Вот так и вышло, что Шомурадбек остался жить в Бухаре и совсем избавился от кокандского хана. При эмире Абдулахаде его сыновья получили чин мирахура и стали амлякдарами, уехали в Пирмаст, и Шомурадбек с женой остались одни в своем красивом доме, утопавшем в зелени, и квартале Арабон. Жена Шомурадбека, которая не любила сидеть без дола, собрала соседских девочек и стала обучать их, читала с ними книги, а вечерами при свете лампы с круглым фитилем вышивала, рассказывая мужу любовные истории. Шомурадбек сто раз благодарил бога, что у него гпкая разумная жена.
С такой женой,— говорил он,— мне нечего больше желать. Хлеб н.-ип насущный дает нам господь, дети выросли и нашли свою дорогу, а для мгня только ты и твои беседы — вот и все!
Это так,— отвечала жена,— но и совсем избегать людей, отка-илиатьси от общества нехорошо. Говорят, что эмир Абдулахад любит шн.жю и сам пишет стихи... Надо, чтобы вы хоть изредка наведывались но дворец: покажетесь и уйдете — это будет неплохо.
Плохо будет! — решительно отвечал муж, и наступало молчание. Жени продолжала вышивать, потом говорила:
— Был такой поэт — Хиджлат, как-то прочитала в одной антологии такие его стихи:
Полезным быть, Хиджлат,— вот жизни смысл и суть. Коль ты — не царский зонт, так просто тенью будь!
— Не хочу быть ни царским зонтом, ни тенью от стены. Я люблю тебя, очарован тобой и никого знать не хочу!
Весной 1896 года в семье Шомурадбека появилось еще дитя — дочка, которую назвали Хамрохон.
— У тебя до сих пор не было дочерей,— говорил довольный Шомурад-бек,— ты была одна у нас женщина, а теперь у тебя подруга, красивая, как ты.
— Какой араб хулит свое кислое молоко? — смеялась жена.— Вы хвалите, потому что это ваша дочь!
— Нет, ты только посмотри на нее!
Это будет пери, а не девушка! И в самом деле, Хамрохон стала пери-девушкой. Всякий, кто видел
ее еще в десятилетнем возрасте, изумлялся ее красоте. Черные манящие глаза, черные брови, сросшиеся и изогнутые, как тетива лука,— так уже сотни лет рисуют поэты брови своих возлюбленных,— рот, подобный бутону розы, маленькая родинка в уголке губ... Как будто про нее сказал Саади:
Что лица всех других — с твоим лицом в сравненье?.. Нет у других того и вида, и значенья!
Жена Шомурадбека рано начала учить дочь грамоте. Подражая матери, Хамрохон увлекалась стихами и пением, ее приятный голос выделялся среди голосов подруг. Ее начитанность и остроумие порой ставили в тупик даже взрослых. Самым любимым ее занятием была игра «байта-барак»: играющие состязались в знании стихов. Она была любимицей в семье, никто ни в чем не мог ей отказать, никто не говорил ей грубого слова. Отец и мать ласкали, говорили с ней всегда нежно, дрожали над ней.
Когда Хамрохон исполнилось двенадцать лет, Шомурадбек, войдя в комнату дочери, увидел, что она лежит и плачет. Он растерялся, не знал что делать.
— Что с тобой, Хамрохон? Отчего ты плачешь? — заговорил он. Хамрохон заплакала еще сильнее.
— Ну, говори же, не мучь меня! Что случилось? Где твоя мать?
— В баню ушла,— с плачем ответила Хамрохон.
— Так ты поэтому плачешь?
— Нет!— Хамрохон повернулась к отцу спиной.
Хамрохон еще несколько раз всхлипнула, потом встала, вытерла слезы и сказала:
— Лейли умерла!
— Кто умер? Какая Лейли? — удивился Шомурадбек.
— Лейли, да! — подтвердила Хамрохон.— Возлюбленная Меджну-на! — Нагнулась и взяла с подушки книгу.
Шомурадбек наконец понял, о чем говорит дочь, и громко расхохотался.
— О, дай бог тебе долгой жизни! — проговорил он отсмеявшись.— Ну разве из-за этого плачут? Это же выдумка, сказка! Кто такие Лейли и Меджнун? Это что за книга? Навои, что ли? А, Низами! Низами хорошо пишет; когда-то и мать твоя плакала над ним. Особенно над стихами:
Низал Меджнун слезинок жемчуга, Чесала Лейли косы гребешком.
— Ну,— сказала с упреком Хамрохон,— это вы не то читаете...
Вы вот это прочтите, сами заплачете!
И она показала страницу. Шомурадбек прочел то место, где Лейли говорит матери, умирая:
Что делать, мать?! Ведь молодая лань Всосала яд с твоим же молоком?!
— Хватит, хватит! — закричала Хамрохон, вырывая книгу из рук отца.— Хотите, чтобы я опять заплакала!
На этот раз и у отца навернулись слезы на глаза. Не от чтения стихов Низами, нет, это были слезы радости. Да, Хамрохон становится похожей на мать. Любовь к поэзии, впечатлительность, тонкость чувств, изящество — все, все, как у матери!
«Сто раз благодарю тебя, боже!» — сказал про себя Шомурадбек, обнял дочь и расцеловал ее в пылающие, залитые слезами щеки.
— Да,— сказал он, вспомнив.— Оставим стихи, поговорим о тое.
— О каком тое?
— О тое по случаю рождения твоего племянника! — сказал весело Шомурадбек.— О тое твоего пирмастского племянника.
— В самом деле будет той? — обрадовалась Хамрохон.— Там певицы, наверное, будут. Они хорошо поют... Я люблю пение.
— Да, если богу будет угодно! Твоя мать сказала, что на будут и танцовщицы Тилле и Каркичи, и даже, кажется, сама Анбари Лшк.
— Анбари Ашк? А кто это?
Анбари Ашк, или просто тетушка Анбар, была певицей и танцовщицей и Арке, одной из самых приближенных к матери эмира и его женам. Это была высокая женщина, стройная, смуглая, с миндалевидными глазами, длиннолицая, худощавая. Ее нельзя было назвать красавицей, но она была привлекательна. Ее лица не портил один из передних зубов, выдававшийся вперед. С первого взгляда вам начинало казаться, что вы ее давно «маете; стоило ей улыбнуться, сказать несколько слов, и вы уже были очарованы ею. У нее был сильный бархатный голос, она хорошо пела, играла на бубне и танцевала и в этом искусстве не имела себе равных.
Прочтя или услышав понравившиеся ей стихи, она быстро заучивала их наизусть и, положив на музыку, пела под аккомпанемент. Была очень, умела поговорить, знала множество пословиц и поговорок.
Всюду, появлялась, вносила оживление. Это была женщина бескорыстная, старавшаяся всем помочь. Но ее взяли в Арк, ко двору, и с ее чистым именем стали связывать много темного и грязнит Анбари Ашк была женой бедняка и жила очень скромно. Но однажды на какой-то той почему-то не явились приглашенные музыканты, гости собрались, но без музыки свадьба была не в свадьбу. Тогда Анбар, которая прислуживала на этом, решила помочь, быстро позвала подруг, дала им в руки бубен, а сама у одной взяла шелковую шаль, у другой красивую повязку на голову и начала петь и танцевать. Она так пела и так танцевала, что все удивлялись и любовались ею, а многие даже были довольны, что музыканты не пришли и Анбар показала свое искусство.
После этого квартальная распорядительница праздников и всяких приемов в семейных домах стала приглашать ее на другие той, и вот распространился по городу слух о новой музыкантше — певице и танцовщице — Анбархон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103