В период, когда фабриканты шелка добивались от правительства денежных ссуд, он стал одним из крупнейших держателей акций предприятий Кадокура.
Но теперь, увы, здоровье изменило ему! Самыми тяжелыми ударами для старика были экономический кризис, наступивший после первой мировой войны, и нынешнее военное поражение Японии. Но он не сомневался, что люди, поставленные у кормила власти, политические деятели, в чьих руках находится ключ от всей жизни страны, сумеют найти какой-то выход из нынешнего тяжелого положения.
— Цутому Ногами? Хм! Этот молокосос, бывало, только и знал, что зарился на мою должность! Ну, да ладно. У него есть деньги, да и... Хм!
Пока старик бормотал, Нобуёси вежливо слушал его, а когда ворчанье прекращалось, снова начинал читать.
Лучи солнца упали на вделанный в пол очаг с черной блестящей решеткой, и крюк над очагом вспыхнул золотом.
Мутными, слезящимися глазами под дряблыми отвисшими веками старик посмотрел на служанку, и она, поспешно обойдя очаг, приподняла его парализованную ногу и принялась растирать.
— Перестань! — завопил старик, когда Нобуёси начал читать список кандидатов от компартии и предвыборные лозунги коммунистов.
— Долой мо-мо-монархию?.. Что такое?.. — с Дрожавших в его руке палочек упал комочек риса. — Как пра-правительство допускает это безобразие? Хм!..
— Но ведь Япония приняла Потсдамскую декларацию. Поэтому пока приходится терпеть, — ответил Комацу.
В ту же секунду палочки вместе с чашкой для еды полетели в голову служанки.
— Эта По... по... Потсдам... — гнев душил старика. — Этого я... этого я... не могу постичь!
Втянув голову в плечи, с зернами риса в волосах, служанка растирала старику ногу.
— Отобрать землю... заставить платить налог на имущество... — старик захлебнулся. Передохнув, он снова заговорил слабым, дрожащим голосом, держа на весу парализованную руку. — Что же делать тогда нам, помещикам?..
Нобуёси, положив газету на колени, смотрел на огонь. Ни отец, ни сын, казалось, не замечали служанки, которая с виноватым видом, вся красная, распухшими руками выбирала рисовые зерна из своих волос.
— Это покушение на собственность! Ну, проиграли войну, капитулировали — ладно! Но эта По... По... Как она называется?.. Это уж никак в голове не укладывается...
Старик кончил есть и, пока его поили чаем, продолжал брюзжать, — хотя нога и рука у старика были парализованы, но язык работал исправно. За последнее время эти крестьяне-арендаторы, ворчал он, совсем обнаглели. Даже поденщики, и те распевают дерзкие песни.
— Слышишь? — раскричался он под конец. — Запомни хорошенько! Если даже мы станем нищими, будем умирать под забором, Комацу никогда не будут сами обрабатывать землю. Слышишь? Комацу были когда-то первыми вассалами дома Сува! Никто из наших предков никогда не таскал навоз! Чем носить бочки с навозом, лучше благородно расстаться с жизнью... лучше петлю на шею...
Скрестив руки на груди, Нобуёси смотрел в одну точку. Всё, что говорил отец, было просто старческими бреднями, всё это уже устарело. Нобуёси и сам не имел, конечно, ни малейшего желания таскать навоз, но надо
было найти какой-то иной выход. Уж если пришла беда, то не с петли на шею нужно начинать!
Однако сын прекрасно понимал отца, когда тот говорил, что Потсдамская декларация не укладывается у него в голове!..
Служанка повела старика в постель. Дойдя до порога, он обернулся.
— Нобу! Нобуёси! Позвони по телефону Кинтаро. Скажи, чтобы Рэн забрали домой, слышишь? — приказал он. — Она болтала там что-то, что переезжает в заводское общежитие... Хоть она и девчонка еще, а в последнее время тоже стала «красной», дура!
Упершись ладонями в колени, Нобуёси поклонился. Значит, Рэн всё-таки переезжает! Проводив отца глазами, он с минуту рассматривал развешенное на стене старинное оружие, потом, обхватив руками голову, повалился навзничь. Теперь он дал волю своим чувствам. Он в бешенстве тряс головой, стучал ногами по циновкам. Через несколько минут Нобуёси затих.
Он встал и прошел к себе в комнату. Переодевшись в офицерский мундир, в котором он ходил на службу, Нобуёси вышел из-за перегородки. Лицо его снова было спокойно. Своей всегдашней твердой походкой он пошел к Рэн.
В комнате Рэн царил такой беспорядок, что некуда было ступить. Большой чемодан, перевязанный бечевкой, ящик с книгами, маленький ящичек с туалетными принадлежностями, постель, увязанная в пестрый платок, — всё это было сложено в углу комнаты и готово к отправке. Сама Рэн, в утреннем халатике, подпоясанном шнурком, стоя на коленях, усердно трудилась над разбросанными по полу плакатами.
«Народное правительство или правительство императора?», «Голосуйте за нашего кандидата Сэнтаро Обаяси, за светлое будущее Японии!», «За представителя трудящихся, за кандидата от коммунистической партии Сэнтаро Обаяси!» — было написано на плакатах красной и зеленой краской.
Рэн писала вчера лозунги до поздней ночи, но так и не успела всё закончить. Сегодня, даже не позавтра кав, она опять принялась за работу. Приближались выборы, и у заводских комсомольцев дел было по горло.
Особенно доставалось Рэн. Сегодня Икэнобэ и Оноки должны были проводить на заводе референдум, и Рэн одной пришлось написать пятьдесят плакатов. После обеда она должна была вместе с другими девушками-комсомолками расклеивать их по городу. А ей еще нужно было успеть до обеда перебраться в общежитие: разрешение компании было наконец-то получено.
В горниле нашей ненависти...
Держа кисть в перепачканных, онемевших от напряжения пальцах, Рэн с головой ушла в работу. О своем переезде в общежитие она сообщила домой по телефону и уже успела позабыть, что говорил по этому поводу брат, возражавший против ее решения. Впрочем, сам он не подавал о себе никаких известий после этого разговора. Кинтаро, вероятно, был занят, он пускал в ход деревообделочную фабрику в деревне Симо-Кавадзои.
... выкуем железный меч...
Новые чувства и мысли волновали Рэн. Замечательная теория, которую она изучала, и богатая событиями жизнь, в которой она принимала теперь активное участие, открывали перед ней новый мир. Рэн начала с «Развития социализма от утопии к науке», она читала больше всех девушек и лучше всех разбиралась в теоретических вопросах. Сознание, что с каждым днем она всё больше приобщается к новому, неизведанному миру, наполняло ее радостной тревогой. Когда ей случалось встречаться со своими бывшими подругами по колледжу и учителями, они казались ей какими-то ограниченными, тупыми. Даже о своем брате, который, опасаясь возможной конфискации земли, стремился стать предпринимателем, не понимая, что участь всех собственников всё равно уже давно предрешена, она думала теперь с чувством, близким к снисходительной жалости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
Но теперь, увы, здоровье изменило ему! Самыми тяжелыми ударами для старика были экономический кризис, наступивший после первой мировой войны, и нынешнее военное поражение Японии. Но он не сомневался, что люди, поставленные у кормила власти, политические деятели, в чьих руках находится ключ от всей жизни страны, сумеют найти какой-то выход из нынешнего тяжелого положения.
— Цутому Ногами? Хм! Этот молокосос, бывало, только и знал, что зарился на мою должность! Ну, да ладно. У него есть деньги, да и... Хм!
Пока старик бормотал, Нобуёси вежливо слушал его, а когда ворчанье прекращалось, снова начинал читать.
Лучи солнца упали на вделанный в пол очаг с черной блестящей решеткой, и крюк над очагом вспыхнул золотом.
Мутными, слезящимися глазами под дряблыми отвисшими веками старик посмотрел на служанку, и она, поспешно обойдя очаг, приподняла его парализованную ногу и принялась растирать.
— Перестань! — завопил старик, когда Нобуёси начал читать список кандидатов от компартии и предвыборные лозунги коммунистов.
— Долой мо-мо-монархию?.. Что такое?.. — с Дрожавших в его руке палочек упал комочек риса. — Как пра-правительство допускает это безобразие? Хм!..
— Но ведь Япония приняла Потсдамскую декларацию. Поэтому пока приходится терпеть, — ответил Комацу.
В ту же секунду палочки вместе с чашкой для еды полетели в голову служанки.
— Эта По... по... Потсдам... — гнев душил старика. — Этого я... этого я... не могу постичь!
Втянув голову в плечи, с зернами риса в волосах, служанка растирала старику ногу.
— Отобрать землю... заставить платить налог на имущество... — старик захлебнулся. Передохнув, он снова заговорил слабым, дрожащим голосом, держа на весу парализованную руку. — Что же делать тогда нам, помещикам?..
Нобуёси, положив газету на колени, смотрел на огонь. Ни отец, ни сын, казалось, не замечали служанки, которая с виноватым видом, вся красная, распухшими руками выбирала рисовые зерна из своих волос.
— Это покушение на собственность! Ну, проиграли войну, капитулировали — ладно! Но эта По... По... Как она называется?.. Это уж никак в голове не укладывается...
Старик кончил есть и, пока его поили чаем, продолжал брюзжать, — хотя нога и рука у старика были парализованы, но язык работал исправно. За последнее время эти крестьяне-арендаторы, ворчал он, совсем обнаглели. Даже поденщики, и те распевают дерзкие песни.
— Слышишь? — раскричался он под конец. — Запомни хорошенько! Если даже мы станем нищими, будем умирать под забором, Комацу никогда не будут сами обрабатывать землю. Слышишь? Комацу были когда-то первыми вассалами дома Сува! Никто из наших предков никогда не таскал навоз! Чем носить бочки с навозом, лучше благородно расстаться с жизнью... лучше петлю на шею...
Скрестив руки на груди, Нобуёси смотрел в одну точку. Всё, что говорил отец, было просто старческими бреднями, всё это уже устарело. Нобуёси и сам не имел, конечно, ни малейшего желания таскать навоз, но надо
было найти какой-то иной выход. Уж если пришла беда, то не с петли на шею нужно начинать!
Однако сын прекрасно понимал отца, когда тот говорил, что Потсдамская декларация не укладывается у него в голове!..
Служанка повела старика в постель. Дойдя до порога, он обернулся.
— Нобу! Нобуёси! Позвони по телефону Кинтаро. Скажи, чтобы Рэн забрали домой, слышишь? — приказал он. — Она болтала там что-то, что переезжает в заводское общежитие... Хоть она и девчонка еще, а в последнее время тоже стала «красной», дура!
Упершись ладонями в колени, Нобуёси поклонился. Значит, Рэн всё-таки переезжает! Проводив отца глазами, он с минуту рассматривал развешенное на стене старинное оружие, потом, обхватив руками голову, повалился навзничь. Теперь он дал волю своим чувствам. Он в бешенстве тряс головой, стучал ногами по циновкам. Через несколько минут Нобуёси затих.
Он встал и прошел к себе в комнату. Переодевшись в офицерский мундир, в котором он ходил на службу, Нобуёси вышел из-за перегородки. Лицо его снова было спокойно. Своей всегдашней твердой походкой он пошел к Рэн.
В комнате Рэн царил такой беспорядок, что некуда было ступить. Большой чемодан, перевязанный бечевкой, ящик с книгами, маленький ящичек с туалетными принадлежностями, постель, увязанная в пестрый платок, — всё это было сложено в углу комнаты и готово к отправке. Сама Рэн, в утреннем халатике, подпоясанном шнурком, стоя на коленях, усердно трудилась над разбросанными по полу плакатами.
«Народное правительство или правительство императора?», «Голосуйте за нашего кандидата Сэнтаро Обаяси, за светлое будущее Японии!», «За представителя трудящихся, за кандидата от коммунистической партии Сэнтаро Обаяси!» — было написано на плакатах красной и зеленой краской.
Рэн писала вчера лозунги до поздней ночи, но так и не успела всё закончить. Сегодня, даже не позавтра кав, она опять принялась за работу. Приближались выборы, и у заводских комсомольцев дел было по горло.
Особенно доставалось Рэн. Сегодня Икэнобэ и Оноки должны были проводить на заводе референдум, и Рэн одной пришлось написать пятьдесят плакатов. После обеда она должна была вместе с другими девушками-комсомолками расклеивать их по городу. А ей еще нужно было успеть до обеда перебраться в общежитие: разрешение компании было наконец-то получено.
В горниле нашей ненависти...
Держа кисть в перепачканных, онемевших от напряжения пальцах, Рэн с головой ушла в работу. О своем переезде в общежитие она сообщила домой по телефону и уже успела позабыть, что говорил по этому поводу брат, возражавший против ее решения. Впрочем, сам он не подавал о себе никаких известий после этого разговора. Кинтаро, вероятно, был занят, он пускал в ход деревообделочную фабрику в деревне Симо-Кавадзои.
... выкуем железный меч...
Новые чувства и мысли волновали Рэн. Замечательная теория, которую она изучала, и богатая событиями жизнь, в которой она принимала теперь активное участие, открывали перед ней новый мир. Рэн начала с «Развития социализма от утопии к науке», она читала больше всех девушек и лучше всех разбиралась в теоретических вопросах. Сознание, что с каждым днем она всё больше приобщается к новому, неизведанному миру, наполняло ее радостной тревогой. Когда ей случалось встречаться со своими бывшими подругами по колледжу и учителями, они казались ей какими-то ограниченными, тупыми. Даже о своем брате, который, опасаясь возможной конфискации земли, стремился стать предпринимателем, не понимая, что участь всех собственников всё равно уже давно предрешена, она думала теперь с чувством, близким к снисходительной жалости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94