.. числу... месяца вами будет представлен подробно разработанный проект, могущий лечь в основу...»
Раздались аплодисменты и восторженные возгласы. Люди испытывали простую человеческую радость при мысли, что мечта о повышении заработной платы наконец осуществляется и тем самым хоть немного облегчится их тяжелое существование.
Директор раздраженно косился на окружающих. Такэноути, давно уже стоявший рядом с подушечкой для печати в руках, поднес ее директору, проговорив: «Пожалуйста!» Сагара дрожащей рукой вытащил печать. Приложив ее к документу, он еще раз злобно оглядел присутствующих.
Но теперь многие избегали взгляда директора. Как бы там ни было — их требования были приняты, и люди на радостях испытывали чуть ли не благодарность.
— Нет, не нужно!.. — Сагара отказался от чашки чая, которую подала ему Хана Токи. Он направился к выходу. Рабочие расступились, давая ему дорогу. Внезапно, точно споткнувшись, Сагара остановился.
У самой стенки, в группе работниц, он заметил Хацуэ. Девушка стояла позади всех, так что видна была только ее голова. Она спокойно встретила устремленный на нее взгляд директора и не отвела глаз. Сердито натягивая перчатки, Сагара отвернулся первым и прошел вперед.
Хацуэ почувствовала, как всю ее словно жаром охватило.
Руки девушки сами собой сжались в кулаки.
Глава шестая
ДЖИПЫ НА ЗАВОДЕ
Теплые лучи утреннего солнца освещают широкую террасу и сквозь раздвинутые сёдзи проникают в комнату.
Нобуёси Комацу, обложившись газетами, лежит на животе, подперев подбородок руками. Глаза его, с чуть покрасневшими белками, бездумно устремлены в пространство. Дорогое золотисто-коричневое хаори — семейная реликвия — распахнуто на груди. Вся ленивая поза Комацу свидетельствует о том, что этот молодой человек с детства ни в чем не знал отказа.
Сейчас даже здесь, в Синсю, где весна всегда наступает поздно, несколько старых слив в саду перед домом покрылись цветами. Далеко, до самого холма, поросшего лесом, раскинулся этот сад с прудом, с повалившимся, покрытым плесенью каменным фонарем. Владельцы усадьбы, связанные родственными узами с Кадокура, до первой мировой войны считались самой богатой помещичьей семьей в этом районе, и сейчас еще их усадьба, хотя и запущенная, не имела себе равных в Самбом-мацу.
Широко зевнув и нахмурив брови, Нобуёси продолжал смотреть вдаль. Вид у него был рассеянный, как всегда, когда он думал о чем-нибудь важном для себя. Приближался срок выборов; газеты под крупными заголовками печатали сведения о местных кандидатах, публиковали программы политических партий. Нобуёси неотступно преследовала мысль о лозунге, выдвинутом коммунистической партией: «Долой монархию! За создание народного правительства!» Кроме того, он был обеспокоен деятельностью «комитета по контролю над производством», созданного на заводе после недавнего конфликта. Эти мысли то всплывали в его сознании, то исчезали. Вот так же там за холмом, на который он сейчас смотрел, в колеблющейся весенней дымке то вырисовывался, то пропадал пик Ягатакэ, и всё же нельзя было сомневаться в том, что он действительно существует.
В апреле дни стали длиннее, но с тех пор как компания пошла на уступки, Комацу нужно было приходить на службу лишь к половине десятого утра. Благодаря борьбе, которую вел профсоюз, жалованье Нобуёси тоже увеличилось, и даже значительно по сравнению с заработной платой рабочих, но он совсем не радовался этому. Он считал унизительным рассматривать себя как простого служащего на жалованье.
Внезапно Комацу бросились в глаза заголовки в одной из валявшихся перед ним газет: «Министр торговли Огасавара затрудняется дать ответ», «Представители профсоюзов протестуют против запрещения рабочего контроля над производством». Резким движением Нобуёси схватил газету и прочитал всю статью до конца. В ней сообщалось о событиях на шахтах Такахаги. «В связи с недавним, выгодным для капиталистов ре-
шением министерства промышленности и торговли, — писала газета, — представители объединения тридцати профсоюзных организаций требуют установления рабочего контроля на шахтах, но министр торговли уклоняется от прямого ответа, заявляя, что вопрос о законности рабочего контроля над производством еще не разрешен правительством».
Нобуёси сплюнул за террасу и, отшвырнув газету, перевернулся на спину. «Эх, слюнтяй!» — как будто говорила его сердитая физиономия.
Он помнил «Заявление четырех министров», которое было опубликовано еще во время февральского конфликта на заводе. Это заявление о необходимости «категорически пресекать акты насилия и принуждения со стороны рабочих, сопровождающие рабочие конфликты, как действия, противоречащие законности и посягающие на права собственников», вселяло в него надежду. Комацу беседовал тогда об этом с директором завода, он верил, что за заявлением скрывается и другой, более глубокий смысл, связанный с общей политической ситуацией.
Уже несколько минут в глубине дома слышался глухой, надсадный старческий кашель. В комнату, поддерживаемый служанкой, вошел старик. Желтое распухшее тело старика было облачено в мохнатый, в яркую клетку халат, поверх которого был накинут еще один — коричневый ватный. Нобуёси быстро вскочил и привел себя в порядок. Он поправил ворот кимоно, весь как-то подтянулся.
— Нобуёси, почитай мне газету!
Параличный старик был отцом Нобуёси. Он уселся, вытянув ноги по сторонам черного лакированного столика, украшенного гербами дома Комацу. В правой руке, еще сохранившей подвижность, старик сжимал палочки для еды. Служанка, деревенская женщина лет тридцати, стоя возле него на коленях, держала у его рта чашку и осторожно помогала ему есть.
— Что такое? Цутому Ногами берет верх?.. Дура! Не суп, а гарнир! Гарнир, говорят тебе! — он принялся бранить служанку глухим хриплым голосом, роняя изо рта зернышки риса. — Не слышу, читай громче! Как? Сэнтаро Обаяси?.. Этот откуда взялся? Из Окая?Адво-
кат из Окая? Не знаю такого! Мне эти молокососы не известны!
Старик говорил всё это с таким видом, как будто немыслимо было выдвигать кандидатами в депутаты парламента людей, которых он не знал. Много лет назад старик долгое время состоял членом совета префектуры, потом его забаллотировали. Но был в его жизни и такой период, когда он выставлял свою кандидатуру в парламент. В политических кругах Южной Синано он пользовался в те годы влиянием.
«Господин Комацу помешался на политике и промотал на этом все свои угодья», — говорили о нем, но старик отлично знал, что политиканство далеко не всегда ведет к разорению, совсем наоборот. В свое время в связи с новым земельным налогом ему удалось почти за бесценок скупить лесные участки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
Раздались аплодисменты и восторженные возгласы. Люди испытывали простую человеческую радость при мысли, что мечта о повышении заработной платы наконец осуществляется и тем самым хоть немного облегчится их тяжелое существование.
Директор раздраженно косился на окружающих. Такэноути, давно уже стоявший рядом с подушечкой для печати в руках, поднес ее директору, проговорив: «Пожалуйста!» Сагара дрожащей рукой вытащил печать. Приложив ее к документу, он еще раз злобно оглядел присутствующих.
Но теперь многие избегали взгляда директора. Как бы там ни было — их требования были приняты, и люди на радостях испытывали чуть ли не благодарность.
— Нет, не нужно!.. — Сагара отказался от чашки чая, которую подала ему Хана Токи. Он направился к выходу. Рабочие расступились, давая ему дорогу. Внезапно, точно споткнувшись, Сагара остановился.
У самой стенки, в группе работниц, он заметил Хацуэ. Девушка стояла позади всех, так что видна была только ее голова. Она спокойно встретила устремленный на нее взгляд директора и не отвела глаз. Сердито натягивая перчатки, Сагара отвернулся первым и прошел вперед.
Хацуэ почувствовала, как всю ее словно жаром охватило.
Руки девушки сами собой сжались в кулаки.
Глава шестая
ДЖИПЫ НА ЗАВОДЕ
Теплые лучи утреннего солнца освещают широкую террасу и сквозь раздвинутые сёдзи проникают в комнату.
Нобуёси Комацу, обложившись газетами, лежит на животе, подперев подбородок руками. Глаза его, с чуть покрасневшими белками, бездумно устремлены в пространство. Дорогое золотисто-коричневое хаори — семейная реликвия — распахнуто на груди. Вся ленивая поза Комацу свидетельствует о том, что этот молодой человек с детства ни в чем не знал отказа.
Сейчас даже здесь, в Синсю, где весна всегда наступает поздно, несколько старых слив в саду перед домом покрылись цветами. Далеко, до самого холма, поросшего лесом, раскинулся этот сад с прудом, с повалившимся, покрытым плесенью каменным фонарем. Владельцы усадьбы, связанные родственными узами с Кадокура, до первой мировой войны считались самой богатой помещичьей семьей в этом районе, и сейчас еще их усадьба, хотя и запущенная, не имела себе равных в Самбом-мацу.
Широко зевнув и нахмурив брови, Нобуёси продолжал смотреть вдаль. Вид у него был рассеянный, как всегда, когда он думал о чем-нибудь важном для себя. Приближался срок выборов; газеты под крупными заголовками печатали сведения о местных кандидатах, публиковали программы политических партий. Нобуёси неотступно преследовала мысль о лозунге, выдвинутом коммунистической партией: «Долой монархию! За создание народного правительства!» Кроме того, он был обеспокоен деятельностью «комитета по контролю над производством», созданного на заводе после недавнего конфликта. Эти мысли то всплывали в его сознании, то исчезали. Вот так же там за холмом, на который он сейчас смотрел, в колеблющейся весенней дымке то вырисовывался, то пропадал пик Ягатакэ, и всё же нельзя было сомневаться в том, что он действительно существует.
В апреле дни стали длиннее, но с тех пор как компания пошла на уступки, Комацу нужно было приходить на службу лишь к половине десятого утра. Благодаря борьбе, которую вел профсоюз, жалованье Нобуёси тоже увеличилось, и даже значительно по сравнению с заработной платой рабочих, но он совсем не радовался этому. Он считал унизительным рассматривать себя как простого служащего на жалованье.
Внезапно Комацу бросились в глаза заголовки в одной из валявшихся перед ним газет: «Министр торговли Огасавара затрудняется дать ответ», «Представители профсоюзов протестуют против запрещения рабочего контроля над производством». Резким движением Нобуёси схватил газету и прочитал всю статью до конца. В ней сообщалось о событиях на шахтах Такахаги. «В связи с недавним, выгодным для капиталистов ре-
шением министерства промышленности и торговли, — писала газета, — представители объединения тридцати профсоюзных организаций требуют установления рабочего контроля на шахтах, но министр торговли уклоняется от прямого ответа, заявляя, что вопрос о законности рабочего контроля над производством еще не разрешен правительством».
Нобуёси сплюнул за террасу и, отшвырнув газету, перевернулся на спину. «Эх, слюнтяй!» — как будто говорила его сердитая физиономия.
Он помнил «Заявление четырех министров», которое было опубликовано еще во время февральского конфликта на заводе. Это заявление о необходимости «категорически пресекать акты насилия и принуждения со стороны рабочих, сопровождающие рабочие конфликты, как действия, противоречащие законности и посягающие на права собственников», вселяло в него надежду. Комацу беседовал тогда об этом с директором завода, он верил, что за заявлением скрывается и другой, более глубокий смысл, связанный с общей политической ситуацией.
Уже несколько минут в глубине дома слышался глухой, надсадный старческий кашель. В комнату, поддерживаемый служанкой, вошел старик. Желтое распухшее тело старика было облачено в мохнатый, в яркую клетку халат, поверх которого был накинут еще один — коричневый ватный. Нобуёси быстро вскочил и привел себя в порядок. Он поправил ворот кимоно, весь как-то подтянулся.
— Нобуёси, почитай мне газету!
Параличный старик был отцом Нобуёси. Он уселся, вытянув ноги по сторонам черного лакированного столика, украшенного гербами дома Комацу. В правой руке, еще сохранившей подвижность, старик сжимал палочки для еды. Служанка, деревенская женщина лет тридцати, стоя возле него на коленях, держала у его рта чашку и осторожно помогала ему есть.
— Что такое? Цутому Ногами берет верх?.. Дура! Не суп, а гарнир! Гарнир, говорят тебе! — он принялся бранить служанку глухим хриплым голосом, роняя изо рта зернышки риса. — Не слышу, читай громче! Как? Сэнтаро Обаяси?.. Этот откуда взялся? Из Окая?Адво-
кат из Окая? Не знаю такого! Мне эти молокососы не известны!
Старик говорил всё это с таким видом, как будто немыслимо было выдвигать кандидатами в депутаты парламента людей, которых он не знал. Много лет назад старик долгое время состоял членом совета префектуры, потом его забаллотировали. Но был в его жизни и такой период, когда он выставлял свою кандидатуру в парламент. В политических кругах Южной Синано он пользовался в те годы влиянием.
«Господин Комацу помешался на политике и промотал на этом все свои угодья», — говорили о нем, но старик отлично знал, что политиканство далеко не всегда ведет к разорению, совсем наоборот. В свое время в связи с новым земельным налогом ему удалось почти за бесценок скупить лесные участки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94