А если вдруг и вынесут такое решение, он не выпустит из рук оружия... Нет, он не из таких, будьте спокойны...
Хайдаркул не знал, что и думать. Сайд Пахлаван был прав. Пока соберется заседание Совета назиров, пока вынесут решение, пока оно будет принято к исполнению, пройдет много времени... А Асад Махсум за это время еще больше упрочит свое положение...
Он опять взялся за телефон.
— Мне нужен товарищ Куйбышев,— сказал он.— Да, это Хайдаркул из Центрального Комитета... Что? Его нет? Жаль. А кто со мной говорит? А, товарищ Хакимов, это вы? Здравствуйте. Я хотел посоветоваться по одному важному вопросу. Хорошо, я приду через два дня. Будьте здоровы!
Хайдаркул положил трубку.
— Вот это ты правильно надумал! — сказал Сайд Пахлаван.— Посоветуйся с Куйбышевым, у него проси помощи!
— Так и сделаю! — сказал Хайдаркул и встал.— Сперва поговорю с Файзуллой, а потом, может быть, вместе отправимся к Куйбышеву. Ладно, друг, давай теперь пойдем ко мне, поговорим, поспим, а утром пойдешь на работу.
— Нет, я провожу тебя до дому, а потом пойду в Дилькушо. А то, если не вернусь, мало ли что они могут подумать..
-- Ты прав,— сказал Хайдаркул.— Тогда уж лучше простимся здесь. А ты все же узнай, что там с Ойшой и ее матерью... И навещай меня почаще. Ну, будь здоров!
Сайд Пахлаван попрощался и вышел из кабинета.
Почти два месяца прошло с тех пор, как Оймулло Танбур вернулась в свой дом и наладила прежнюю жизнь. Ювелир работал понемногу, а Оймулло каждый день два-три часа давала уроки своим ученицам, потом принималась за домашние дела. Постоянно благодарила она бога за то, что опять жила дома, в своем спокойном уголке, голодна ли — не зависела ни от кого.
В этот день, закончив уроки с девочками и проводив их, она почувствовала себя усталой, не стала заниматься хозяйством, уселась под окном на курпачу и вздохнула. На сердце было почему-то неспокойно. Открыв окно, выглянула во двор. Небо было ясное, чистое; осеннее солнце заливало светом большой двор.
— Дорогая,— сказал, взглянув на нее поверх очков, ювелир,— о чем вы опять вздыхаете? Почему вам тоскливо?
Что у вас на сердце?
— Не знаю,— ответила Оймулло задумчиво.
Тахир-ювелир открыл стеклянную дверцу стенного шкафа, вынул чашу и серебряный графин, поставил их возле Оймулло на подносе.
Оймулло бросила нежный взгляд на мужа и ласково улыбнулась. Конечно, Оймулло была уже немолода теперь, но глаза все еще были живы, полны лукавства; один ее пленительный жест мог снова зажечь искру в душе ювелира. О, этот взгляд! Только он и удерживал его в этом мире, полном треволнений и забот. Он возвращал ему веру в жизнь, пропавшие надежды, освещал путь впереди... Без этого взгляда он уже давно собрал бы свои бренные пожитки...
— Я бы хотела,— сказала лукаво Оймулло,- вашими руками посыпать прах на голову моих забот!
— С радостью! — сказал ювелир и, присев на корточки, до краев наполнил чашу ароматным домашним вином.
— А вы? — спросила Оймулло.
— А я хочу выпить из чаши, к которой вы прикоснулись губами. Оймулло улыбнулась и, отпив вина, протянула чашу ювелиру. Он
поднес ей гроздь винограда «хусейни», потом налил себе и выпил полную чашу.
— Сто тысяч раз слава богу! — сказал он.— Как бы то ни было, он снова соединил нас, отогнал наших врагов, восстановил справедливость.
Жалко только, что мы уже не те, что были в юности.
После второй чаши Оймулло совсем развеселилась и сказала:
— Ну-ка, выпейте и вы, сравняйтесь со мной! Ведь новая власть уравняла права мужчин и женщин...
— Ваши права всегда были и будут больше моих, да буду я жертвой за вас!
О, если цель мою не совместить с твоею, То знай, что цели я отныне не имею!
Прогонишь прочь меня?.. Противипл-я тебе,
Как вере изменить,— вовеки не моею!
— С вами нельзя разговаривать,— скачала Оймулло с упреком,— вы тотчас призываете на помощь Саади и ставите меня в тупик! Я только хотела сказать, что мало на словах объявлять, что мужчины и женщины равны.
У женщины свой путь, у мужчины свой. Оставим-ка эти разговоры. Да укоротит бог руки сильных, пусть соединяются любящие, пусть уничтожается многоженство...
— Правильно, правильно! — сказал ювелир.— Я слышал, что джадиды, воспользовавшись моментом, берут себе вторых жен... Говорят, если есть одна жена, то это неравенство, а если их будет две, то чаши весов уравняются... две жены — две чаши весов, а мужчина, став коромыслом, будет всегда посредине.
— Стоя посредине, можно с тоски умереть. Да, вот председатель ЧК Ходжа Хасанбек послал сватов к Оим Шо, говорят, получил согласие, не сегодня завтра свадьба...
— Уже была...
— Еще лучше! Оим Шо ни эмиру не покорилась, ни Саидбеку, покорится ли теперь старику Хасанбеку?
— И ему не покорится, говорят ведь, что надо считать до трех раз!
Оймулло вспомнила свое сатирическое стихотворение:
Хоть голова твоя в чалме — как есть большой котел, Но все же мудрости большой ты в мире не обрел.
Когда б считалась борода заслугой на земле, То, верно б, славу заслужил бодучий наш козел!
Эй, руки коротки твои. Богатства не ищи! гляди, чтоб жадностью своей^себя ты не подвел!
Не вей гнезда, не шей одежд, не думай о жене. И угощения не ставь на свадебный свой стол!
— Проси только скоропостижной смерти — и все! — сказал, смеясь, ювелир.
Так они разговаривали, когда вошла Фируза.
— Ассалом, ассалом! — сказала она и, усевшись у входа, стала спрашивать, как они живут.
— Мы живы и здоровы,— сказала Оймулло.— Пируем вдвоем. Вот видишь, все приметы пира налицо. Садись поближе, ты, верно, хочешь пить? Я дам тебе глоток вина — и жажду утолишь, и настроение станет лучше.
Фируза обрадовалась, что Оймулло и Тахир-ювелир в хорошем настроении, и ради них тоже выпила глоток вина.
— О, какое горькое! — сказала она, поморщившись.— Я думала, оно сладкое.
Тахир-ювелир засмеялся и сказал:
Припади губами к чаше, губ не отрывая, пей! Не внимай веленьям света, все позабывая, пей!
— Ну-ка ответь! — засмеялась Оймулло.
Фируза смутилась, лицо ее стало пунцовым. Оймулло ответила за нее:
Перемешано с горчащим здесь сладчайшее питье! На устах у мира — сладость, горечь — ты у края пей!
— Браво, браво! — сказал Тахир-ювелир, встал и отнес в шкаф поднос с графином и чашей.— С тех пор как Фируза-джан стала заниматься государственными делами, перестала стихи читать.
— Правда, дядюшка,— сказала Фируза,— стихи еще куда ни шло, а вот даже за домом присмотреть некогда, так много работы... Особенно теперь, когда меня назначили заведующей женским клубом!
— Женским клубом? — изумился ювелир.— Оказывается, есть и женский клуб «Кулуб» — арабское слово, означает «сердца». Значит, тебя назначили заведующей женскими сердцами?
Эти слова рассмешили Оймулло и Фирузу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
Хайдаркул не знал, что и думать. Сайд Пахлаван был прав. Пока соберется заседание Совета назиров, пока вынесут решение, пока оно будет принято к исполнению, пройдет много времени... А Асад Махсум за это время еще больше упрочит свое положение...
Он опять взялся за телефон.
— Мне нужен товарищ Куйбышев,— сказал он.— Да, это Хайдаркул из Центрального Комитета... Что? Его нет? Жаль. А кто со мной говорит? А, товарищ Хакимов, это вы? Здравствуйте. Я хотел посоветоваться по одному важному вопросу. Хорошо, я приду через два дня. Будьте здоровы!
Хайдаркул положил трубку.
— Вот это ты правильно надумал! — сказал Сайд Пахлаван.— Посоветуйся с Куйбышевым, у него проси помощи!
— Так и сделаю! — сказал Хайдаркул и встал.— Сперва поговорю с Файзуллой, а потом, может быть, вместе отправимся к Куйбышеву. Ладно, друг, давай теперь пойдем ко мне, поговорим, поспим, а утром пойдешь на работу.
— Нет, я провожу тебя до дому, а потом пойду в Дилькушо. А то, если не вернусь, мало ли что они могут подумать..
-- Ты прав,— сказал Хайдаркул.— Тогда уж лучше простимся здесь. А ты все же узнай, что там с Ойшой и ее матерью... И навещай меня почаще. Ну, будь здоров!
Сайд Пахлаван попрощался и вышел из кабинета.
Почти два месяца прошло с тех пор, как Оймулло Танбур вернулась в свой дом и наладила прежнюю жизнь. Ювелир работал понемногу, а Оймулло каждый день два-три часа давала уроки своим ученицам, потом принималась за домашние дела. Постоянно благодарила она бога за то, что опять жила дома, в своем спокойном уголке, голодна ли — не зависела ни от кого.
В этот день, закончив уроки с девочками и проводив их, она почувствовала себя усталой, не стала заниматься хозяйством, уселась под окном на курпачу и вздохнула. На сердце было почему-то неспокойно. Открыв окно, выглянула во двор. Небо было ясное, чистое; осеннее солнце заливало светом большой двор.
— Дорогая,— сказал, взглянув на нее поверх очков, ювелир,— о чем вы опять вздыхаете? Почему вам тоскливо?
Что у вас на сердце?
— Не знаю,— ответила Оймулло задумчиво.
Тахир-ювелир открыл стеклянную дверцу стенного шкафа, вынул чашу и серебряный графин, поставил их возле Оймулло на подносе.
Оймулло бросила нежный взгляд на мужа и ласково улыбнулась. Конечно, Оймулло была уже немолода теперь, но глаза все еще были живы, полны лукавства; один ее пленительный жест мог снова зажечь искру в душе ювелира. О, этот взгляд! Только он и удерживал его в этом мире, полном треволнений и забот. Он возвращал ему веру в жизнь, пропавшие надежды, освещал путь впереди... Без этого взгляда он уже давно собрал бы свои бренные пожитки...
— Я бы хотела,— сказала лукаво Оймулло,- вашими руками посыпать прах на голову моих забот!
— С радостью! — сказал ювелир и, присев на корточки, до краев наполнил чашу ароматным домашним вином.
— А вы? — спросила Оймулло.
— А я хочу выпить из чаши, к которой вы прикоснулись губами. Оймулло улыбнулась и, отпив вина, протянула чашу ювелиру. Он
поднес ей гроздь винограда «хусейни», потом налил себе и выпил полную чашу.
— Сто тысяч раз слава богу! — сказал он.— Как бы то ни было, он снова соединил нас, отогнал наших врагов, восстановил справедливость.
Жалко только, что мы уже не те, что были в юности.
После второй чаши Оймулло совсем развеселилась и сказала:
— Ну-ка, выпейте и вы, сравняйтесь со мной! Ведь новая власть уравняла права мужчин и женщин...
— Ваши права всегда были и будут больше моих, да буду я жертвой за вас!
О, если цель мою не совместить с твоею, То знай, что цели я отныне не имею!
Прогонишь прочь меня?.. Противипл-я тебе,
Как вере изменить,— вовеки не моею!
— С вами нельзя разговаривать,— скачала Оймулло с упреком,— вы тотчас призываете на помощь Саади и ставите меня в тупик! Я только хотела сказать, что мало на словах объявлять, что мужчины и женщины равны.
У женщины свой путь, у мужчины свой. Оставим-ка эти разговоры. Да укоротит бог руки сильных, пусть соединяются любящие, пусть уничтожается многоженство...
— Правильно, правильно! — сказал ювелир.— Я слышал, что джадиды, воспользовавшись моментом, берут себе вторых жен... Говорят, если есть одна жена, то это неравенство, а если их будет две, то чаши весов уравняются... две жены — две чаши весов, а мужчина, став коромыслом, будет всегда посредине.
— Стоя посредине, можно с тоски умереть. Да, вот председатель ЧК Ходжа Хасанбек послал сватов к Оим Шо, говорят, получил согласие, не сегодня завтра свадьба...
— Уже была...
— Еще лучше! Оим Шо ни эмиру не покорилась, ни Саидбеку, покорится ли теперь старику Хасанбеку?
— И ему не покорится, говорят ведь, что надо считать до трех раз!
Оймулло вспомнила свое сатирическое стихотворение:
Хоть голова твоя в чалме — как есть большой котел, Но все же мудрости большой ты в мире не обрел.
Когда б считалась борода заслугой на земле, То, верно б, славу заслужил бодучий наш козел!
Эй, руки коротки твои. Богатства не ищи! гляди, чтоб жадностью своей^себя ты не подвел!
Не вей гнезда, не шей одежд, не думай о жене. И угощения не ставь на свадебный свой стол!
— Проси только скоропостижной смерти — и все! — сказал, смеясь, ювелир.
Так они разговаривали, когда вошла Фируза.
— Ассалом, ассалом! — сказала она и, усевшись у входа, стала спрашивать, как они живут.
— Мы живы и здоровы,— сказала Оймулло.— Пируем вдвоем. Вот видишь, все приметы пира налицо. Садись поближе, ты, верно, хочешь пить? Я дам тебе глоток вина — и жажду утолишь, и настроение станет лучше.
Фируза обрадовалась, что Оймулло и Тахир-ювелир в хорошем настроении, и ради них тоже выпила глоток вина.
— О, какое горькое! — сказала она, поморщившись.— Я думала, оно сладкое.
Тахир-ювелир засмеялся и сказал:
Припади губами к чаше, губ не отрывая, пей! Не внимай веленьям света, все позабывая, пей!
— Ну-ка ответь! — засмеялась Оймулло.
Фируза смутилась, лицо ее стало пунцовым. Оймулло ответила за нее:
Перемешано с горчащим здесь сладчайшее питье! На устах у мира — сладость, горечь — ты у края пей!
— Браво, браво! — сказал Тахир-ювелир, встал и отнес в шкаф поднос с графином и чашей.— С тех пор как Фируза-джан стала заниматься государственными делами, перестала стихи читать.
— Правда, дядюшка,— сказала Фируза,— стихи еще куда ни шло, а вот даже за домом присмотреть некогда, так много работы... Особенно теперь, когда меня назначили заведующей женским клубом!
— Женским клубом? — изумился ювелир.— Оказывается, есть и женский клуб «Кулуб» — арабское слово, означает «сердца». Значит, тебя назначили заведующей женскими сердцами?
Эти слова рассмешили Оймулло и Фирузу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103