..
Открыв рот, Фурукава удивленно смотрел на Обаяси. Фальшивя, путая слова, он, тем не менее, первый присоединил свой голос к голосу лектора. Парень впервые слышал эту песню —такую суровую, мужественную, такую торжественную и в то же время как будто давным-давно уже звучавшую в его сердце.
...Над Кремлевской стеной эта песня гремит, Эту песню в далеком Чикаго поют...
Обаяси пел стоя, от напряжения на шее у него набухла вена. Сначала ему вторил нестройный хор голосов, но, постепенно сливаясь, голоса поющих звучали всё дружнее. Девушки незаметно приблизились к самому порогу, а Кику Яманака, быстрее всех запоминавшая песни, с увлечением пела, вся подавшись вперед.
Синъити старался не смотреть на Рэн. Она была в синем пальто, из-за ворота выглядывал оранжевый шарфик. Заметив, что ее голос выделяется из общего хора, она повела плечами и бросила взгляд на Синъити.
— Что-то у меня не получается! — небрежно заявила она и без стеснения обвела взглядом поющих: вот худое, землистое лицо Хана Токи, она поет громко, нисколько не смущаясь; вот Фурукава и другие — все старательно выводят мелодию песни, даже Хацуэ с подругами. Синъити, хотя и не смотрел на Рэн, отлично понимал ее настроение.
— Ну, кто возвращается в Окая? Будем петь по дороге!— Обаяси поднялся, надевая свою спортивную шапочку. Тесный круг раскололся, несколько человек вместе с Обаяси начали спускаться по лестнице.
Синъити тоже сошел вниз, провожая лектора. Он был членом агитационно-воспитательной секции профсоюза, и так как возглавлявший секцию Накатани находился в этот вечер на заседании комитета, Синъити оставался сегодня ответственным по рабочим курсам. Внизу адвокат Обаяси немного задержался и подошел к Синъити.
— Синъити-кун! Хочешь вступить в Коммунистический союз молодежи? — чуть понизив голос, спросил Обаяси. Он вынул из кармана какой-то листок и подал его Синъити. Синъити изумленно взглянул на него. — Нет, нет, ведь комсомол — массовая организация, это не то, что компартия... Ну, посмотри устав, посоветуйся с друзьями...—добавил Обаяси и торопливо вышел во двор, где его ожидали попутчики. Он сразу же пропал в белесой мгле метели.
— Коммунистический союз молодежи? Комсомол?— бормотал про себя Синъити, шагая по темной галерее к помещению профсоюзного комитета. Он чувствовал одновременно и облегчение от того, что это еще не компартия, и какую-то неудовлетворенность. В последнее время Синъити старался быть особенно строгим к себе. Ему почему-то казалось, что любовь к Рэн действует на него размагничивающе. Заметив темный силуэт на противоположном конце галереи, он сразу понял, что это Рэн.
— Вы проводите меня, да? — поравнявшись с ним,
она сунула ему что-то в руку и приблизила к Синъити белое лицо, затененное остроконечным капюшоном.
— Я проводил бы, но только... мне еще нужно...
Синъити хотел объяснить, что так как он сегодня ответственный дежурный, у него еще есть дела, но Рэн, тряхнув головой, не дала ему договорить.
— Хорошо, я подожду вас... Мне нужно с вами поговорить!
В конце галереи показалась чья-то фигура, и они разошлись в разные стороны. Синъити спрятал блокнот, который передала ему Рэн, в карман пальто. Он думал о том, что намеченные на сегодня планы опять срываются—опять ему не удастся поработать над книгой «Государство и революция», которую он начал изучать.
Когда Синъити вошел в помещение комитета, заседание еще продолжалось.
— Спасибо, что заменил меня! Занятия уже кончились?— спросил Накатани, выглядывая из группы рабочих, окружавших железный хибати. Синъити кивнул.
— Ладно, запиши в дневник, — сказал Накатани и нырнул обратно в круг.
Хотя профсоюзный комитет включился в борьбу за контроль над производством, пока не было еще и речи о мероприятиях в отношении готовой продукции или о сбыте ее. Сейчас нужно было своими силами поддержать и расширить производство и тем самым лишить компанию возможности пустить в ход излюбленный козырь — ссылку на «убытки», которые она якобы терпит. Однако компания продолжала политику саботажа, и приходилось бороться с простоями, возникавшими из-за несвоевременной доставки сырья и необходимых деталей с других заводов. Это была нелегкая задача, и заседания профсоюзного комитета, собиравшегося по вечерам под председательством Араки, каждый раз затягивались.
— Уже восемь часов! — воскликнул Араки. — Домой, домой! Спасибо за труды.
Все шумно начали расходиться: и те, кто беседовал у соседнего стола, над которым висела надпись «Организационная секция», и работники секретариата, размножавшие тексты на мимеографе.
«...День занятий рабочих курсов. Присутствовало 157 человек, в том числе мужчин... и женщин...»
Усевшись за стол под треугольной табличкой «Агитационно-воспитательная секция», Синъити аккуратно записывал всё. «Занятие первое, с пяти до шести часов вечера. Тема: „Диалектический материализм"»... Покончив с записями, Синъити огляделся вокруг, затем вытащил блокнот и погрузился в чтение.
С недавнего времени Синъити и Рэн делились своими мыслями и чувствами письменно, пользуясь для этого блокнотом, который передавали друг другу. Рэн писала лиловыми чернилами, Синъити черными. Иногда они писали о своей любви — оба стеснялись говорить об этом вслух, иногда спорили о чем-нибудь. Этот блокнот был их секретом, принадлежавшим только им двоим, их любви.
Рэн хорошо поняла, что имел в виду Синъити в своем последнем письме, говоря о «значении практики». Как и все письма Синъити, это письмо, похожее на научную статью, было полно недомолвок и иносказательных выражений.
«Но так ли это необходимо? — писала Рэн. — Я конечно, понимаю, что значение практического опыта велико. Особенно это важно для такой мелкобуржуазной девушки, как я. Хорошо, предположим, я поселюсь в общежитии. Но можно ли считать обстановку там подходящей для чтения и занятий?»
Послышался тихий стук. Поспешно прикрыв блокнот рукой, Синъити поднял глаза. В окно, залепленное хлопьями снега, легонько постукивали белые пальчики Рэн.
— Прочитали блокнот? — спросила Рэн, поравнявшись с Синъити. Глядя себе под ноги, Синъити утвердительно кивнул.
Они прошли метров триста по «шоссе Кадокура» в сторону Окая и, свернув налево, начали подниматься по дороге, извивавшейся между террасами полей.
Метель улеглась, и кругом было светло от снега. Поселок Самбоммацу, находившийся в километре отсюда, оказался теперь прямо над их головами.
— Если вы хотите, чтобы я это сделала, — я перееду. Мне неважно: пусть общежитие, пусть что угодно...
Рэн шагала рядом, просунув руку под локоть Синъити, и, дурачась, словно нечаянно, ступала резиновыми ботиками прямо в сугроб. Время от времени она заглядывала ему в лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
Открыв рот, Фурукава удивленно смотрел на Обаяси. Фальшивя, путая слова, он, тем не менее, первый присоединил свой голос к голосу лектора. Парень впервые слышал эту песню —такую суровую, мужественную, такую торжественную и в то же время как будто давным-давно уже звучавшую в его сердце.
...Над Кремлевской стеной эта песня гремит, Эту песню в далеком Чикаго поют...
Обаяси пел стоя, от напряжения на шее у него набухла вена. Сначала ему вторил нестройный хор голосов, но, постепенно сливаясь, голоса поющих звучали всё дружнее. Девушки незаметно приблизились к самому порогу, а Кику Яманака, быстрее всех запоминавшая песни, с увлечением пела, вся подавшись вперед.
Синъити старался не смотреть на Рэн. Она была в синем пальто, из-за ворота выглядывал оранжевый шарфик. Заметив, что ее голос выделяется из общего хора, она повела плечами и бросила взгляд на Синъити.
— Что-то у меня не получается! — небрежно заявила она и без стеснения обвела взглядом поющих: вот худое, землистое лицо Хана Токи, она поет громко, нисколько не смущаясь; вот Фурукава и другие — все старательно выводят мелодию песни, даже Хацуэ с подругами. Синъити, хотя и не смотрел на Рэн, отлично понимал ее настроение.
— Ну, кто возвращается в Окая? Будем петь по дороге!— Обаяси поднялся, надевая свою спортивную шапочку. Тесный круг раскололся, несколько человек вместе с Обаяси начали спускаться по лестнице.
Синъити тоже сошел вниз, провожая лектора. Он был членом агитационно-воспитательной секции профсоюза, и так как возглавлявший секцию Накатани находился в этот вечер на заседании комитета, Синъити оставался сегодня ответственным по рабочим курсам. Внизу адвокат Обаяси немного задержался и подошел к Синъити.
— Синъити-кун! Хочешь вступить в Коммунистический союз молодежи? — чуть понизив голос, спросил Обаяси. Он вынул из кармана какой-то листок и подал его Синъити. Синъити изумленно взглянул на него. — Нет, нет, ведь комсомол — массовая организация, это не то, что компартия... Ну, посмотри устав, посоветуйся с друзьями...—добавил Обаяси и торопливо вышел во двор, где его ожидали попутчики. Он сразу же пропал в белесой мгле метели.
— Коммунистический союз молодежи? Комсомол?— бормотал про себя Синъити, шагая по темной галерее к помещению профсоюзного комитета. Он чувствовал одновременно и облегчение от того, что это еще не компартия, и какую-то неудовлетворенность. В последнее время Синъити старался быть особенно строгим к себе. Ему почему-то казалось, что любовь к Рэн действует на него размагничивающе. Заметив темный силуэт на противоположном конце галереи, он сразу понял, что это Рэн.
— Вы проводите меня, да? — поравнявшись с ним,
она сунула ему что-то в руку и приблизила к Синъити белое лицо, затененное остроконечным капюшоном.
— Я проводил бы, но только... мне еще нужно...
Синъити хотел объяснить, что так как он сегодня ответственный дежурный, у него еще есть дела, но Рэн, тряхнув головой, не дала ему договорить.
— Хорошо, я подожду вас... Мне нужно с вами поговорить!
В конце галереи показалась чья-то фигура, и они разошлись в разные стороны. Синъити спрятал блокнот, который передала ему Рэн, в карман пальто. Он думал о том, что намеченные на сегодня планы опять срываются—опять ему не удастся поработать над книгой «Государство и революция», которую он начал изучать.
Когда Синъити вошел в помещение комитета, заседание еще продолжалось.
— Спасибо, что заменил меня! Занятия уже кончились?— спросил Накатани, выглядывая из группы рабочих, окружавших железный хибати. Синъити кивнул.
— Ладно, запиши в дневник, — сказал Накатани и нырнул обратно в круг.
Хотя профсоюзный комитет включился в борьбу за контроль над производством, пока не было еще и речи о мероприятиях в отношении готовой продукции или о сбыте ее. Сейчас нужно было своими силами поддержать и расширить производство и тем самым лишить компанию возможности пустить в ход излюбленный козырь — ссылку на «убытки», которые она якобы терпит. Однако компания продолжала политику саботажа, и приходилось бороться с простоями, возникавшими из-за несвоевременной доставки сырья и необходимых деталей с других заводов. Это была нелегкая задача, и заседания профсоюзного комитета, собиравшегося по вечерам под председательством Араки, каждый раз затягивались.
— Уже восемь часов! — воскликнул Араки. — Домой, домой! Спасибо за труды.
Все шумно начали расходиться: и те, кто беседовал у соседнего стола, над которым висела надпись «Организационная секция», и работники секретариата, размножавшие тексты на мимеографе.
«...День занятий рабочих курсов. Присутствовало 157 человек, в том числе мужчин... и женщин...»
Усевшись за стол под треугольной табличкой «Агитационно-воспитательная секция», Синъити аккуратно записывал всё. «Занятие первое, с пяти до шести часов вечера. Тема: „Диалектический материализм"»... Покончив с записями, Синъити огляделся вокруг, затем вытащил блокнот и погрузился в чтение.
С недавнего времени Синъити и Рэн делились своими мыслями и чувствами письменно, пользуясь для этого блокнотом, который передавали друг другу. Рэн писала лиловыми чернилами, Синъити черными. Иногда они писали о своей любви — оба стеснялись говорить об этом вслух, иногда спорили о чем-нибудь. Этот блокнот был их секретом, принадлежавшим только им двоим, их любви.
Рэн хорошо поняла, что имел в виду Синъити в своем последнем письме, говоря о «значении практики». Как и все письма Синъити, это письмо, похожее на научную статью, было полно недомолвок и иносказательных выражений.
«Но так ли это необходимо? — писала Рэн. — Я конечно, понимаю, что значение практического опыта велико. Особенно это важно для такой мелкобуржуазной девушки, как я. Хорошо, предположим, я поселюсь в общежитии. Но можно ли считать обстановку там подходящей для чтения и занятий?»
Послышался тихий стук. Поспешно прикрыв блокнот рукой, Синъити поднял глаза. В окно, залепленное хлопьями снега, легонько постукивали белые пальчики Рэн.
— Прочитали блокнот? — спросила Рэн, поравнявшись с Синъити. Глядя себе под ноги, Синъити утвердительно кивнул.
Они прошли метров триста по «шоссе Кадокура» в сторону Окая и, свернув налево, начали подниматься по дороге, извивавшейся между террасами полей.
Метель улеглась, и кругом было светло от снега. Поселок Самбоммацу, находившийся в километре отсюда, оказался теперь прямо над их головами.
— Если вы хотите, чтобы я это сделала, — я перееду. Мне неважно: пусть общежитие, пусть что угодно...
Рэн шагала рядом, просунув руку под локоть Синъити, и, дурачась, словно нечаянно, ступала резиновыми ботиками прямо в сугроб. Время от времени она заглядывала ему в лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94