Может быть, и твой бессовестный муж слушает, почтительно прижимая руки к сердцу!.. А ты сидишь в углу, плачешь и собираешься покончить с собой... Нет, клянусь богом, даже мне хочется вновь стать молодой и начать жизнь заново Оймулло Танбур правильно говорила, что наступает время молодости и любви!
— Как я благодарна вам за эти слова! — сказала Хамрохон.— Ах, если бы в эти светлые дни и мне удалось немножко вздохнуть свободно!
— Конечно, удастся! Не немножко, а очень много и еще немножко! В это время Абдухамир Муиддинов дал слово начальнику городской
милиции Алиризо-эфенди. Это был турок, турецкий офицер, который во время мировой войны попал к русским в плен и вместе с другими пленными оказался в Бухаре, а после революции поступил на службу в милицию. Он говорил по-тюркски, и речь его прозвучала очень странно: он призывал все тюркские народы объединиться и показать миру, как они сильны.
— Народ Бухары должен теперь проснуться,— говорил он.— Всех, кто будет противодействовать объединению тюркских народов, следует выводить на площадь и расстреливать. Всякий, кто не захочет встать под наше знамя, будет считаться контрреволюционером и должен быть наказан... Аминь, велик аллах!
Речь Алиризо-эфенди вызвала шум, смех и возмущение. Файзулла Ходжаев сердито сказал Муиддинову:
— Зачем вы дали слово этому глупцу?
— Ведь так решили,— ответил Абдухамид.— Разве нельзя пошутить, посмешить народ?
— Это не шутка! — сказал решительно Файзулла Ходжаев.— Он плохо говорил. Надо было предварительно просмотреть его речь...
Такая нелепость!
— Правда, правда! — поддержал его Акчурин, один из секретарей Центрального Комитета.— Нужно было проверить заранее! Это наша ошибка. Дайте сейчас мне слово, надо как-нибудь рассеять дурное впечатление от его речи.
— Будет нам урок! — сказал Файзулла Ходжаев.— Больше таких людей нельзя выпускать на трибуну. Да и вообще завтра мы поставим о нем вопрос в Совете назиров. Нельзя держать такого человека во главе милиции.
Акчурин в своем выступлении говорил о том, что народ Бухары, Бухарская республика, следуя по пути Интернационала, укрепляет дружбу с другими народами, в особенности же с Советской Россией и с Туркестаном. Он выразил благодарность правительству России и великому Ленину за бескорыстную помощь народу Бухары...
Файзулла Ходжаев пожал руку Акчурину и ободряюще улыбнулся. Выступили еще несколько человек — комсомолец, водонос, военный, и митинг окончился.
Оим Шо и Анбари Ашк стояли там, где в улицу, идущую от хауза Девонбеги, вливался огромный паток людей с Регистана. Они видели марширующие войска, колонны школьников и комсомольцев. Увидели они и конных и пеших из отряда Асада Махсума, во главе с ним самим, на вороном коне, с двумя помощниками по бокам.
— Кто этот надменный человек? — спросила Хамрохон.
— Не знаю, какой-нибудь гордец, дорвавшийся до высокой должности! — отвечала Анбари Ашк.— В самом деле, такой надменный, как сам эмир Алимхан!
— Чтоб его чума забрала! — сказала Хамрохон.
Все, что напоминало об эмире, было ей неприятно. Когда проехал отряд Асада и еще несколько больших фаэтонов, показался в группе своих конников Насим-джан, и Хамрохон тотчас спросила, заметив его:
— А кто этот красивый юноша? Анбари Ашк обрадовалась.
— Это сын хаджи Малеха, Насим-джан,— сказала она.— Я его уже сегодня видела около женского клуба. Действительно красивый юноша! Ему так к лицу этот костюм... и, наверное, он хорошо воспитан...
«Счастливая его жена...— подумала Хамрохон, невольно сравнивая юношу со своим мужем.— Несчастная я женщина, попала в руки негодяя... Хорошо, хоть есть на свете счастливые жены».
Она горько вздохнула. Тетушка Анбар, увидев, что Хамрохон опять опечалилась, быстро заговорила:
— Сегодня в женском клубе большое торжество будет. Может быть, и мы забудем все наши печали и невзгоды...
— Если бы так было! — сказала Хамрохон.
Тут с ними поравнялись шедшие с площади женщины со знаменем, и они присоединились к ним. Фируза, шагавшая впереди, тотчас узнала Хамрохон и крикнула:
— Добро пожаловать!
Оим Шо, услыхав голос Фирузы, обрадовалась и смело зашагала вместе со всеми женщинами.
Они уже подходили к Новому базару, когда их обогнал на своем фаэтоне Ходжа Хасанбек. При виде его глаза Оим Шо заволокла пелена страха: «Сейчас приедет домой, узнает, что меня нет, и весь свет перевернет... Пошлет к нам домой, наверное, арестует мать... О господи, что я наделала!»
В клубе их встретили с радостью. Учительницы, Оймулло Танбур, Фируза и все женщины говорили им: «Добро пожаловать! Будьте веселы и спокойны, считайте, что это ваш дом». Оим Шо старалась улыбаться в ответ на все эти приветствия и ласковые слова, но на душе у нее было тревожно. Оставшись на минуту вдвоем с Фирузой у нее в кабинете, Оим Шо расплакалась.
— Сейчас он пошлет людей за моей матерью, будет ее мучить и бросит в тюрьму! — говорила она.
— Не имеет права! — сказала фируза.— Время насилия прошло. Я сейчас позвоню дяде Хайдаркулу, расскажу про вас.
— Нет, я лучше пойду домой... Что бы ни случилось, я буду вместе с мамой.
— Оставьте это, Оим Шо! — вмешалась Анбари Ашк.— Фируза-джан, вы куда-нибудь пристройте ее, а я пойду к ее матери, возьму и приведу тоже сюда или же отведу к себе домой.
— Приведите ее сюда! — сказала Фируза.— Мы устроим их вместе в одной комнате, и никто не посмеет их тронуть.
— Спасибо вам, Фируза, дай бог вам счастья! — сказала Оим Шо, вздохнув с облегчением.
— Ладно, тогда я ухожу! — сказала Анбари Ашк и покинула клуб. ...Вечером большой зал клуба был полон, некоторые даже собрались на дворе у окон и слушали речь женщины в очках, стоявшей у стола в зале. Она хорошо знала жизнь женщин Востока, знала, как и о чем нужно говорить с ними.
Слушали внимательно, не шумели.
— Беда не только в том, что мы должны носить паранджу и чашм-банд, закрывать лицо,— говорила она.— Это только внешнее, видимое глазом рабство. Если бы рабство можно было уничтожить, уничтожив паранджу и чашмбанд, то революционное правительство и Советская власть одним приказом отменили бы их. Но — увы! — дело не только в них. Женщины Востока, угнетенные и порабощенные, не имели в жизни никакой опоры. Они были всецело в подчинении у мужчин. Веками сложилось такое представление, что, если мужчина не даст куска хлеба, женщина умрет с голоду. Увы, сами женщины верили этому. Советская власть теперь разбила в пух и прах это представление, подрубила под корень неравенство и бесправие женщин, показала путь к свободе, сказала им: «Угнетенные женщины Востока, вы равны мужчинам, вы сами, своим трудом можете заработать себе кусок хлеба! Для этого есть все условия. Советская власть уберет с дороги всякого, кто захочет преградить вам путь в новой жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
— Как я благодарна вам за эти слова! — сказала Хамрохон.— Ах, если бы в эти светлые дни и мне удалось немножко вздохнуть свободно!
— Конечно, удастся! Не немножко, а очень много и еще немножко! В это время Абдухамир Муиддинов дал слово начальнику городской
милиции Алиризо-эфенди. Это был турок, турецкий офицер, который во время мировой войны попал к русским в плен и вместе с другими пленными оказался в Бухаре, а после революции поступил на службу в милицию. Он говорил по-тюркски, и речь его прозвучала очень странно: он призывал все тюркские народы объединиться и показать миру, как они сильны.
— Народ Бухары должен теперь проснуться,— говорил он.— Всех, кто будет противодействовать объединению тюркских народов, следует выводить на площадь и расстреливать. Всякий, кто не захочет встать под наше знамя, будет считаться контрреволюционером и должен быть наказан... Аминь, велик аллах!
Речь Алиризо-эфенди вызвала шум, смех и возмущение. Файзулла Ходжаев сердито сказал Муиддинову:
— Зачем вы дали слово этому глупцу?
— Ведь так решили,— ответил Абдухамид.— Разве нельзя пошутить, посмешить народ?
— Это не шутка! — сказал решительно Файзулла Ходжаев.— Он плохо говорил. Надо было предварительно просмотреть его речь...
Такая нелепость!
— Правда, правда! — поддержал его Акчурин, один из секретарей Центрального Комитета.— Нужно было проверить заранее! Это наша ошибка. Дайте сейчас мне слово, надо как-нибудь рассеять дурное впечатление от его речи.
— Будет нам урок! — сказал Файзулла Ходжаев.— Больше таких людей нельзя выпускать на трибуну. Да и вообще завтра мы поставим о нем вопрос в Совете назиров. Нельзя держать такого человека во главе милиции.
Акчурин в своем выступлении говорил о том, что народ Бухары, Бухарская республика, следуя по пути Интернационала, укрепляет дружбу с другими народами, в особенности же с Советской Россией и с Туркестаном. Он выразил благодарность правительству России и великому Ленину за бескорыстную помощь народу Бухары...
Файзулла Ходжаев пожал руку Акчурину и ободряюще улыбнулся. Выступили еще несколько человек — комсомолец, водонос, военный, и митинг окончился.
Оим Шо и Анбари Ашк стояли там, где в улицу, идущую от хауза Девонбеги, вливался огромный паток людей с Регистана. Они видели марширующие войска, колонны школьников и комсомольцев. Увидели они и конных и пеших из отряда Асада Махсума, во главе с ним самим, на вороном коне, с двумя помощниками по бокам.
— Кто этот надменный человек? — спросила Хамрохон.
— Не знаю, какой-нибудь гордец, дорвавшийся до высокой должности! — отвечала Анбари Ашк.— В самом деле, такой надменный, как сам эмир Алимхан!
— Чтоб его чума забрала! — сказала Хамрохон.
Все, что напоминало об эмире, было ей неприятно. Когда проехал отряд Асада и еще несколько больших фаэтонов, показался в группе своих конников Насим-джан, и Хамрохон тотчас спросила, заметив его:
— А кто этот красивый юноша? Анбари Ашк обрадовалась.
— Это сын хаджи Малеха, Насим-джан,— сказала она.— Я его уже сегодня видела около женского клуба. Действительно красивый юноша! Ему так к лицу этот костюм... и, наверное, он хорошо воспитан...
«Счастливая его жена...— подумала Хамрохон, невольно сравнивая юношу со своим мужем.— Несчастная я женщина, попала в руки негодяя... Хорошо, хоть есть на свете счастливые жены».
Она горько вздохнула. Тетушка Анбар, увидев, что Хамрохон опять опечалилась, быстро заговорила:
— Сегодня в женском клубе большое торжество будет. Может быть, и мы забудем все наши печали и невзгоды...
— Если бы так было! — сказала Хамрохон.
Тут с ними поравнялись шедшие с площади женщины со знаменем, и они присоединились к ним. Фируза, шагавшая впереди, тотчас узнала Хамрохон и крикнула:
— Добро пожаловать!
Оим Шо, услыхав голос Фирузы, обрадовалась и смело зашагала вместе со всеми женщинами.
Они уже подходили к Новому базару, когда их обогнал на своем фаэтоне Ходжа Хасанбек. При виде его глаза Оим Шо заволокла пелена страха: «Сейчас приедет домой, узнает, что меня нет, и весь свет перевернет... Пошлет к нам домой, наверное, арестует мать... О господи, что я наделала!»
В клубе их встретили с радостью. Учительницы, Оймулло Танбур, Фируза и все женщины говорили им: «Добро пожаловать! Будьте веселы и спокойны, считайте, что это ваш дом». Оим Шо старалась улыбаться в ответ на все эти приветствия и ласковые слова, но на душе у нее было тревожно. Оставшись на минуту вдвоем с Фирузой у нее в кабинете, Оим Шо расплакалась.
— Сейчас он пошлет людей за моей матерью, будет ее мучить и бросит в тюрьму! — говорила она.
— Не имеет права! — сказала фируза.— Время насилия прошло. Я сейчас позвоню дяде Хайдаркулу, расскажу про вас.
— Нет, я лучше пойду домой... Что бы ни случилось, я буду вместе с мамой.
— Оставьте это, Оим Шо! — вмешалась Анбари Ашк.— Фируза-джан, вы куда-нибудь пристройте ее, а я пойду к ее матери, возьму и приведу тоже сюда или же отведу к себе домой.
— Приведите ее сюда! — сказала Фируза.— Мы устроим их вместе в одной комнате, и никто не посмеет их тронуть.
— Спасибо вам, Фируза, дай бог вам счастья! — сказала Оим Шо, вздохнув с облегчением.
— Ладно, тогда я ухожу! — сказала Анбари Ашк и покинула клуб. ...Вечером большой зал клуба был полон, некоторые даже собрались на дворе у окон и слушали речь женщины в очках, стоявшей у стола в зале. Она хорошо знала жизнь женщин Востока, знала, как и о чем нужно говорить с ними.
Слушали внимательно, не шумели.
— Беда не только в том, что мы должны носить паранджу и чашм-банд, закрывать лицо,— говорила она.— Это только внешнее, видимое глазом рабство. Если бы рабство можно было уничтожить, уничтожив паранджу и чашмбанд, то революционное правительство и Советская власть одним приказом отменили бы их. Но — увы! — дело не только в них. Женщины Востока, угнетенные и порабощенные, не имели в жизни никакой опоры. Они были всецело в подчинении у мужчин. Веками сложилось такое представление, что, если мужчина не даст куска хлеба, женщина умрет с голоду. Увы, сами женщины верили этому. Советская власть теперь разбила в пух и прах это представление, подрубила под корень неравенство и бесправие женщин, показала путь к свободе, сказала им: «Угнетенные женщины Востока, вы равны мужчинам, вы сами, своим трудом можете заработать себе кусок хлеба! Для этого есть все условия. Советская власть уберет с дороги всякого, кто захочет преградить вам путь в новой жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103