опустив голову на стол, Дзиро время от времени поглядывал на входную дверь. За дверью стонал, ветер, на стеклах дрожали лучи солнца. Иногда за соседним столиком появлялись посетители, но они тут же поспешно уходили, словно один вид Дзиро отпугивал их.
Для него теперь всё кончено. Он лишился даже доверия Икэнобэ Синъити, единственного близкого человека, который у него еще оставался. Не только тело, но и душа Дзиро запачканы. Восхищение, трепет перед женщинами... Ничего не осталось... Это прижатое к стене сарая, искаженное мукой лицо кореянки! Эта женщина с черным провалом рта, кричавшая ему: «Нечего дурачком прикидываться!»
— Налей еще, дед!
Сёдзи раздвинулись, неторопливо вошел старик с бутылью, налил в стакан сакэ. Дзиро выпил сразу, залпом, и снова опустил голову на стол. Только мутить начинает, а пьянеть он почему-то не пьянеет...
Старик с бутылью снова прошел к себе и задвинул сёдзи.
Дзиро то и дело заглядывал в комнату сквозь стекла сёдзи, но сегодня старухи у очага не было видно.
Наверное, совсем слегла... Погода нынче скверная...
Он рассматривал пятна, проступившие на обоях от сырости, — своей формой они походили на раскрытый зонтик; воспоминания снова нахлынули на него.
...Новое темно-синее кимоно с широкими рукавами! Это было в январе того самого года, когда началась война на Тихом океане... Дзиро сидел за маленьким обеденным столиком, он впервые надел кимоно с широкими и как будто неудобными рукавами.
— Что здесь смешного? Ведь ты теперь взрослый, самостоятельный человек! Не век же тебе ходить в куртке,— говорила мать, обращаясь к Дзиро, который при каждом движении беспокойно поглядывал на свои рукава. Она сидела напротив него, тоже одетая по-праздничному, с белым шарфом на шее.
— Нельзя ли их отрезать, мама?
— Что ты, конечно, нельзя. Сколько лет я ждала того дня, когда ты наденешь это кимоно!..
Широкие темно-синие рукава... Надежды матери и мечты Дзиро!.. Кимоно сгорело... И мать сгорела...
Война! Да что же это такое — война?!
Внезапно пробудилось какое-то сомнение, но потом снова нахлынули путаные, сложные воспоминания и образы. В ушах звенело. Пятна на обоях вдруг перестали походить на зонтики, всё исчезло. Опираясь щекой на руку, Дзиро долго пустыми глазами смотрел на застекленную дверь, на которой дрожали лучи вечернего солнца, и вдруг, весь подобравшись, поднял голову. Дверь, дребезжа, чуть приоткрылась, и в закусочную просунулась голова Икэнобэ.
«Наверное, за часами пришел...»
Дзиро со злобой уставился на Икэнобэ, откинувшись всем телом назад так резко, что едва не свалился с круглой табуретки.
— Нет их у меня... Вот! —он пошарил в кармане, вытащил закладную и швырнул ее к ногам Синъити. Потом попытался, шатаясь, приподняться и тяжело плюхнулся на земляной пол.
— Где ты был вчера? — спросил Икэнобэ, помогая ему встать.
Дзиро вырывался с таким отчаянным видом, как будто боялся, что Икэнобэ дотронется до него. Наконец, весь перепачкавшись о земляной пол, он снова кое-как уселся на табуретку и опустил голову на стол.
— Излишнее беспокойство! — пробормотал он. Некоторое время Икэнобэ, скрестив на груди руки,
молча стоял позади него. Шапки на Дзиро не было — должно быть, он где-то ее потерял. На плечах и на спине засохла грязь.
— Пойдем домой. Ляжешь, выспишься хорошенько... Ведь вредно так много пить...
Тогда Дзиро, сбросив со стола стаканы и тарелки, начал бушевать. Получив сильный удар в грудь, Икэнобэ отлетел к дощатой перегородке.
— Фурукава!
Оттолкнув Икэнобэ, Дзиро рывком поднялся. Пошатываясь, он направился к выходу и вдруг замер на месте: прислонившись спиной к стеклянной двери, перед ним стоял Араки, в теплой куртке, с полотенцем в руках.
Как всегда, первый рабочий день после Нового года заканчивался в полдень, и Араки приехал в Ками-Сува принять ванну.
— А ну-ка потише! Хватит буянить!
Несколько секунд Дзиро, выпятив вперед нижнюю губу, смотрел на Араки, потом вдруг резко отвернулся к стенке.
— Не одному тебе пришлось побывать на войне, — отчеканивая слова, заговорил Араки и сел на табуретку, с которой только что встал Дзиро. — Это не значит, конечно, что ты должен всё сносить молча, но такие дурацкие выходки...
Дзиро, чуть покачиваясь, продолжал стоять лицом к стене.
— У кого есть голова на плечах, тот старается разобраться в том, что произошло. Старается понять, почему возникают такие страшные войны. Вспомни, что, например, провозглашал император в своем манифесте, когда объявлял войну? А потом, когда война кончилась, с каким заявлением он тогда выступил?.. Одно здесь никак не вяжется с другим... Вот над чем сейчас люди думают. А не пьянствуют беспросыпу и не хулиганят...
Дзиро Фурукава злыми глазами рассматривал стену, но всякий раз, как слова Араки задевали, его за живое, лицо Дзиро судорожно подергивалось.
— Да как ты смеешь, на самом-то деле, так безобразничать! Война не одному тебе принесла горе,— продолжал отчитывать его Араки. Фурукава, точно боясь упасть, прислонился к стене. И вдруг, словно что-то прорвалось в нем, хлынули горькие слезы.
— Мама! Мама! — содрогаясь всем телом, рыдал Фурукава.
Так плакал он, бывало, и звал мать в далекую пору детства у Порога маленького домика в районе Фука-гава...
Завыла сирена, возвещая начало обеденного перерыва. Синъити Икэнобэ обедал, стоя у своего рабочего места.
Он ел и одновременно читал лежавшую перед ним книгу «Развитие социализма от утопии к науке»; то и дело откладывая палочки для еды, он брал красный карандаш, чтобы подчеркнуть нужную строчку. Покончив с едой, он сунул книгу в карман и, всё еще думая о прочитанном, вышел из цеха. Икэнобэ перешел по мосту через реку Тэнрю и начал подниматься в горы.
«...При той форме товарного производства, которая развивалась в средние века, вопрос о том, кому должны принадлежать продукты труда, не мог даже и возникнуть. Они изготовлялись отдельным производителем обыкновенно из собственного сырья, часто им же самим произведенного, собственными орудиями и собственными руками или руками семьи... Следовательно, право собственности на продукты покоилось на собственном труде... Но вот началась концентрация средств производства в больших мастерских и мануфактурах, превращение их по сути дела в общественные средства производства».
Кругом, казалось, не было ни души — безлюдны были и мост, и тропинка, уходившая в горы, и поля, раскинувшиеся по горным склонам. Река у берега покрылась льдом;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94