.
Однако, подойдя к столу Араки в первом токарном цехе, Такэноути несколько смутился.
Араки, опираясь локтями о стол, недоверчиво посмотрел на Такэноути.
— А чем этот комитет будет отличаться от профсоюза?— спросил он Такэноути, но тот ничего вразумительного ответить не мог.
— Так говорите — чистосердечно? — раздумчиво произнес Араки, подпирая подбородок рукой. — Вот, например, в нашем цехе у рабочих есть много пожеланий... Их можно будет внести?
— Чьи пожелания, рабочих? Ну да, наверное... конечно, конечно...
Ответ прозвучал весьма неопределенно, и Такэноути поспешно прошел в другой цех.
Будучи членом недавно образованной в Токио социалистической партии, Такэноути стремился создать на заводе организацию, на которую эта партия могла бы опереться в своей деятельности. Даст ли такая организация что-нибудь рабочим — было ему глубоко безразлично.
Если говорить откровенно, ему вовсе не пришлось «уговаривать» директора или вообще преодолевать какие-либо препятствия. Директору Сагара уже стало известно, что компартия активизирует свою деятельность на главном заводе компании в Токио, и он рассчитывал, что ему удастся предотвратить проникновение влияния коммунистов на завод Кавадзои, создав организацию, построенную на «семейных началах». С этой целью он и использовал Такэноути.
Что же представляла собой послевоенная обстановка в Японии? В силу каких условий люди типа Такэноути, этого бывшего конторщика шелкомотальной фабрики, могли развернуть подобного рода деятельность?
Огромные лишения выпали на долю японского народа в этот послевоенный период — безработица, нехватка продовольствия, инфляция.
За два месяца, прошедшие после 15 августа, с заводов и других предприятий страны было уволено 4 миллиона 130 тысяч рабочих. Вместе с женщинами-работницами из так называемых «добровольческих» отрядов, которых было около 750 тысяч, число уволенных соста-вило 4 миллиона 880 тысяч человек.
После демобилизации войск, находившихся вне Японии, из армии вернулось 3 миллиона 960 тысяч солдат. Количество безработных достигло, таким образом, уже девяти миллионов человек. Если добавить к этим девяти миллионам почти четыре миллиона солдат, служивших в войсках в самой Японии и демобилизованных во вторую очередь в начале октября, то получается, что тринадцать с лишним миллионов человек фактически остались без средств к существованию.
«Даже если заводы будут восстановлены в кратчайшие сроки и будет осуществлено возвращение на работу бывших кадровых рабочих, то всё равно шесть с лишним миллионов человек останутся безработными», — писал «Вестник труда».
Гарантированный правительством паек риса — 415 граммов в день на человека — не только часто заменялся эрзац-продуктами, но нередко задерживался, а зачастую попросту не выдавался. Незадолго до окончания войны цены на рис на черном рынке колебались около 1 иены за 1 сё, а в ноябре 1945 года в деревнях района Тохоку 1 сё риса стоил уже 20 иен, а в Токио — 50 иен. Весной 1946 года цена 1 сё риса дошла в Токио до 100 иен, в Киото и Осака — до 120 иен.
В результате политики кабинета Сидэхара, и в особенности после принятого этим кабинетом закона о свободной торговле скоропортящимися продуктами, инфляция в стране резко усилилась.
До 15 августа Японский банк выпустил банкнотов на сумму 30 миллиардов 200 миллионов иен, а в течение последующих шести месяцев было выпущено банкнотов на сумму 61 миллиард 800 миллионов иен. В следующие десять месяцев эта цифра перевалила уже за 100 миллиардов.
В первый послевоенный год, чтобы купить несколько штук иваси, 2 японцам приходилось пересчитывать бумажки достоинством в десять иен, а еще через год для этого приходилось уже считать на сотни иен.
Правительство, игнорируя сопротивление рабочих, продолжало политику инфляции. Тем самым снижалась реальная заработная плата. Жизненный уровень японского народа неуклонно падал.
Огромные суммы чрезвычайных ассигнований на военные нужды, высвободившиеся сразу после окончания войны, потекли в карманы нажившихся на военных заказах капиталистов и связанных с ними финансовых тузов и помещиков. Мало того, всевозможные материальные ценности, сосредоточенные в армии за время войны, — продовольствие, мануфактура и т. п., — в огромных количествах расхищались и тайно присваивались правительственными чиновниками, хозяевами заводов, бывшим военным начальством.
«Голодающие матери семейств! Ступайте на кухни этих господ, расхищающих народное достояние!» — обращался по радио к домашним хозяйкам Японии один японский литератор.
Некоторое количество спрятанных материальных ценностей было выявлено народом, но в тюрьмы бросали именно тех, кто разоблачал расхитителей, как это, например, имело место в районе Киёбаси в Токио.
На бетонном полу вокзала Уэно в Токио лежали истощенные люди с желтыми, отечными лицами. На почве недоедания увеличился процент заболеваний душевными болезнями, особенно среди женщин, которым нечем было накормить своих детей. Если раньше на трех душевнобольных мужчин приходилась одна больная женщина, то в мае 1946 года в муниципальной больнице Токио на 573 душевнобольных мужчин было уже 749 больных женщин (ежегодник газеты «Майнити» за 1947 год). Неслыханно возросла преступность, которая стала принимать самые изощренные, невиданные прежде формы. Достаточно упомянуть, например, о нашумевшем процессе Одайра, совершившего свыше десяти убийств и грабежей — жертвами были женщины, отправлявшиеся в деревни за продуктами.
А в районе Сэтагая, в Токио, голодные собаки растерзали возвращавшуюся с работы двадцатилетнюю девушку.
Какую же политику проводило в это время японское буржуазное правительство и в какой мере соответствовала она духу Потсдамской декларации?
Каков был политический курс кабинетов Хигасикуни, Сидэхара, Иосида?
В интервью, данном группе американских журналистов в начале сентября, Ямадзаки, министр внутренних дел в кабинете Хигасикуни, заявил, что полицейский закон об «охране общественного спокойствия» «по-преж-нему остается в силе», а коммунистическое движение, «несовместимое с государственным строем Японии», «будет по-прежнему подавляться».
Что же касается того, как относилось японское правительство к вопросу о военных преступниках, то об этом можно судить хотя бы по тому факту, что правительственная прогрессивная партия, готовя список своих кандидатов в парламент на первых послевоенных выборах, не постеснялась выдвинуть такое количество людей, разоблаченных как военные преступники, что потерпела полнейшее поражение.
В составе кабинета Сидэхара пять министров были военными преступниками.
Важнейшей характерной чертой всех без исключения послевоенных кабинетов была, прежде всего, защита императора и монархического строя, стремление удержать власть, не передавать ее ни одной партии, выступающей против института монархии, не допустить в правительство представителей демократических сил японского народа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
Однако, подойдя к столу Араки в первом токарном цехе, Такэноути несколько смутился.
Араки, опираясь локтями о стол, недоверчиво посмотрел на Такэноути.
— А чем этот комитет будет отличаться от профсоюза?— спросил он Такэноути, но тот ничего вразумительного ответить не мог.
— Так говорите — чистосердечно? — раздумчиво произнес Араки, подпирая подбородок рукой. — Вот, например, в нашем цехе у рабочих есть много пожеланий... Их можно будет внести?
— Чьи пожелания, рабочих? Ну да, наверное... конечно, конечно...
Ответ прозвучал весьма неопределенно, и Такэноути поспешно прошел в другой цех.
Будучи членом недавно образованной в Токио социалистической партии, Такэноути стремился создать на заводе организацию, на которую эта партия могла бы опереться в своей деятельности. Даст ли такая организация что-нибудь рабочим — было ему глубоко безразлично.
Если говорить откровенно, ему вовсе не пришлось «уговаривать» директора или вообще преодолевать какие-либо препятствия. Директору Сагара уже стало известно, что компартия активизирует свою деятельность на главном заводе компании в Токио, и он рассчитывал, что ему удастся предотвратить проникновение влияния коммунистов на завод Кавадзои, создав организацию, построенную на «семейных началах». С этой целью он и использовал Такэноути.
Что же представляла собой послевоенная обстановка в Японии? В силу каких условий люди типа Такэноути, этого бывшего конторщика шелкомотальной фабрики, могли развернуть подобного рода деятельность?
Огромные лишения выпали на долю японского народа в этот послевоенный период — безработица, нехватка продовольствия, инфляция.
За два месяца, прошедшие после 15 августа, с заводов и других предприятий страны было уволено 4 миллиона 130 тысяч рабочих. Вместе с женщинами-работницами из так называемых «добровольческих» отрядов, которых было около 750 тысяч, число уволенных соста-вило 4 миллиона 880 тысяч человек.
После демобилизации войск, находившихся вне Японии, из армии вернулось 3 миллиона 960 тысяч солдат. Количество безработных достигло, таким образом, уже девяти миллионов человек. Если добавить к этим девяти миллионам почти четыре миллиона солдат, служивших в войсках в самой Японии и демобилизованных во вторую очередь в начале октября, то получается, что тринадцать с лишним миллионов человек фактически остались без средств к существованию.
«Даже если заводы будут восстановлены в кратчайшие сроки и будет осуществлено возвращение на работу бывших кадровых рабочих, то всё равно шесть с лишним миллионов человек останутся безработными», — писал «Вестник труда».
Гарантированный правительством паек риса — 415 граммов в день на человека — не только часто заменялся эрзац-продуктами, но нередко задерживался, а зачастую попросту не выдавался. Незадолго до окончания войны цены на рис на черном рынке колебались около 1 иены за 1 сё, а в ноябре 1945 года в деревнях района Тохоку 1 сё риса стоил уже 20 иен, а в Токио — 50 иен. Весной 1946 года цена 1 сё риса дошла в Токио до 100 иен, в Киото и Осака — до 120 иен.
В результате политики кабинета Сидэхара, и в особенности после принятого этим кабинетом закона о свободной торговле скоропортящимися продуктами, инфляция в стране резко усилилась.
До 15 августа Японский банк выпустил банкнотов на сумму 30 миллиардов 200 миллионов иен, а в течение последующих шести месяцев было выпущено банкнотов на сумму 61 миллиард 800 миллионов иен. В следующие десять месяцев эта цифра перевалила уже за 100 миллиардов.
В первый послевоенный год, чтобы купить несколько штук иваси, 2 японцам приходилось пересчитывать бумажки достоинством в десять иен, а еще через год для этого приходилось уже считать на сотни иен.
Правительство, игнорируя сопротивление рабочих, продолжало политику инфляции. Тем самым снижалась реальная заработная плата. Жизненный уровень японского народа неуклонно падал.
Огромные суммы чрезвычайных ассигнований на военные нужды, высвободившиеся сразу после окончания войны, потекли в карманы нажившихся на военных заказах капиталистов и связанных с ними финансовых тузов и помещиков. Мало того, всевозможные материальные ценности, сосредоточенные в армии за время войны, — продовольствие, мануфактура и т. п., — в огромных количествах расхищались и тайно присваивались правительственными чиновниками, хозяевами заводов, бывшим военным начальством.
«Голодающие матери семейств! Ступайте на кухни этих господ, расхищающих народное достояние!» — обращался по радио к домашним хозяйкам Японии один японский литератор.
Некоторое количество спрятанных материальных ценностей было выявлено народом, но в тюрьмы бросали именно тех, кто разоблачал расхитителей, как это, например, имело место в районе Киёбаси в Токио.
На бетонном полу вокзала Уэно в Токио лежали истощенные люди с желтыми, отечными лицами. На почве недоедания увеличился процент заболеваний душевными болезнями, особенно среди женщин, которым нечем было накормить своих детей. Если раньше на трех душевнобольных мужчин приходилась одна больная женщина, то в мае 1946 года в муниципальной больнице Токио на 573 душевнобольных мужчин было уже 749 больных женщин (ежегодник газеты «Майнити» за 1947 год). Неслыханно возросла преступность, которая стала принимать самые изощренные, невиданные прежде формы. Достаточно упомянуть, например, о нашумевшем процессе Одайра, совершившего свыше десяти убийств и грабежей — жертвами были женщины, отправлявшиеся в деревни за продуктами.
А в районе Сэтагая, в Токио, голодные собаки растерзали возвращавшуюся с работы двадцатилетнюю девушку.
Какую же политику проводило в это время японское буржуазное правительство и в какой мере соответствовала она духу Потсдамской декларации?
Каков был политический курс кабинетов Хигасикуни, Сидэхара, Иосида?
В интервью, данном группе американских журналистов в начале сентября, Ямадзаки, министр внутренних дел в кабинете Хигасикуни, заявил, что полицейский закон об «охране общественного спокойствия» «по-преж-нему остается в силе», а коммунистическое движение, «несовместимое с государственным строем Японии», «будет по-прежнему подавляться».
Что же касается того, как относилось японское правительство к вопросу о военных преступниках, то об этом можно судить хотя бы по тому факту, что правительственная прогрессивная партия, готовя список своих кандидатов в парламент на первых послевоенных выборах, не постеснялась выдвинуть такое количество людей, разоблаченных как военные преступники, что потерпела полнейшее поражение.
В составе кабинета Сидэхара пять министров были военными преступниками.
Важнейшей характерной чертой всех без исключения послевоенных кабинетов была, прежде всего, защита императора и монархического строя, стремление удержать власть, не передавать ее ни одной партии, выступающей против института монархии, не допустить в правительство представителей демократических сил японского народа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94