Бунъя рассуждал так: пусть это будет старая, пусть новая партия, но если она может помочь народу, если
она действительно является революционной партией, то для него не имеет значения, как она называется.
— Говорят, завод в Кавадзои скоро снова начнет работать... В вашем поселке есть рабочие с этого за-нода?— спросил Кобаяси, который, наконец, согласился остаться переночевать и уселся поудобнее. — На этом заводе должен, как будто, работать младший брат одного моего покойного друга, Фумио Араки. Если не ошибаюсь, его зовут Тосио. Я бы хотел пригласить его на наше собрание, да не знаю, где он живет.
— Ну, это мы устроим, — отозвался Бунъя, вспомнив о своих ученицах Хацуэ Яманака и Кику. — В поселке есть рабочие с этого завода, я и сам каждый день бываю по делам службы в Симо-Кавадзои. Я наведаюсь на завод и расспрошу там о нем...
Настроение у Бунъя теперь было прекрасное. Он сам принес из дома охапку хвороста, так как невестка Тидзу, взяв ребенка, ушла на праздник.
— Молодежь-то веселится! Еще бы, ведь целых десять лет не видели праздника, — с радостной улыбкой шептал он про себя, складывая хворост у очага...
О, вы всё цветете, вишни холма Кудан... —всхлипывала уже порядком заигранная пластинка. К потемневшему небу над окутанными туманом горами неслась мелодия, приводя в радостное возбуждение жителей поселка, собравшихся перед храмом Каннон.
Молодым парням было скучно слушать, как распорядители зачитывают суммы пожертвований, внесенных на праздник, и фамилии подписавшихся. Звуки джаза опьяняли молодежь, привыкшую только к военным песням да к военному горну, и теперь им хотелось толкаться, обниматься, кричать во всё горло... - Ладно, понятно! Давай скорее!
— Ого, ого-го...
Кривляясь, делая нелепые, смешные движения, парни с вызывающим видом подскакивали к стоявшим перед сценой крестьянкам. Девушки с визгом разбегались, веселое оживление всё усиливалось.
В ярком свете стосвечовой лампы, подвешенной к ветке старой криптомерии, люди казались веселыми и радостно возбужденными. Впереди на циновках разме-
стились старики и дети, за ними до самого каменного забора, на котором тоже устроились зрители, стояли и сидели на корточках жители поселка. Люди заполнили всё пространство перед сценой, так что задние ряды доходили до самой середины тутовой рощи. Влажные от сырого тумана листья деревьев блестели в электрическом свете как молодая, весенняя зелень. Лица и глаза присутствующих тоже словно помолодели.
— Будет дурака валять! Слезай со сцепы, хватит! На сцене какой-то парень в солдатской рубашке,
видимо, демобилизованный, покраснев от натуги, старательно выводил мелодию песни «Нанива-буси».
— Помолчи! Подумаешь, критик нашелся! Солдатик второго разряда! — раздался другой голос по адресу кричавшего.
Окончательно растерявшись от смеха, криков и аплодисментов, парень в солдатской рубашке, упираясь рукой в пюпитр, зажмурив глаза и встряхивая головой, продолжал петь, но его пение и в самом деле было больше похоже на жалобные крики слепого амма,1 чем на песню.
По бокам сцены спускался белый с красным занавес— обычно им пользовались во время спортивных соревнований в начальной школе — и висели листы бумаги, на которых были обозначены внесенные суммы денег. Имена всех влиятельных людей поселка перечислялись в подобающей последовательности, начиная с Кинтаро Торидзава, который «пожертвовал 300 иен», и кончая Тадаити Такэноути, «пожертвовавшим 30 иен».
Эта иерархия сказывалась даже в том порядке, в котором расположились перед сценой зрители. На возвышении, возле самой сцены, разместились все почтенные люди поселка во главе с председателем молодежной организации Москэ Торидзава и их семьи.
А Рэн Торидзава и Нобуёси Комацу, стоявшие поодаль на высокой каменной ограде, возвышались над всеми остальными. Это подчеркивало положение, которое каждый занимал в обществе.
Хацуэ и Кику с подругами сидели на узкой каменной ограде, с трудом удерживая равновесие.
— Погляди-ка, как она красиво одета! — Кику подтолкнула Хацуэ.
Прямо против них, выпрямившись во весь рост, стояла Рэн Торидзава в яркокрасной юбке и белом шерстяном полупальто. Электрический свет едва достигал до этого места, но в полумраке как-то особенно выделялся нарядный европейский костюм девушки. Рядом с Рэн виднелась фигура Комацу в офицерском мундире, И поэтому даже бесцеремонные деревенские парни не решались задевать девушку.
Публика зааплодировала. Песня была закончена, появился Кискэ Яманака в своей неизменной красной спортивной шапочке на голове и задернул занавес — это было его обязанностью. На авансцену вышел один из распорядителей и, держа в руках лист бумаги, на котором еще не просохла тушь, громко объявил:
— Прошу минуточку внимания... Внесено 200 иен от господина Цутому Ногами из деревни Хираяма.
Занавес снопа раздвинулся, и под аплодисменты председателя деревенской управы и других ее членов на сцену поднялся Тадаити Такэноути в аккуратном костюме полувоенного покроя.
Когда на сцене появился «их» Такэноути-еэнсэй, Хацуэ и ее подруги тоже принялись хлопать в ладоши. Так повелось еще с тех пор, когда они работали на шелкомотальной фабрике. Впрочем, Хацуэ, как всегда, ощутила какое-то беспокойство при виде вкрадчиво улыбающегося Такэпоути.
- Господа, простите, что осмеливаюсь беспокоить вас и разгар веселья, — заговорил Такэноути, придав своему лицу любезное выражение и с улыбкой расклани-ваясь направо и палено. — По счастливому стечению обстоятельств, наш многоуважаемый, известный всей Японии деятель крестьянского движения господин Цутому Ногами изволил сегодня прибыть в Симо-Кавадзои для организации новой политической партии и выступить там на собрании. И вот я, недостойный, всем сердцем, желая, чтобы господин Ногами обратился и ко всем нам, господа, осмелился просить его, занятого много-грудными делами, уделить нам несколько минут и почтить нас своим присутствием.
Снова раздались аплодисменты, и Такэноути слегка отступил назад. Всем было ясно, что Такэноути решил отныне связать свою судьбу с этой новой политической партией. Но то, о чем он начал говорить дальше, было нечто такое, чего до сих пор никогда не приходилось слышать из уст Такэноути:
— Сейчас, когда в Японии наступила эра демократии, мы должны, идя впереди масс, уничтожить старые феодальные пережитки и построить новую, демократическую Японию...
Внезапно кто-то крикнул:
— Прекратите политические доклады!
Такэноути, запнувшись на полуслове, повернул голову в ту сторону, откуда послышался голос, — там, возле каменной ограды, сидели вернувшиеся из армии солдаты, в большинстве бывшие резервисты. Неожиданно из репродуктора снова понеслись звуки музыки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
она действительно является революционной партией, то для него не имеет значения, как она называется.
— Говорят, завод в Кавадзои скоро снова начнет работать... В вашем поселке есть рабочие с этого за-нода?— спросил Кобаяси, который, наконец, согласился остаться переночевать и уселся поудобнее. — На этом заводе должен, как будто, работать младший брат одного моего покойного друга, Фумио Араки. Если не ошибаюсь, его зовут Тосио. Я бы хотел пригласить его на наше собрание, да не знаю, где он живет.
— Ну, это мы устроим, — отозвался Бунъя, вспомнив о своих ученицах Хацуэ Яманака и Кику. — В поселке есть рабочие с этого завода, я и сам каждый день бываю по делам службы в Симо-Кавадзои. Я наведаюсь на завод и расспрошу там о нем...
Настроение у Бунъя теперь было прекрасное. Он сам принес из дома охапку хвороста, так как невестка Тидзу, взяв ребенка, ушла на праздник.
— Молодежь-то веселится! Еще бы, ведь целых десять лет не видели праздника, — с радостной улыбкой шептал он про себя, складывая хворост у очага...
О, вы всё цветете, вишни холма Кудан... —всхлипывала уже порядком заигранная пластинка. К потемневшему небу над окутанными туманом горами неслась мелодия, приводя в радостное возбуждение жителей поселка, собравшихся перед храмом Каннон.
Молодым парням было скучно слушать, как распорядители зачитывают суммы пожертвований, внесенных на праздник, и фамилии подписавшихся. Звуки джаза опьяняли молодежь, привыкшую только к военным песням да к военному горну, и теперь им хотелось толкаться, обниматься, кричать во всё горло... - Ладно, понятно! Давай скорее!
— Ого, ого-го...
Кривляясь, делая нелепые, смешные движения, парни с вызывающим видом подскакивали к стоявшим перед сценой крестьянкам. Девушки с визгом разбегались, веселое оживление всё усиливалось.
В ярком свете стосвечовой лампы, подвешенной к ветке старой криптомерии, люди казались веселыми и радостно возбужденными. Впереди на циновках разме-
стились старики и дети, за ними до самого каменного забора, на котором тоже устроились зрители, стояли и сидели на корточках жители поселка. Люди заполнили всё пространство перед сценой, так что задние ряды доходили до самой середины тутовой рощи. Влажные от сырого тумана листья деревьев блестели в электрическом свете как молодая, весенняя зелень. Лица и глаза присутствующих тоже словно помолодели.
— Будет дурака валять! Слезай со сцепы, хватит! На сцене какой-то парень в солдатской рубашке,
видимо, демобилизованный, покраснев от натуги, старательно выводил мелодию песни «Нанива-буси».
— Помолчи! Подумаешь, критик нашелся! Солдатик второго разряда! — раздался другой голос по адресу кричавшего.
Окончательно растерявшись от смеха, криков и аплодисментов, парень в солдатской рубашке, упираясь рукой в пюпитр, зажмурив глаза и встряхивая головой, продолжал петь, но его пение и в самом деле было больше похоже на жалобные крики слепого амма,1 чем на песню.
По бокам сцены спускался белый с красным занавес— обычно им пользовались во время спортивных соревнований в начальной школе — и висели листы бумаги, на которых были обозначены внесенные суммы денег. Имена всех влиятельных людей поселка перечислялись в подобающей последовательности, начиная с Кинтаро Торидзава, который «пожертвовал 300 иен», и кончая Тадаити Такэноути, «пожертвовавшим 30 иен».
Эта иерархия сказывалась даже в том порядке, в котором расположились перед сценой зрители. На возвышении, возле самой сцены, разместились все почтенные люди поселка во главе с председателем молодежной организации Москэ Торидзава и их семьи.
А Рэн Торидзава и Нобуёси Комацу, стоявшие поодаль на высокой каменной ограде, возвышались над всеми остальными. Это подчеркивало положение, которое каждый занимал в обществе.
Хацуэ и Кику с подругами сидели на узкой каменной ограде, с трудом удерживая равновесие.
— Погляди-ка, как она красиво одета! — Кику подтолкнула Хацуэ.
Прямо против них, выпрямившись во весь рост, стояла Рэн Торидзава в яркокрасной юбке и белом шерстяном полупальто. Электрический свет едва достигал до этого места, но в полумраке как-то особенно выделялся нарядный европейский костюм девушки. Рядом с Рэн виднелась фигура Комацу в офицерском мундире, И поэтому даже бесцеремонные деревенские парни не решались задевать девушку.
Публика зааплодировала. Песня была закончена, появился Кискэ Яманака в своей неизменной красной спортивной шапочке на голове и задернул занавес — это было его обязанностью. На авансцену вышел один из распорядителей и, держа в руках лист бумаги, на котором еще не просохла тушь, громко объявил:
— Прошу минуточку внимания... Внесено 200 иен от господина Цутому Ногами из деревни Хираяма.
Занавес снопа раздвинулся, и под аплодисменты председателя деревенской управы и других ее членов на сцену поднялся Тадаити Такэноути в аккуратном костюме полувоенного покроя.
Когда на сцене появился «их» Такэноути-еэнсэй, Хацуэ и ее подруги тоже принялись хлопать в ладоши. Так повелось еще с тех пор, когда они работали на шелкомотальной фабрике. Впрочем, Хацуэ, как всегда, ощутила какое-то беспокойство при виде вкрадчиво улыбающегося Такэпоути.
- Господа, простите, что осмеливаюсь беспокоить вас и разгар веселья, — заговорил Такэноути, придав своему лицу любезное выражение и с улыбкой расклани-ваясь направо и палено. — По счастливому стечению обстоятельств, наш многоуважаемый, известный всей Японии деятель крестьянского движения господин Цутому Ногами изволил сегодня прибыть в Симо-Кавадзои для организации новой политической партии и выступить там на собрании. И вот я, недостойный, всем сердцем, желая, чтобы господин Ногами обратился и ко всем нам, господа, осмелился просить его, занятого много-грудными делами, уделить нам несколько минут и почтить нас своим присутствием.
Снова раздались аплодисменты, и Такэноути слегка отступил назад. Всем было ясно, что Такэноути решил отныне связать свою судьбу с этой новой политической партией. Но то, о чем он начал говорить дальше, было нечто такое, чего до сих пор никогда не приходилось слышать из уст Такэноути:
— Сейчас, когда в Японии наступила эра демократии, мы должны, идя впереди масс, уничтожить старые феодальные пережитки и построить новую, демократическую Японию...
Внезапно кто-то крикнул:
— Прекратите политические доклады!
Такэноути, запнувшись на полуслове, повернул голову в ту сторону, откуда послышался голос, — там, возле каменной ограды, сидели вернувшиеся из армии солдаты, в большинстве бывшие резервисты. Неожиданно из репродуктора снова понеслись звуки музыки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94