Потом он меня женил, устроил той, словом, выполнил заветное желание. Но жизнь его была недолгой. В прошлом году он внезапно скончался. Конечно, я почувствовал себя одиноким, но Халимахон из всех сил старалась смягчить горе. Моя жена в самом деле выше всяких похвал. Мы с ней живем не как муж и жена, а как двое влюбленных. Халимахон учится в вечерней школе, «тала грамотной, хочет сбросить паранджу, стать свободной. Но только ц пашем городе еще трудно это. Столько еще у нас сторонников старого, столько предрассудков, и много еще всякой контры, которая мешает нам... Ну, да это недолго уже будет, революция выкорчует гнилые корни предрассудков пока моя жена дома уже не закрывается от моих друзей.
Мы сторонники свободы»,— говорит она...»
«Очень хорошо! — сказал я.— Мы — революционеры — тоже к этому стремимся! Надо, чтобы наши женщины стали свободными, работали наравне с мужчинами, получали образование, были счастливы... Это очень хорошо, и я обоих вас приветствую!» А про себя сказал, что душу отдам за революцию, которая заставляет красавиц снимать паранджу, так что мы, люди с горячим сердцем, можем свободно ими любоваться...
Халим вышел из мехманханы, долго был где-то, потом вернулся с узлом в руках и сказал:
«Сейчас мы закусим немного, потом пойдем в баню. Вот это для вас одежда. Не обессудьте, я собрал все, что у меня было ненадеванного... Временно сойдет... А там купим новую...»
Мне стало стыдно.
«Дорогой брат мой,— сказал я со слезами на глазах — так я растрогался.— Спасибо тебе, спасибо! Я не забуду твоей доброты Если будет суждено и я вернусь на родину, я возмещу тебе вдесятеро».
«Пустяки!» — сказал Халим.
Я просто не знал, что говорить. Перед таким гостеприимством я сразу позабыл все мои огорчения и дорожные лишения. Хорошие слова даже змею из норы вызывают! Не давай мне плова, не давай вина, успокой мое сердце хорошими словами — это дороже тысячи золотых! Но Халим-джан и хорошие слова говорил, и уважение мне выказывал, и дела делал. Мы очень хорошо с ним позавтракали и пошли в баню. Там долго парились, и я рассказал моему другу все, что со мной было. Он только качал головой в изумлении и говорил:
«Ну, теперь деспоту недолго осталось жить! Если богу угодно, революция победит и народ Бухары освободится от оков рабства, дождется лучших дней».
После бани я надел новую одежду и вернулся в дом, где уже был готов плов. Ночью я прекрасно выспался. За два-три дня отдохнул, совершенно гъришел в себя, даже присоединился к Мулладусту-пьянице, выпил с ним вина.
Хорошее вино, оказывается, лечит душу изгнанника.. Я там привык к выпивке. Ты знаешь, ведь раньше я не пил вина, и даю тебе слово мужчины, что вот эта пиала будет последней — наливай1 .
Прошло дней десять. Я спокойно жил в мехманхане Халима, а из Бухары доходили ужасные вести. Мы узнали, что эмир и муллы пришли в ярость, начались казни джадидов, страшная резня. Связь между Бухарой и Туркестаном была прервана, всякие сношения с Россией прекратились. «Как хорошо,— говорил я себе,— что я покинул Бухару, а то меня уже, наверное, сейчас свезли бы мертвого из Арка».
Халим-джан каждый день уходил на два или три часа — учить ребят в школе, а вернувшись, был со мной. Каждый день мы с ним ходили в гости, угощались, беседовали,— видно, он старался развлечь меня, чтобы я не скучал. Однажды я сказал ему:
«Не надо, не делай этого. Хватит и того, что я у тебя в гостях. Занимайся своим делом, я не буду скучать, найду себе занятие,».
Я купил на базаре книги, стал понемножку читать, надеялся подыскать себе какую-нибудь работу,— так я говорил другу.
Но Халим-джан продолжал заботиться обо мне. Как-то вечером он все же ушел на собрание. У меня болела голова, я не выходил на улицу, лежал в мехманхане. Вдруг со двора вошла Халимахон. На ней было красное атласное платье — темная комната словно осветилась при ее появлении. Жилетка из красного бархата облегала ее грудь. Лицо ее, белое, как катта-курганская булочка, пылало румянцем, глаза под длинными черными бровями казались темными и манящими, на нежных губах играла ласковая улыбка... Словом, это была не земная женщина, а ангел небесный, в ее красоте была какая-то сверхъестественная влекущая сила...
«Вам нездоровится, у вас голова болит,— сказала она заботливо.— Я пришла постелить вам постель... Хотите, я заварю чаю?»
Ты знаешь, я никого на свете не боюсь, но в этот миг руки и ноги у меня похолодели, сердце сильно забилось, и я так смутился, что не мог выговорить ни слова.
«Напрасно,— сказал я,— вы напрасно побеспокоились... я сам все сделаю».
«Вы — наш дорогой гость,— сказала она ласково,— вы — названый брат Халим-джана, как же мне не беспокоиться?»
Эти ласковые слова окрылили меня.
«Да,— сказал я, осмелев,— я названый брат Халим-джана, и потому я и счастлив и несчастлив».
«Избави вас бог от всякого несчастья! — сказала она.— Почему это вы считаете себя несчастным?»
«Потому что я лишен возможности любить вас, дорогая».
«Что? Что? — сказала она, не сразу поняв мои слова.— Любить меня? О чем вы говорите?»
«Признаюсь вам, моя дорогая, что едва я взглянул на ваше лицо в первый раз, как тотчас потерял свое сердце. На этом свете лишь вы одна...»
«Перестаньте, бесстыдник! — прервала она меня строго и быстро пошла к двери.— Я думала — вы человек, а вы, оказывается, просто грубое животное. Хоть бы, по крайней мере, уважали нашу хлеб-соль! Мой муж работает, ему в горло кусок не пойдет без вас, а вы так себя ведете! Стыдно, стыдно, стыдно! Это не по-человечески!»
Она хотела уйти, но я подбежал к двери и загородил ей путь.
«Простите, простите меня, извините, ради бога! — сказал я, засмеявшись.— Это был вам экзамен, испытание. Да, теперь я знаю, что вы верная жена и честная женщина. Халим-джан так вас хвалил мне, говорил, что вы стремитесь к свободе, хотите снять паранджу, и у меня явилось подозрение, я решил вас проверить. Слава богу, вы хорошая жена и действительно выше всех похвал!»
«Разве можно так испытывать? — сказала о«а, не переставая сердиться.— Я с первого же дня почувствовала, что вы не тот человек, с каким можно обращаться по-родственному... Вы смотрели на меня нечистыми глазами...
Но я молчала из уважения к мужу... А вот теперь мне все ясно!»
«Что ясно? — сказал я серьезно.— Да неужели я на свою сестру, на жену Халим-джана, могу смотреть дурными глазами? Стыдно, Халимахон, стыдно! Вы простите меня, забудьте мою шутку и не говорите ничего Чилим-джину, а то вы и меня унизите, и себе жизнь испортите».
«Почему это испорчу жизнь?»
«Потому что, как бы там ни было, Халим-джан начнет в вас сомневаться, скажет, что вы дали мне повод говорить вам любезности. Поэтому, моя дорогая сестра, пусть этот разговор останется между нами. Через несколько дней я уеду отсюда, будьте покойны!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
Мы сторонники свободы»,— говорит она...»
«Очень хорошо! — сказал я.— Мы — революционеры — тоже к этому стремимся! Надо, чтобы наши женщины стали свободными, работали наравне с мужчинами, получали образование, были счастливы... Это очень хорошо, и я обоих вас приветствую!» А про себя сказал, что душу отдам за революцию, которая заставляет красавиц снимать паранджу, так что мы, люди с горячим сердцем, можем свободно ими любоваться...
Халим вышел из мехманханы, долго был где-то, потом вернулся с узлом в руках и сказал:
«Сейчас мы закусим немного, потом пойдем в баню. Вот это для вас одежда. Не обессудьте, я собрал все, что у меня было ненадеванного... Временно сойдет... А там купим новую...»
Мне стало стыдно.
«Дорогой брат мой,— сказал я со слезами на глазах — так я растрогался.— Спасибо тебе, спасибо! Я не забуду твоей доброты Если будет суждено и я вернусь на родину, я возмещу тебе вдесятеро».
«Пустяки!» — сказал Халим.
Я просто не знал, что говорить. Перед таким гостеприимством я сразу позабыл все мои огорчения и дорожные лишения. Хорошие слова даже змею из норы вызывают! Не давай мне плова, не давай вина, успокой мое сердце хорошими словами — это дороже тысячи золотых! Но Халим-джан и хорошие слова говорил, и уважение мне выказывал, и дела делал. Мы очень хорошо с ним позавтракали и пошли в баню. Там долго парились, и я рассказал моему другу все, что со мной было. Он только качал головой в изумлении и говорил:
«Ну, теперь деспоту недолго осталось жить! Если богу угодно, революция победит и народ Бухары освободится от оков рабства, дождется лучших дней».
После бани я надел новую одежду и вернулся в дом, где уже был готов плов. Ночью я прекрасно выспался. За два-три дня отдохнул, совершенно гъришел в себя, даже присоединился к Мулладусту-пьянице, выпил с ним вина.
Хорошее вино, оказывается, лечит душу изгнанника.. Я там привык к выпивке. Ты знаешь, ведь раньше я не пил вина, и даю тебе слово мужчины, что вот эта пиала будет последней — наливай1 .
Прошло дней десять. Я спокойно жил в мехманхане Халима, а из Бухары доходили ужасные вести. Мы узнали, что эмир и муллы пришли в ярость, начались казни джадидов, страшная резня. Связь между Бухарой и Туркестаном была прервана, всякие сношения с Россией прекратились. «Как хорошо,— говорил я себе,— что я покинул Бухару, а то меня уже, наверное, сейчас свезли бы мертвого из Арка».
Халим-джан каждый день уходил на два или три часа — учить ребят в школе, а вернувшись, был со мной. Каждый день мы с ним ходили в гости, угощались, беседовали,— видно, он старался развлечь меня, чтобы я не скучал. Однажды я сказал ему:
«Не надо, не делай этого. Хватит и того, что я у тебя в гостях. Занимайся своим делом, я не буду скучать, найду себе занятие,».
Я купил на базаре книги, стал понемножку читать, надеялся подыскать себе какую-нибудь работу,— так я говорил другу.
Но Халим-джан продолжал заботиться обо мне. Как-то вечером он все же ушел на собрание. У меня болела голова, я не выходил на улицу, лежал в мехманхане. Вдруг со двора вошла Халимахон. На ней было красное атласное платье — темная комната словно осветилась при ее появлении. Жилетка из красного бархата облегала ее грудь. Лицо ее, белое, как катта-курганская булочка, пылало румянцем, глаза под длинными черными бровями казались темными и манящими, на нежных губах играла ласковая улыбка... Словом, это была не земная женщина, а ангел небесный, в ее красоте была какая-то сверхъестественная влекущая сила...
«Вам нездоровится, у вас голова болит,— сказала она заботливо.— Я пришла постелить вам постель... Хотите, я заварю чаю?»
Ты знаешь, я никого на свете не боюсь, но в этот миг руки и ноги у меня похолодели, сердце сильно забилось, и я так смутился, что не мог выговорить ни слова.
«Напрасно,— сказал я,— вы напрасно побеспокоились... я сам все сделаю».
«Вы — наш дорогой гость,— сказала она ласково,— вы — названый брат Халим-джана, как же мне не беспокоиться?»
Эти ласковые слова окрылили меня.
«Да,— сказал я, осмелев,— я названый брат Халим-джана, и потому я и счастлив и несчастлив».
«Избави вас бог от всякого несчастья! — сказала она.— Почему это вы считаете себя несчастным?»
«Потому что я лишен возможности любить вас, дорогая».
«Что? Что? — сказала она, не сразу поняв мои слова.— Любить меня? О чем вы говорите?»
«Признаюсь вам, моя дорогая, что едва я взглянул на ваше лицо в первый раз, как тотчас потерял свое сердце. На этом свете лишь вы одна...»
«Перестаньте, бесстыдник! — прервала она меня строго и быстро пошла к двери.— Я думала — вы человек, а вы, оказывается, просто грубое животное. Хоть бы, по крайней мере, уважали нашу хлеб-соль! Мой муж работает, ему в горло кусок не пойдет без вас, а вы так себя ведете! Стыдно, стыдно, стыдно! Это не по-человечески!»
Она хотела уйти, но я подбежал к двери и загородил ей путь.
«Простите, простите меня, извините, ради бога! — сказал я, засмеявшись.— Это был вам экзамен, испытание. Да, теперь я знаю, что вы верная жена и честная женщина. Халим-джан так вас хвалил мне, говорил, что вы стремитесь к свободе, хотите снять паранджу, и у меня явилось подозрение, я решил вас проверить. Слава богу, вы хорошая жена и действительно выше всех похвал!»
«Разве можно так испытывать? — сказала о«а, не переставая сердиться.— Я с первого же дня почувствовала, что вы не тот человек, с каким можно обращаться по-родственному... Вы смотрели на меня нечистыми глазами...
Но я молчала из уважения к мужу... А вот теперь мне все ясно!»
«Что ясно? — сказал я серьезно.— Да неужели я на свою сестру, на жену Халим-джана, могу смотреть дурными глазами? Стыдно, Халимахон, стыдно! Вы простите меня, забудьте мою шутку и не говорите ничего Чилим-джину, а то вы и меня унизите, и себе жизнь испортите».
«Почему это испорчу жизнь?»
«Потому что, как бы там ни было, Халим-джан начнет в вас сомневаться, скажет, что вы дали мне повод говорить вам любезности. Поэтому, моя дорогая сестра, пусть этот разговор останется между нами. Через несколько дней я уеду отсюда, будьте покойны!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103