.. — начал Комацу.
— Верно! Правильно! — поддерживали его члены «Общества Тэнрю». Комацу, бледный, необычно возбужденный, говорил, потрясая время от времени кулаком.
— Хорошо, допустим даже, что на сегодняшний день разрешается свобода убеждений... Но какими словами можем мы назвать коммунистов, которые хотят разрушить наши прекрасные традиции — систему нашей семьи, порядок старшинства, регулирование всей жизни старшим в семье?!
Фурукава бросился к сцене.
— Коммунисты вовсе не разрушают семьи! Наоборот, коммунисты ставят себе целью улучшить отношения в семье... —Фурукава разгорячился, услышав первые слова Комацу. Он говорил быстро, сильно жестикулируя. Но Фурукава — это не Араки, ему не под силу было прямо, в лоб, схватитьсй с противником и отра-
зить подготовленное, заранее продуманное выступление, все эти аргументы насчет «системы семьи».
— Система японской семьи — феодальная! Особенно в деревне! А в городах она буржуазная. Понятно?.. Что такое семья? Как определяет Энгельс семью?.. — сморщившись, Фурукава приложил руку ко лбу, затем, торопливо вернувшись к своему месту, выхватил из парусинового портфеля книгу. — Современная моногамная семья — это не что иное, как система патриархата, иначе говоря — господство мужчины... Понятно? — он лихорадочно листал страницы.
Комсомольцы слушали его внимательно, но остальная часть аудитории оставалась равнодушной. Большинство присутствующих юношей и девушек были из крестьянских семей, они плохо понимали, о чем говорит Фурукава. Но когда члены «Общества Тэнрю» начали орать: «Долой коммуниста! Убирайся прочь!» — они тоже заволновались.
— Система семьи в Японии неизменна на протяжении тысячелетий! Частную собственность и семью коммунисты собираются уничтожить... Довольно! Требую поставить вопрос на голосование... — заявил Комацу.
Аплодисменты членов «Общества Тэнрю» заглушили конец речи Комацу и гневные реплики Фурукава.
От сильного волнения Фурукава страшно побледнел, на глазах у него выступили слезы.
— Товарищи, да послушайте!.. Систему семьи... комсомол ни в коем случае не отрицает... Это клевета... Демагогия! — выкрикивал Дзиро, размахивая руками.
— Тише! Ти-ше! — успокаивал председатель.
Некоторые из присутствующих, поддавшись провокационному выступлению Комацу, кричали заодно с членами «Общества Тэнрю»:
— Голосовать! Поставить на голосование!
Когда было решено поставить вопрос на голосование, вперед выскочил.Оноки, он был не в силах больше сдерживаться...
— Эй, товарищи, послушайте-да! Посмотрите- на меня! Да, да, на меня, на меня, — громким голосом, так не вязавщцмся с его тщедушной фигурой, выкрикивал Оноки, закинув назад голову и указывая пальцем. на свое лицо. — Вот я — комсомолец! Неужели же у меня
такая скверная рожа, что можно подумать, будто я способен на все те гадости, о которых тут говорили?! Да вы посмотрите на меня хорошенько!
Только Оноки мог придумать такой маневр.
Члены «Общества Тэнрю» шумом и криками пытались помешать Оноки говорить, но ему уже зааплодировали. Особенно горячо и долго хлопали на правой половине зала — там сидели работницы, среди которых было много комсомолок.
— А вот эти молодчики... Да, да, вот эти самые... — указывая на продолжавших бесноваться членов «Общества Тэнрю», говорил Оноки. — Они уже давно бросают по нашему адресу нелепые упреки подобного рода!.. Но о чем они кричат?.. Ведь весь вопрос в том, кто является подлинным защитником интересов рабочих!..
Оноки, пылая гневом, возвратился на своё место.
Среди этого шума и неразберихи роздали бюллетени, и началось голосование.
Фурукава словно оцепенел. Если бы все комсомольцы голосовали против, это составило бы примерно девяносто голосов. Подобный инцидент произошел впервые, Фурукава не был уверен, можно ли полагаться на сплоченность комсомольцев. В горле у него пересохло, лицо горело. Он волновался даже не столько за исход голосования, сколько из-за поведения членов «Общества Тэнрю», которые с такой откровенной наглостью орудовали на собрании. Многие из них были в военном обмундировании — всех демобилизованных, которые возвращались на завод, сразу же вовлекали в это общество.
Фурукава следил за членами «Общества Тэнрю» настороженным взглядом и чувствовал, как ненависть, холодная, никогда еще не испытанная им ненависть охватывает всё его существо.
— Количество розданных бюллетеней — 203, пустых и недействительных — 51... — читал с кафедры Икзнобэ. Возле него стояли члены счетной комиссии, в состав которой входили и представители от «Общества Тэнрю».—За предложенную резолюцию подано 69 голосов, против — 83.
Когда загремели аплодисменты комсомольцев, Фурукава почувствовал, что вот-вот потеряет сознание. Он вышел в галерею напиться воды. Слезы застилали ему
глаза, он ничего не видел. Вот она — сила организации!
— Фурукава-кун, на минутку! — чья-то рука опустилась на его плечо. — Ведь я не ошибся, ты Фурукава?
Фурукава поднял голову. В первый момент он не понял, кто его остановил.
Из-под козырька спортивного кепи на Фурукава смотрели холодные глаза, с которыми никак не вязалась приветливая улыбка.
— Что, идет дело, да? Перед ним стоял директор Сагаоа.
— Что?.. — спросил Фурукава. Он всё еще никак не мог сообразить, о чем говорит директор.
— Однако ты стал молодцом! — Перекинув пиджак с руки на руку, директор опять дотронулся до плеча Фурукава. На мгновенье Фурукава вспомнил те времена, когда он работал на заводе Ои и когда на скуластом, коротконосом лице директора усы были еще совсем черными.
— Зашел бы как-нибудь ко мне на квартиру, в гости, а?
Было второе мая. Приближалось время обеденного перерыва.В фуражке, надетой козырьком назад, низко, чуть не к самому носу опустив подвесную лампу, Дзиро Фурукава, склонившись над резцом, напряженно сжимал рукоятку суппорта.
Так бывало с ним часто —увлекшись работой, он забывал обо всем на свете.Полуоткрыв рот и высунув кончик языка, он сосредоточенно работал. Еще вчера ему поручили нарезку винтов в три миллиметра в диаметре. Вот он отвел резец и выключил передачу.
Слушайте, рабочие всех стран, Как гремит победно песня эта...Когда работа спорилась, Фурукава, фальшивя, начинал напевать.Рабочие, видимо, еще находились под впечатлением вчерашней первомайской демонстрации перед зданием муниципалитета Окая — в разных уголках токарного цеха то и дело слышались голоса, напевавшие эту песню. Из трех тысяч рабочих города Окая от завода
Кавадзои в первомайской демонстрации участвовало пятьсот человек. Особенно заметны, были в рядах демонстрантов члены профессионального союза завода, среди которых было много комсомольцев. Тесно сомкнутые ряды работниц, одетых в одинаковые темно-синие куртки с красными розами на груди, явились, по общему признанию, украшением первомайского праздника города Окая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
— Верно! Правильно! — поддерживали его члены «Общества Тэнрю». Комацу, бледный, необычно возбужденный, говорил, потрясая время от времени кулаком.
— Хорошо, допустим даже, что на сегодняшний день разрешается свобода убеждений... Но какими словами можем мы назвать коммунистов, которые хотят разрушить наши прекрасные традиции — систему нашей семьи, порядок старшинства, регулирование всей жизни старшим в семье?!
Фурукава бросился к сцене.
— Коммунисты вовсе не разрушают семьи! Наоборот, коммунисты ставят себе целью улучшить отношения в семье... —Фурукава разгорячился, услышав первые слова Комацу. Он говорил быстро, сильно жестикулируя. Но Фурукава — это не Араки, ему не под силу было прямо, в лоб, схватитьсй с противником и отра-
зить подготовленное, заранее продуманное выступление, все эти аргументы насчет «системы семьи».
— Система японской семьи — феодальная! Особенно в деревне! А в городах она буржуазная. Понятно?.. Что такое семья? Как определяет Энгельс семью?.. — сморщившись, Фурукава приложил руку ко лбу, затем, торопливо вернувшись к своему месту, выхватил из парусинового портфеля книгу. — Современная моногамная семья — это не что иное, как система патриархата, иначе говоря — господство мужчины... Понятно? — он лихорадочно листал страницы.
Комсомольцы слушали его внимательно, но остальная часть аудитории оставалась равнодушной. Большинство присутствующих юношей и девушек были из крестьянских семей, они плохо понимали, о чем говорит Фурукава. Но когда члены «Общества Тэнрю» начали орать: «Долой коммуниста! Убирайся прочь!» — они тоже заволновались.
— Система семьи в Японии неизменна на протяжении тысячелетий! Частную собственность и семью коммунисты собираются уничтожить... Довольно! Требую поставить вопрос на голосование... — заявил Комацу.
Аплодисменты членов «Общества Тэнрю» заглушили конец речи Комацу и гневные реплики Фурукава.
От сильного волнения Фурукава страшно побледнел, на глазах у него выступили слезы.
— Товарищи, да послушайте!.. Систему семьи... комсомол ни в коем случае не отрицает... Это клевета... Демагогия! — выкрикивал Дзиро, размахивая руками.
— Тише! Ти-ше! — успокаивал председатель.
Некоторые из присутствующих, поддавшись провокационному выступлению Комацу, кричали заодно с членами «Общества Тэнрю»:
— Голосовать! Поставить на голосование!
Когда было решено поставить вопрос на голосование, вперед выскочил.Оноки, он был не в силах больше сдерживаться...
— Эй, товарищи, послушайте-да! Посмотрите- на меня! Да, да, на меня, на меня, — громким голосом, так не вязавщцмся с его тщедушной фигурой, выкрикивал Оноки, закинув назад голову и указывая пальцем. на свое лицо. — Вот я — комсомолец! Неужели же у меня
такая скверная рожа, что можно подумать, будто я способен на все те гадости, о которых тут говорили?! Да вы посмотрите на меня хорошенько!
Только Оноки мог придумать такой маневр.
Члены «Общества Тэнрю» шумом и криками пытались помешать Оноки говорить, но ему уже зааплодировали. Особенно горячо и долго хлопали на правой половине зала — там сидели работницы, среди которых было много комсомолок.
— А вот эти молодчики... Да, да, вот эти самые... — указывая на продолжавших бесноваться членов «Общества Тэнрю», говорил Оноки. — Они уже давно бросают по нашему адресу нелепые упреки подобного рода!.. Но о чем они кричат?.. Ведь весь вопрос в том, кто является подлинным защитником интересов рабочих!..
Оноки, пылая гневом, возвратился на своё место.
Среди этого шума и неразберихи роздали бюллетени, и началось голосование.
Фурукава словно оцепенел. Если бы все комсомольцы голосовали против, это составило бы примерно девяносто голосов. Подобный инцидент произошел впервые, Фурукава не был уверен, можно ли полагаться на сплоченность комсомольцев. В горле у него пересохло, лицо горело. Он волновался даже не столько за исход голосования, сколько из-за поведения членов «Общества Тэнрю», которые с такой откровенной наглостью орудовали на собрании. Многие из них были в военном обмундировании — всех демобилизованных, которые возвращались на завод, сразу же вовлекали в это общество.
Фурукава следил за членами «Общества Тэнрю» настороженным взглядом и чувствовал, как ненависть, холодная, никогда еще не испытанная им ненависть охватывает всё его существо.
— Количество розданных бюллетеней — 203, пустых и недействительных — 51... — читал с кафедры Икзнобэ. Возле него стояли члены счетной комиссии, в состав которой входили и представители от «Общества Тэнрю».—За предложенную резолюцию подано 69 голосов, против — 83.
Когда загремели аплодисменты комсомольцев, Фурукава почувствовал, что вот-вот потеряет сознание. Он вышел в галерею напиться воды. Слезы застилали ему
глаза, он ничего не видел. Вот она — сила организации!
— Фурукава-кун, на минутку! — чья-то рука опустилась на его плечо. — Ведь я не ошибся, ты Фурукава?
Фурукава поднял голову. В первый момент он не понял, кто его остановил.
Из-под козырька спортивного кепи на Фурукава смотрели холодные глаза, с которыми никак не вязалась приветливая улыбка.
— Что, идет дело, да? Перед ним стоял директор Сагаоа.
— Что?.. — спросил Фурукава. Он всё еще никак не мог сообразить, о чем говорит директор.
— Однако ты стал молодцом! — Перекинув пиджак с руки на руку, директор опять дотронулся до плеча Фурукава. На мгновенье Фурукава вспомнил те времена, когда он работал на заводе Ои и когда на скуластом, коротконосом лице директора усы были еще совсем черными.
— Зашел бы как-нибудь ко мне на квартиру, в гости, а?
Было второе мая. Приближалось время обеденного перерыва.В фуражке, надетой козырьком назад, низко, чуть не к самому носу опустив подвесную лампу, Дзиро Фурукава, склонившись над резцом, напряженно сжимал рукоятку суппорта.
Так бывало с ним часто —увлекшись работой, он забывал обо всем на свете.Полуоткрыв рот и высунув кончик языка, он сосредоточенно работал. Еще вчера ему поручили нарезку винтов в три миллиметра в диаметре. Вот он отвел резец и выключил передачу.
Слушайте, рабочие всех стран, Как гремит победно песня эта...Когда работа спорилась, Фурукава, фальшивя, начинал напевать.Рабочие, видимо, еще находились под впечатлением вчерашней первомайской демонстрации перед зданием муниципалитета Окая — в разных уголках токарного цеха то и дело слышались голоса, напевавшие эту песню. Из трех тысяч рабочих города Окая от завода
Кавадзои в первомайской демонстрации участвовало пятьсот человек. Особенно заметны, были в рядах демонстрантов члены профессионального союза завода, среди которых было много комсомольцев. Тесно сомкнутые ряды работниц, одетых в одинаковые темно-синие куртки с красными розами на груди, явились, по общему признанию, украшением первомайского праздника города Окая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94