Благодаря ему Араки смог поступить в школу, а затем, окончив инженерно-технический факультет университета Васэда, сразу же устроился работать на завод Ои, принадлежавший компании «Токио-Электро». Фумио был рабочим-печатником. Во время массовых арестов в апреле 1929 года он был арестован, просидел в тюрьме около шести месяцев, а спустя год после освобождения его арестовали вторично. На этот раз следствие длилось долго. Брат отсидел три с половиной года в каторжной тюрьме Тиба. Когда он вышел на свободу, здоровье его было окончательно подорвано, и, пролежав несколько месяцев в больнице, он умер. Ему было тогда 29 лет. После смерти Фумио Араки иногда украдкой читал оставшиеся после него книги.
Араки не помнил, чтобы брат хоть раз говорил с ним о коммунистической партии. После первого ареста Фумио мало жил дома. Когда братья встречались, он расспрашивал Араки о занятиях в университете, просил заботиться о матери. Характер у брата был упрямый. Араки хорошо помнит, как вдвоем с матерью они пошли встречать брата, когда кончился срок его заключения в тюрьме Тиба.
Сгорбившись, став как будто меньше ростом, брат, с узелком в руках, вышел им навстречу из мышино-серых стен. Потом они все вместе прошли по длинному коридору в квадратную комнату с выбеленными стенами и стали перед высоким, похожим на кафедру столом: мать посредине, сыновья по бокам от нее.
По другую сторону столп стоял тюремным священник, лысый, с тускло поблескивающей платиновой цепочкой, тянувшейся из жилетного кармана, с удивительно смиренными и вместе с тем остро вспыхивающими глазками.
Он долго и нудно говорил о раскаянии, о том, как следует Фумио жить после выхода из тюрьмы — с новым, просветленным сознанием.
Мать тревожно, стараясь делать это незаметно, толкала старшего сына в спину, чтобы он склонил голову.
С легкой снисходительной усмешкой, говорившей о том, что он понимает материнскую тревогу, священник что-то пробормотал, заканчивая свою речь. И тут брат, гневно сжав челюсти, отвернулся к стенке и тихо, но вполне отчетливо произнес:
— И что, спрашивается, мелет?.. Делал бы свое дело, да побыстрее...
Тосио Араки не замечал, что своей привычкой шевелить губами, как будто разговаривая сам с собой, он точь-в-точь походил на покойного брата Фумио. Вот и сейчас Араки пошевелил губами и, спрятав книжку в карман, начал пробираться в тамбур, шагая своими длинными ногами прямо по скамейкам, перелезая через головы людей. Прижатый к одной из скамеек купе, он нечаянно толкнул какого-то седого человека. Тот поднял голову и вдруг удивленно вскрикнул:
— Никак Араки-сан!
Улыбающееся лицо, заросшее седой бородой, с морщинками, сбежавшимися к уголкам глаз, похожее на изображение бога Дайкоку. Это был Бунъя.
— Вот это встреча! Вы что, тоже направляетесь в Токио? А я вот по делам крестьянского союза... Еду в организационный комитет, в район Сиба, — как всегда громко принялся рассказывать Бунъя, хотя никто и не спрашивал его об этом. — У нас в районе подобрался народ — всё бывшие члены Всеяпонского крестьянского союза... Взялись за дело энергично... Ну, и говорят мне: «Съезди-ка в Токио, разузнай, как там дела в организационном комитете по созданию нового крестьянского союза», — говорил Бунъя с радостной улыбкой.
Он вытащил откуда-то из-под сиденья солдатскую флягу, достал из-за пазухи оловянный стаканчик, завернутый в обрывок газеты, и, налив в него рисовой водки, протянул Араки.
— Выпейте чарочку. Это еще покойная жена приготовляла... А вы куда же путь держите? — облизнув губы, спросил старик.
Рассказав откровенно всё о себе, Бунъя хотел теперь разузнать всё о своем собеседнике.
— Да вот, еду в правление, — неопределенно сказал Араки. Он и сам хорошенько не знал, зачем, собственно, едет.
— А, вот оно что... по служебным делам, значит...— Бунъя, искренне веривший всему, что бы ему ни сказали, заговорил еще громче, стараясь перекричать грохот поезда. — Так-так... Э-э, разрешите вас познакомить... Этот господин — адвокат из города Окая, — Бунъя хлопнул по плечу человека в пиджаке, сидевшего у самых его ног.
Адвокат, обхватив руками колени, сидел на полу, на расстеленной между скамейками газете. Взглянув на Араки, он слегка покраснел и застенчиво улыбнулся, как юноша, но когда он снял кепи, обнаружилось, что голова у него уже почти лысая и лет ему никак не меньше сорока.
— Доктор юриспруденции Сэнтаро Обаяси-сан. А это — старший мастер завода Кавадзои — Араки-сан. Араки... Араки... Виноват, забыл ваше имя...
— Тосио Араки.
— Интересно, какова же дальнейшая судьба вашего «Комитета дружбы»? — неожиданно спросил адвокат.
«Что такое? Откуда ему об этом известно?» — с удивлением подумал Араки.
Бунъя снова хлопнул адвоката по плечу.
— Вот этот человек, да, да, вот этот самый человек, с виду похожий на молоденького красавчика, в студенческие годы немало поработал для общего дела, да, да... — говорил Бунъя, поворачиваясь то к одному, то к другому собеседнику.
Адвокат Обаяси сконфуженно втянул голову в плечи. Теперь Бунъя начал толкать коленом какого-то человека, одетого в пальто с меховым воротником; человек этот сидел в углу возле окна и дремал, подперев голову руками.
— Кинтаро-сан, Кинтаро-сан!
Худощавый человек с бледным лицом, с сильно выдающимся кадыком, как будто нехотя, чуть приоткрыл глаза и едва заметно, одним лишь движением век, приветствовал Араки.
— Это старший брат Рэн Торидзава, той барышни, что на днях поступила к вам на службу, в контору...— Пока Бунъя рассказывал это, Кинтаро уже успел откинуть голову на спинку скамейки и закрыть глаза. — Едет в Токио денежки зарабатывать... Хе-хе-хе... собрались, так сказать, коза и капуста... — болтал слегка захмелевший старик.
Кинтаро Торидзава, криво усмехаясь, продолжал сидеть с закрытыми глазами.
В это время в вагоне началось какое-то движение. Поезд замедлял ход.
— Подъезжаем к Асагава, что ли? — проговорил адвокат Обаяси, поднимаясь. Араки поспешил вернуться на свое место. Но шум и беспокойное движение в вагоне не прекращались. За окном замелькала песчаная, подернутая изморозью насыпь, показалась деревянная ограда станции Асагава. Послышался звон разбиваемых оконных стекол, и в вагон с громкими криками ворвались полицейские.
— Все выходи! Выходи по одному! Полицейские, вооруженные резиновыми дубинками,
сдерживали хлынувшую к дверям толпу пассажиров. Люди пытались ускользнуть от облавы и, закинув за плечи мешки, прыгали прямо па рельсы, но там тоже стояли полицейские и задерживали их.
Вдоль всей платформы валялись растоптанные сумки, узлы, котомки. Полицейские, обутые в американские ботинки, топтали ногами белые зерна рассыпанного риса.
Араки стоял в шеренге, дожидаясь, когда его обыщут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
Араки не помнил, чтобы брат хоть раз говорил с ним о коммунистической партии. После первого ареста Фумио мало жил дома. Когда братья встречались, он расспрашивал Араки о занятиях в университете, просил заботиться о матери. Характер у брата был упрямый. Араки хорошо помнит, как вдвоем с матерью они пошли встречать брата, когда кончился срок его заключения в тюрьме Тиба.
Сгорбившись, став как будто меньше ростом, брат, с узелком в руках, вышел им навстречу из мышино-серых стен. Потом они все вместе прошли по длинному коридору в квадратную комнату с выбеленными стенами и стали перед высоким, похожим на кафедру столом: мать посредине, сыновья по бокам от нее.
По другую сторону столп стоял тюремным священник, лысый, с тускло поблескивающей платиновой цепочкой, тянувшейся из жилетного кармана, с удивительно смиренными и вместе с тем остро вспыхивающими глазками.
Он долго и нудно говорил о раскаянии, о том, как следует Фумио жить после выхода из тюрьмы — с новым, просветленным сознанием.
Мать тревожно, стараясь делать это незаметно, толкала старшего сына в спину, чтобы он склонил голову.
С легкой снисходительной усмешкой, говорившей о том, что он понимает материнскую тревогу, священник что-то пробормотал, заканчивая свою речь. И тут брат, гневно сжав челюсти, отвернулся к стенке и тихо, но вполне отчетливо произнес:
— И что, спрашивается, мелет?.. Делал бы свое дело, да побыстрее...
Тосио Араки не замечал, что своей привычкой шевелить губами, как будто разговаривая сам с собой, он точь-в-точь походил на покойного брата Фумио. Вот и сейчас Араки пошевелил губами и, спрятав книжку в карман, начал пробираться в тамбур, шагая своими длинными ногами прямо по скамейкам, перелезая через головы людей. Прижатый к одной из скамеек купе, он нечаянно толкнул какого-то седого человека. Тот поднял голову и вдруг удивленно вскрикнул:
— Никак Араки-сан!
Улыбающееся лицо, заросшее седой бородой, с морщинками, сбежавшимися к уголкам глаз, похожее на изображение бога Дайкоку. Это был Бунъя.
— Вот это встреча! Вы что, тоже направляетесь в Токио? А я вот по делам крестьянского союза... Еду в организационный комитет, в район Сиба, — как всегда громко принялся рассказывать Бунъя, хотя никто и не спрашивал его об этом. — У нас в районе подобрался народ — всё бывшие члены Всеяпонского крестьянского союза... Взялись за дело энергично... Ну, и говорят мне: «Съезди-ка в Токио, разузнай, как там дела в организационном комитете по созданию нового крестьянского союза», — говорил Бунъя с радостной улыбкой.
Он вытащил откуда-то из-под сиденья солдатскую флягу, достал из-за пазухи оловянный стаканчик, завернутый в обрывок газеты, и, налив в него рисовой водки, протянул Араки.
— Выпейте чарочку. Это еще покойная жена приготовляла... А вы куда же путь держите? — облизнув губы, спросил старик.
Рассказав откровенно всё о себе, Бунъя хотел теперь разузнать всё о своем собеседнике.
— Да вот, еду в правление, — неопределенно сказал Араки. Он и сам хорошенько не знал, зачем, собственно, едет.
— А, вот оно что... по служебным делам, значит...— Бунъя, искренне веривший всему, что бы ему ни сказали, заговорил еще громче, стараясь перекричать грохот поезда. — Так-так... Э-э, разрешите вас познакомить... Этот господин — адвокат из города Окая, — Бунъя хлопнул по плечу человека в пиджаке, сидевшего у самых его ног.
Адвокат, обхватив руками колени, сидел на полу, на расстеленной между скамейками газете. Взглянув на Араки, он слегка покраснел и застенчиво улыбнулся, как юноша, но когда он снял кепи, обнаружилось, что голова у него уже почти лысая и лет ему никак не меньше сорока.
— Доктор юриспруденции Сэнтаро Обаяси-сан. А это — старший мастер завода Кавадзои — Араки-сан. Араки... Араки... Виноват, забыл ваше имя...
— Тосио Араки.
— Интересно, какова же дальнейшая судьба вашего «Комитета дружбы»? — неожиданно спросил адвокат.
«Что такое? Откуда ему об этом известно?» — с удивлением подумал Араки.
Бунъя снова хлопнул адвоката по плечу.
— Вот этот человек, да, да, вот этот самый человек, с виду похожий на молоденького красавчика, в студенческие годы немало поработал для общего дела, да, да... — говорил Бунъя, поворачиваясь то к одному, то к другому собеседнику.
Адвокат Обаяси сконфуженно втянул голову в плечи. Теперь Бунъя начал толкать коленом какого-то человека, одетого в пальто с меховым воротником; человек этот сидел в углу возле окна и дремал, подперев голову руками.
— Кинтаро-сан, Кинтаро-сан!
Худощавый человек с бледным лицом, с сильно выдающимся кадыком, как будто нехотя, чуть приоткрыл глаза и едва заметно, одним лишь движением век, приветствовал Араки.
— Это старший брат Рэн Торидзава, той барышни, что на днях поступила к вам на службу, в контору...— Пока Бунъя рассказывал это, Кинтаро уже успел откинуть голову на спинку скамейки и закрыть глаза. — Едет в Токио денежки зарабатывать... Хе-хе-хе... собрались, так сказать, коза и капуста... — болтал слегка захмелевший старик.
Кинтаро Торидзава, криво усмехаясь, продолжал сидеть с закрытыми глазами.
В это время в вагоне началось какое-то движение. Поезд замедлял ход.
— Подъезжаем к Асагава, что ли? — проговорил адвокат Обаяси, поднимаясь. Араки поспешил вернуться на свое место. Но шум и беспокойное движение в вагоне не прекращались. За окном замелькала песчаная, подернутая изморозью насыпь, показалась деревянная ограда станции Асагава. Послышался звон разбиваемых оконных стекол, и в вагон с громкими криками ворвались полицейские.
— Все выходи! Выходи по одному! Полицейские, вооруженные резиновыми дубинками,
сдерживали хлынувшую к дверям толпу пассажиров. Люди пытались ускользнуть от облавы и, закинув за плечи мешки, прыгали прямо па рельсы, но там тоже стояли полицейские и задерживали их.
Вдоль всей платформы валялись растоптанные сумки, узлы, котомки. Полицейские, обутые в американские ботинки, топтали ногами белые зерна рассыпанного риса.
Араки стоял в шеренге, дожидаясь, когда его обыщут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94