— Благодарю вас, — Комацу подчеркнуто резким движением склонил голову, потом лицо его снова как бы окаменело. Он даже не пошевельнулся — ни когда Рэн, уткнувшись лицом в спинку кресла, старалась удержаться от смеха, ни когда она расхохоталась и выбежала за дверь, — он всё продолжал смотреть прямо перед собой, важно и сосредоточенно.
Вошла хозяйка с подносом в руках и подала чай. Торидзава что-то тихо, будто выговаривая, сказал жене и снова заулыбался гостям. Нарушенная было беседа возобновилась.
— При нынешнем положении дел даже наличные деньги не гарантированы от случайностей, — заметил Такэноути. — Следует обязательно ждать инфляции... — с непроницаемо-равнодушным видом прибавил он, когда Кинтаро быстро повернулся к нему.— Правильно я говорю, господин директор?
Директор, откинувшись на спинку глубокого кресла и склонив голову на руку, кивнул в знак согласия. Комацу сидел всё так же неподвижно и продолжал молчать. Нобуёси Комацу принадлежал к родовитой семье местного дворянства и приходился родственником, правда дальним, Кадокура. Семья Комацу, жившая в поселке Самбоммацу, владела небольшим поместьем, однако сам он не занимался сельским хозяйством. Окончив колледж, Комацу начал службу на фабрике Кадокура, но очень скоро был зачислен добровольцем в армию. Когда на фабрике разместился эвакуированный завод компании «Токио-Электро», за Комацу было сохранено место начальника общего отдела, и жалованье ему выплачивалось по-прежнему. Таким образом, находясь в армии, он, по существу, имел двойной доход.
За три года Комацу благополучно дослужился до чина поручика. Всё это время он находился в префектуре Тиба, перемещаясь вдоль линии морского побережья.
Его «работа» заключалась в подготовке площадок для строительства оборонительных сооружений в
прибрежных городках и поселках. Для этого он разрушал дома мирных жителей, направляя па них танки. Он реквизировал лодки у местных рыбаков для строительных батальонов, бесцеремонно хозяйничал на станциях частных железнодорожных линий, набирал женские «добровольческие» отряды для земляных работ на строительстве военных объектов и, встречая смазливых девушек, не останавливался даже перед насилием. Когда Комацу руководил строительством помещений для командиров частей, в его ведении находился интендантский склад, и он нередко запирался в нем на сутки, а то и больше, и устраивал кутежи и попойки. Словом, это был один из тех молодых офицеров, которых совершенно развратила обстановка «содружества» военных и местных гражданских властей. По окончании войны Комацу поехал в Токио, и так как он, в отличие от большинства военных, сравнительно хорошо ориентировался во всех изменениях политической ситуации и в настроениях высших военных кругов, то ухитрился довольно быстро для офицера демобилизоваться и вернуться домой.
— Самое выгодное сейчас — это материальные ценности...— хрипло прошептал Такэноути, приближая к Кинтаро свое белое, как у женщины, лицо с маленькими глазками, поблескивающими из-под припухших век.— Война кончилась, и отмена контроля, можно сказать, дело решенное. Вот почему теперь самое главное — это материальные ценности. Всё равно какие — древесина, дома, ткани, обмундирование... Да и не только это. Лесные угодья тоже хорошо иметь, потому что цены на лес поднимутся... Земля? Землю — тоже, тем более, когда будет отменена система военных поставок...
Неожиданно в разговор вмешался Комацу.
— Земля будет конфискована, — не меняя позы, произнес он, по-военному отчеканивая слова. — Я слышал об этом вчера, когда выезжал из Токио. Одним из союзников является Советский Союз. Советский Союз будет настаивать на проведении этой самой «демократической революции», и вся помещичья земля будет конфискована.
Он резко оборвал свою речь, словно говоря: «Я кончил», — и продолжал сидеть в кресле всё с тем же непроницаемым лицом, как бы предоставляя собеседникам верить или не верить его словам.
— Не может быть?! — блеснул глазками Такэноути, но Комацу не удостоил его ответом. Директор, казалось, тоже услышал нечто новое для себя, а с лица хозяина сразу исчезла улыбка.
— Не может быть! — снова воскликнул Такэноути.— Правда, ходили слухи, будто обязательные поставки помещику будут отменены, но чтобы всю землю... — Слова Комацу никак не укладывались у него в голове.— Да ведь в самой Америке тоже существует собственность на землю... Правильно я говорю, господин директор?
Директор неопределенно хмыкнул и покачал головой. Он и верил и не верил этому удивительному сообщению. И Сагара, и Торидзава, и Такэноути были настолько поглощены своими мыслями, что не заметили, как сам виновник переполоха Нобуёси Комацу незаметно вышел из комнаты.
Плотно сдвинув сёдзи, опустившись на циновки, Рэн читала письмо.
Когда она выбежала из гостиной, почтальон как раз принес почту, и девушка мигом заметила среди пачки газет и писем белый квадратный конверт — письмо Икэ-нобэ.
Комната Рэн была угловой и выходила на террасу. Лучи солнца, проникавшие сквозь сёдзи, пригревали еще совсем по-летнему. Вокруг Рэн были разбросаны клубки оранжевой и белой шерсти, вязальные спицы, приложения к женским журналам: она вязала свитер. Но сейчас Рэн, казалось, не замечала беспорядка.
Несколько мгновений она сидела неподвижно, словно застыв. Потом подняла голову и устремила взгляд на дрожащие тени спутанных ветвей деревьев, которые плясали по ярко освещенным солнцем сёдзи. Сложив руки на коленях, Рэн, как всегда в минуты напряженного раздумья, нахмурившись, смотрела прямо перед собой широко раскрытыми, немигающими глазами и ничего не видела.
Два листа белой почтовой бумаги были испещрены четкими, слегка округлыми иероглифами. Они так аккуратно и так ровно следовали друг за другом, что казались напечатанными, и это почему-то смущало Рэн. Она
нерешительно сложила письмо точно по линиям сгибов, но тут же порывистым движением снова развернула.
— Нет, я все-таки должна узнать, что у него на сердце!
«Я был очень поражен, прочитав ваше письмо. И в то же время какой-то голос говорил мне, что удивляться не следует. У меня было такое ощущение, что это — судьба и случилось то, что должно было случиться. Я был очень счастлив, я совсем растерялся от этого неожиданного счастья. Сначала я просто не знал, что же мне теперь делать, что предпринять, — так я обрадовался. Но, странное дело, вместе с чувством радости меня охватило ощущение какой-то печали... В конце августа я вернулся домой, в Токио, почти целую неделю носил ваше письмо с собой и думал, думал...
Скажу прямо. Если вы меня любите, то знайте, что я люблю вас гораздо сильнее. В ту ночь в больнице я почти до рассвета не мог сомкнуть глаз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94