Синъити был совсем один в цехе, и шуршание приводного ремня казалось ему необычно громким.
Вот уже несколько дней он работал над изготовлением пробного экземпляра счетчика оборотов системы «Токио-Электро». До войны этот счетчик, сконструированный по проекту Накатани, продавался как одно из патентованных изделий компании, а во время войны был приспособлен для нужд авиации. Теперь, после капитуляции, для того чтобы снова пустить его в продажу, Накатани внес в конструкцию кое-какие изменения, и директор, урезая сроки, торопил с изготовлением пробных счетчиков.
Миниатюрные счетчики «Токио-Электро» славились своими высокими качествами, а завод Кавадзои считался одним из лучших среди сорока предприятий компании. Таких заводов было один-два во всей Японии. Компания «Токио-Электро» владела патентом на производство электрических часов особой системы и моторов. Изготовлением их занимался только один завод Кавадзои. Весь технологический процесс производства лежал на группе специалистов во главе с Накатани, черновую же работу выполняли несколько рабочих, в том числе и Синъити Икэнобэ.
Сейчас возле освещенного лампой станка, на котором работал Икэнобэ, лежал развернутый, запачканный маслом чертеж счетчика оборотов системы «Токио-
Электро» — изящного, не больше обычных карманных часов механизма типа секундомера. На пяти других станках рабочие продолжали изготовлять детали для электрочасов, и только Икэнобэ, считавшийся самым способным, один работал над новой моделью. Последнее время он трудился до поздней ночи.
Синъити поднял голову. Во внешней галерее, огибавшей здание цеха, послышался шум, как будто хлопнули дверью. «Накатани вернулся», — подумал Синъити, но это был только порыв ветра, гулявшего по галереям и внутренним переходам, — налетит, и снова всё затихнет. Накатани после заседания «Траурного общества» должен был зайти в цех — над столом еще висела его сумка. Синъити зевнул и, достав из кармана папиросу, закурил.
Он был уверен, что справится с заданием.
Ведь он вытачивал детали диаметром в одну десятую долю миллиметра еще на заводе Ои. Вот и сейчас изготовленный им только что для пробного счетчика стерженек мог считаться годным. Но не в характере Синъити было выпускать деталь из рук, пока он сам не убедится в ее отличном качестве.
Настроение у него было скверное, и вовсе не из-за работы. Как ни старался он приободрить себя, беспокойство не проходило. Синъити всегда был как-то не уверен в себе и очень мучился из-за этого, но в последнее время сомнения одолевали его всё сильнее.
Он почти машинально достал из внутреннего кармана спецовки голубой конверт и принялся разглядывать небольшую фотокарточку. Должно быть, он проделывал это часто, потому что на конверте и на карточке виднелись маслянистые пятна.
Фотография изображала Рэн во весь рост. Она была в белом коротком пальто, завитые волосы спереди чуть взбиты — шестимесячная завивка с недавних пор опять вошла в моду. Улыбка играла на ее красиво очерченных губах. Это была любительская фотография. Рэн стояла возле пруда, позади нее виднелись горы. И фон, и поза девушки казались естественными. За то короткое время, что они не виделись, Рэн стала выглядеть более взрослой. Вздохнув, Синъити вложил фотографию в конверт и сунул его обратно в карман. Сейчас ему было тяжело видеть даже ее карточку.
Когда Синъити вспоминал о том, что произошло вчера на собрании и сегодня в кабинете директора, он места себе не мог найти.
Он произнес слово «требования» без всякого умысла. Араки часто употреблял это слово, и Синъити повторил его просто, не задумываясь. Он и сейчас еще не мог прийти в себя от удивления. Неужели два иероглифа, которыми пишется это слово, способны вызвать такой переполох?.. А поступок директора! Его грубое, недостойное поведение!
Каким жалким, униженным выглядел Синъити, да и все его товарищи там, в кабинете! Бедняки, полунищие—как откровенно и цинично им дали это понять!
После окончания войны Синъити прочел множество статей и брошюр, из которых вынес новое для себя понятие «гуманизм». Синъити, который еще подростком увлекался поэзией, слово «гуманизм» казалось особенно близким и понятным. Он верил, что оно может объединить всех людей, любящих мир и счастье. Вот и любовь его к Рэн — если она тоже будет покоиться на такой основе, то всё будет хорошо.
Но сейчас Синъити на собственном опыте пришлось убедиться, что на свете существуют люди, которым чуждо всякое понятие о гуманизме. Компания и директор, ее олицетворяющий, — эти люди, не имеющие права даже называться людьми, с такой грубой откровенностью дали ему понять, что для них он не человек, а только «рабочие руки».
Синъити никогда еще не чувствовал себя так жестоко оскорбленным.
Он встал, отгоняя мрачные мысли, посмотрел на часы. Уже половина десятого. К завтрашнему дню нужно сделать еще хотя бы один стерженек.
Синъити подошел к станку и, откинув волосы со лба, надел защитный целлулоидный козырек. Потом, взяв новый валик, укрепил его в зажимах.
...Неужели она действительно будет работать на заводе?
Рэн писала ему, что хлопочет через знакомых, чтобы ее приняли на работу в заводоуправление. Она считает, что в нынешние времена нехорошо здоровому человеку сидеть без дела дома. Она тоже постаралась достать и прочитала «Еженедельный вестник», о котором писал
ей Синъити-сан. Но она еще недостаточно хорошо разбирается в этих вопросах, ей нужно будет многому у него поучиться...
Возможно ли? Всё это вместе кажется необычным, удивительным. Но ведь это Рэн! Кто знает, может быть, она и в самом деле приедет.
Он нажал на педаль. Вращаясь, зашелестел приводной ремень. Взявшись за рукоятки подачи, приводившей в движение суппорт с укрепленным на нем резцом, Синъити покачал головой. Нет, так не годится. Уж слишком одолевают его разные мысли. Заставив себя думать о работе, он сосредоточил взгляд на детали и придвинул резец. Тоненькая, похожая на струйку дыма металлическая стружка с чуть слышным шипением заплясала на кончике резца.
Этот тонкий, как нитка, стерженек был центральной осью прибора. Неточность в одну сотую долю миллиметра уже сказывалась на поведении всего механизма. Синъити знал это. Но мысли его всё время отвлекались от работы...
«Посылаю тебе зимнюю рубашку. Она такая старая, что чем больше я ее чинила, тем она больше рвалась. Ты уж извини, — писала мать в письме, вложенном в посылку. — У отца пока каждый день есть работа, но всё равно с питанием очень трудно, ведь семья большая...»
Синъити отвел резец, снял ногу с педали и, придерживая рукой потерявший скорость ступенчатый шкив, обтер стерженек и приложил микрометр. Почти готово.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
Вот уже несколько дней он работал над изготовлением пробного экземпляра счетчика оборотов системы «Токио-Электро». До войны этот счетчик, сконструированный по проекту Накатани, продавался как одно из патентованных изделий компании, а во время войны был приспособлен для нужд авиации. Теперь, после капитуляции, для того чтобы снова пустить его в продажу, Накатани внес в конструкцию кое-какие изменения, и директор, урезая сроки, торопил с изготовлением пробных счетчиков.
Миниатюрные счетчики «Токио-Электро» славились своими высокими качествами, а завод Кавадзои считался одним из лучших среди сорока предприятий компании. Таких заводов было один-два во всей Японии. Компания «Токио-Электро» владела патентом на производство электрических часов особой системы и моторов. Изготовлением их занимался только один завод Кавадзои. Весь технологический процесс производства лежал на группе специалистов во главе с Накатани, черновую же работу выполняли несколько рабочих, в том числе и Синъити Икэнобэ.
Сейчас возле освещенного лампой станка, на котором работал Икэнобэ, лежал развернутый, запачканный маслом чертеж счетчика оборотов системы «Токио-
Электро» — изящного, не больше обычных карманных часов механизма типа секундомера. На пяти других станках рабочие продолжали изготовлять детали для электрочасов, и только Икэнобэ, считавшийся самым способным, один работал над новой моделью. Последнее время он трудился до поздней ночи.
Синъити поднял голову. Во внешней галерее, огибавшей здание цеха, послышался шум, как будто хлопнули дверью. «Накатани вернулся», — подумал Синъити, но это был только порыв ветра, гулявшего по галереям и внутренним переходам, — налетит, и снова всё затихнет. Накатани после заседания «Траурного общества» должен был зайти в цех — над столом еще висела его сумка. Синъити зевнул и, достав из кармана папиросу, закурил.
Он был уверен, что справится с заданием.
Ведь он вытачивал детали диаметром в одну десятую долю миллиметра еще на заводе Ои. Вот и сейчас изготовленный им только что для пробного счетчика стерженек мог считаться годным. Но не в характере Синъити было выпускать деталь из рук, пока он сам не убедится в ее отличном качестве.
Настроение у него было скверное, и вовсе не из-за работы. Как ни старался он приободрить себя, беспокойство не проходило. Синъити всегда был как-то не уверен в себе и очень мучился из-за этого, но в последнее время сомнения одолевали его всё сильнее.
Он почти машинально достал из внутреннего кармана спецовки голубой конверт и принялся разглядывать небольшую фотокарточку. Должно быть, он проделывал это часто, потому что на конверте и на карточке виднелись маслянистые пятна.
Фотография изображала Рэн во весь рост. Она была в белом коротком пальто, завитые волосы спереди чуть взбиты — шестимесячная завивка с недавних пор опять вошла в моду. Улыбка играла на ее красиво очерченных губах. Это была любительская фотография. Рэн стояла возле пруда, позади нее виднелись горы. И фон, и поза девушки казались естественными. За то короткое время, что они не виделись, Рэн стала выглядеть более взрослой. Вздохнув, Синъити вложил фотографию в конверт и сунул его обратно в карман. Сейчас ему было тяжело видеть даже ее карточку.
Когда Синъити вспоминал о том, что произошло вчера на собрании и сегодня в кабинете директора, он места себе не мог найти.
Он произнес слово «требования» без всякого умысла. Араки часто употреблял это слово, и Синъити повторил его просто, не задумываясь. Он и сейчас еще не мог прийти в себя от удивления. Неужели два иероглифа, которыми пишется это слово, способны вызвать такой переполох?.. А поступок директора! Его грубое, недостойное поведение!
Каким жалким, униженным выглядел Синъити, да и все его товарищи там, в кабинете! Бедняки, полунищие—как откровенно и цинично им дали это понять!
После окончания войны Синъити прочел множество статей и брошюр, из которых вынес новое для себя понятие «гуманизм». Синъити, который еще подростком увлекался поэзией, слово «гуманизм» казалось особенно близким и понятным. Он верил, что оно может объединить всех людей, любящих мир и счастье. Вот и любовь его к Рэн — если она тоже будет покоиться на такой основе, то всё будет хорошо.
Но сейчас Синъити на собственном опыте пришлось убедиться, что на свете существуют люди, которым чуждо всякое понятие о гуманизме. Компания и директор, ее олицетворяющий, — эти люди, не имеющие права даже называться людьми, с такой грубой откровенностью дали ему понять, что для них он не человек, а только «рабочие руки».
Синъити никогда еще не чувствовал себя так жестоко оскорбленным.
Он встал, отгоняя мрачные мысли, посмотрел на часы. Уже половина десятого. К завтрашнему дню нужно сделать еще хотя бы один стерженек.
Синъити подошел к станку и, откинув волосы со лба, надел защитный целлулоидный козырек. Потом, взяв новый валик, укрепил его в зажимах.
...Неужели она действительно будет работать на заводе?
Рэн писала ему, что хлопочет через знакомых, чтобы ее приняли на работу в заводоуправление. Она считает, что в нынешние времена нехорошо здоровому человеку сидеть без дела дома. Она тоже постаралась достать и прочитала «Еженедельный вестник», о котором писал
ей Синъити-сан. Но она еще недостаточно хорошо разбирается в этих вопросах, ей нужно будет многому у него поучиться...
Возможно ли? Всё это вместе кажется необычным, удивительным. Но ведь это Рэн! Кто знает, может быть, она и в самом деле приедет.
Он нажал на педаль. Вращаясь, зашелестел приводной ремень. Взявшись за рукоятки подачи, приводившей в движение суппорт с укрепленным на нем резцом, Синъити покачал головой. Нет, так не годится. Уж слишком одолевают его разные мысли. Заставив себя думать о работе, он сосредоточил взгляд на детали и придвинул резец. Тоненькая, похожая на струйку дыма металлическая стружка с чуть слышным шипением заплясала на кончике резца.
Этот тонкий, как нитка, стерженек был центральной осью прибора. Неточность в одну сотую долю миллиметра уже сказывалась на поведении всего механизма. Синъити знал это. Но мысли его всё время отвлекались от работы...
«Посылаю тебе зимнюю рубашку. Она такая старая, что чем больше я ее чинила, тем она больше рвалась. Ты уж извини, — писала мать в письме, вложенном в посылку. — У отца пока каждый день есть работа, но всё равно с питанием очень трудно, ведь семья большая...»
Синъити отвел резец, снял ногу с педали и, придерживая рукой потерявший скорость ступенчатый шкив, обтер стерженек и приложил микрометр. Почти готово.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94