.. Вот Фиру-за, та все понимает, она хорошая...
Фируза увидела, что Мирак расстроен, подошла к нему и сказала:
— Ты огорчен, братик? Или устал, помогая тушить пожар? Пойди выпей чаю, отдохни!
— Ничего,— сказал Мирак,— давайте лучше пойдем, а то поздно... Отец будет ругаться.
— Ну и хорошо, пойдем, я только зайду в караулку, возьму паранджу. Фируза вошла в комнату, а Мирак сел на суфу под навесом и стал
смотреть на проходивших в ворота. Входило в город немного людей, больше уходило. То были дехкане, распродавшие свой товар и купившие, что им нужно было. Погрузив покупки на ослов, лошадей или арбы, они возвращались домой. Асо и его солдаты их почти не проверяли, только взглянут — и пропускают. А когда в пароконном фаэтоне проехал надменного вида человек в серой куртке и галифе, а поверх них в нарядном халате из алачи на шелковой подкладке, в лакированных сапогах и в белой чалме на голове, то Асо и солдаты, подняв руки к виску, отдали честь. Мирак удивился и спросил у Фирузы, которая вышла в это время:
— Кто это?
— Это председатель ЧК, Ходжа Хасанбек,— сказала Фируза.— Большой человек, у него в руках жизнь и смерть Он может к смерти приговорить.
— К смерти? — удивился Мирак.— Но ведь революция же! Почему же опять убивать?
— Если в руки ЧК попадутся сторонники эмира, контрреволюционеры, басмачи, трибунал может их приговорить к смертной казни.
Удовлетворился или нет Мирак этим ответом — неизвестно, но он ничего больше не сказал и зашагал рядом с Фирузой.
Только после долгого молчания проговорил:
Ходжа Хасанбек — злой старик, плохой человек!
Фируза под чашмбандом от души расхохоталась и даже оглянулась по сторонам — не слышит ли кто ее смеха. Но улица была безлюдна.
В квартале Арабон Мирак показал Фирузе дом Шомурадбека-додхо и отравился назад, на Лесной базар.
Фируза вошла в просторный, высокий крытый проход за воротами и поняла, что додхо оставил своим наследникам немалое богатство и что принадлежит людям, которым не приходится думать о завтрашнем.
И правление эмира Музаффара, в 1285 году хиджры, что соответствует IМ1И1 году нашего летосчисления, хан Коканда Худояр был вынужден, восстания в крае, бежать и искать убежища у бухарского. В то время при дворе Худояра служил молодой военный, по имени Шомурадбек, который за храбрость и военные заслуги получил высокий чин и стал одним из приближенных хана.
Несмотря на свою молодость (в то время ему было 25 лет), Шомурадбек был дальновидным политиком, тактичным и благоразумным человеком. Он не одобрял разгула и праздной жизни Худояра и своими советами старался увести правителя с дурного пути. Но его советы и наставления могли бы скорее воздействовать на гранитную скалу, чем на хана.
В унынии, потеряв всякую надежду, возвращался однажды Шомурадбек домой.
— Нехорошо мы поступаем, женщина! — с грустью говорил он жене.-- Есть хлеб во дворце хана все равно что отравой питаться; быть приближенным хана — значит играть со смертью... Как жаль, что я так поздно понял это! Тщеславие молодости, честолюбие сгубили меня!
Жена Шомурадбека, дочь одного из его родственников, была женщиной умной, образованной, поэтессой; она читала сочинения Саади, «Пятерицы» Низами и Навои всегда были у нее под рукой. Она была заботливым другом мужа, его постоянной советчицей.
— Что еще случилось? Отчего вы так сокрушаетесь? спросила она, видя, что муж взволнован. — Вы стали говорить какими аллегориями. Разве что-нибудь особенное случилось?
— Да,— сказал Шомурадбек, ласково глядя на свою жену.- Да, моя дорогая! В последнее время, не знаю уж отчего — может быть, от неумеренного употребления вина или под чьим-то вредным влиянием, наш хан стал просто негодной тряпкой... Ни той отваги и энергии, которыми он когда-то приворожил меня, ни ума, ни рассудительности, приличествующих правителю... Просто тряпка... Этим его состоянием хорошо пользуются враги, и я боюсь, что не нынче так завтра случится несчастье.
Вспомнив стихи Саади, она сказала:
Умолкни, Саади' Зачем кричать напрасно?! В стенаниях твоих по вижу прока, друг, Узнав, что у тебя неважные доснечи, не огорчится тот, кто натянул свой лук.
А вам-то что? Зачем вам-то печалиться? Да пусть на его голову посыплются беды! Что вам, дорогой мой?
— Ах, мой знаток Саади, как вы беспечны! — сказал Шомурадбек, лаская жену.— Ведь если на голову хана посыплются беды, так и" нам несдобровать.
— Бог выше хана! — сказала жена.— Если богу будет угодно, ничего с нами не случится. Но, конечно, нужна осторожность. Осторожность и ум спасают человека от беды. Как говорит Низами:
Смирись и развяжи на лбу свой узелок: Ни мне и ни тебе свободы не дал бог
— Да,-- сказал Шомурадбек.— Нужно быть осторожным, особенно в наше время.
— Лучше вам сейчас отдалиться о г хана!
Приняв этот совет жены, Шомурадбек постарался не показываться на глаза придворным и ходил во дворец, только когда его вызывали. Он старался показать, что не сочувствует политике хана... Но было поздно.
Когда началось восстание, Шомурадбек вынужден был тоже бежать в Бухару с женой, детьми и всеми пожитками.
Сначала Бухара, несмотря на все ее мечети и медресе, базары и торговые ряды, которые, конечно, по богатству и блеску во много раз превосходили Коканд, не понравились Шомурадбеку и его жене. Но два сына их, учившиеся в школе, сразу оказались в восторге и от путешествия и от Бухары.
Эмир Музаффар хотел привлечь Шомурадбека к своему двору, использовать его храбрость и знания, но тот отговаривался, извинялся и отказывался от участия в делах. Худояр помог ему, сказав эмиру, чтобы тот из уважения к нему, хану, оставил Шомурадбека в покое. Как бы там ни было, но эмир дал Шомурадбеку какую-то должность и назначил содержание, пригласил его бывать во дворце хоть каждый день. Шомурадбек поселился в одном из эмирских домов, в квартале Арабон. В первые же дни он приказал вырыть там колодец и вывел из него воду на двор, разбил цветники, посадил виноградные лозы, постарался сделать жилище хоть немного похожим на свой кокандский дом. По целым неделям он никуда не выходил, с кетменем в руках работал в цветнике, таскал воду, обрезал лозы, разводил цветы. Когда жена спешила ему на помощь, он говорил, глядя на нее с благодарностью:
Только в доме своем — и покой, и отрада. Здесь не учат тебя, что — не надо, что — надо. Для мудрейших свой угол — прекрасней стократ, Чем дворец Кей-Хосрова, чертог Кей-Кубада.
— Так не браните же Бухару,— говорила ему жена.— Если вернетесь в Коканд, опять вам придется сидеть с ханом в Урде, опять начнется «царство Кей-Кубада и Кей-Хосрова».
— Ты права,— говорил Шомурадбек,— поэтому Бухара мне теперь нравится. Тем более что тут много умных и ученых людей и мы свободно объясняемся с ними.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
Фируза увидела, что Мирак расстроен, подошла к нему и сказала:
— Ты огорчен, братик? Или устал, помогая тушить пожар? Пойди выпей чаю, отдохни!
— Ничего,— сказал Мирак,— давайте лучше пойдем, а то поздно... Отец будет ругаться.
— Ну и хорошо, пойдем, я только зайду в караулку, возьму паранджу. Фируза вошла в комнату, а Мирак сел на суфу под навесом и стал
смотреть на проходивших в ворота. Входило в город немного людей, больше уходило. То были дехкане, распродавшие свой товар и купившие, что им нужно было. Погрузив покупки на ослов, лошадей или арбы, они возвращались домой. Асо и его солдаты их почти не проверяли, только взглянут — и пропускают. А когда в пароконном фаэтоне проехал надменного вида человек в серой куртке и галифе, а поверх них в нарядном халате из алачи на шелковой подкладке, в лакированных сапогах и в белой чалме на голове, то Асо и солдаты, подняв руки к виску, отдали честь. Мирак удивился и спросил у Фирузы, которая вышла в это время:
— Кто это?
— Это председатель ЧК, Ходжа Хасанбек,— сказала Фируза.— Большой человек, у него в руках жизнь и смерть Он может к смерти приговорить.
— К смерти? — удивился Мирак.— Но ведь революция же! Почему же опять убивать?
— Если в руки ЧК попадутся сторонники эмира, контрреволюционеры, басмачи, трибунал может их приговорить к смертной казни.
Удовлетворился или нет Мирак этим ответом — неизвестно, но он ничего больше не сказал и зашагал рядом с Фирузой.
Только после долгого молчания проговорил:
Ходжа Хасанбек — злой старик, плохой человек!
Фируза под чашмбандом от души расхохоталась и даже оглянулась по сторонам — не слышит ли кто ее смеха. Но улица была безлюдна.
В квартале Арабон Мирак показал Фирузе дом Шомурадбека-додхо и отравился назад, на Лесной базар.
Фируза вошла в просторный, высокий крытый проход за воротами и поняла, что додхо оставил своим наследникам немалое богатство и что принадлежит людям, которым не приходится думать о завтрашнем.
И правление эмира Музаффара, в 1285 году хиджры, что соответствует IМ1И1 году нашего летосчисления, хан Коканда Худояр был вынужден, восстания в крае, бежать и искать убежища у бухарского. В то время при дворе Худояра служил молодой военный, по имени Шомурадбек, который за храбрость и военные заслуги получил высокий чин и стал одним из приближенных хана.
Несмотря на свою молодость (в то время ему было 25 лет), Шомурадбек был дальновидным политиком, тактичным и благоразумным человеком. Он не одобрял разгула и праздной жизни Худояра и своими советами старался увести правителя с дурного пути. Но его советы и наставления могли бы скорее воздействовать на гранитную скалу, чем на хана.
В унынии, потеряв всякую надежду, возвращался однажды Шомурадбек домой.
— Нехорошо мы поступаем, женщина! — с грустью говорил он жене.-- Есть хлеб во дворце хана все равно что отравой питаться; быть приближенным хана — значит играть со смертью... Как жаль, что я так поздно понял это! Тщеславие молодости, честолюбие сгубили меня!
Жена Шомурадбека, дочь одного из его родственников, была женщиной умной, образованной, поэтессой; она читала сочинения Саади, «Пятерицы» Низами и Навои всегда были у нее под рукой. Она была заботливым другом мужа, его постоянной советчицей.
— Что еще случилось? Отчего вы так сокрушаетесь? спросила она, видя, что муж взволнован. — Вы стали говорить какими аллегориями. Разве что-нибудь особенное случилось?
— Да,— сказал Шомурадбек, ласково глядя на свою жену.- Да, моя дорогая! В последнее время, не знаю уж отчего — может быть, от неумеренного употребления вина или под чьим-то вредным влиянием, наш хан стал просто негодной тряпкой... Ни той отваги и энергии, которыми он когда-то приворожил меня, ни ума, ни рассудительности, приличествующих правителю... Просто тряпка... Этим его состоянием хорошо пользуются враги, и я боюсь, что не нынче так завтра случится несчастье.
Вспомнив стихи Саади, она сказала:
Умолкни, Саади' Зачем кричать напрасно?! В стенаниях твоих по вижу прока, друг, Узнав, что у тебя неважные доснечи, не огорчится тот, кто натянул свой лук.
А вам-то что? Зачем вам-то печалиться? Да пусть на его голову посыплются беды! Что вам, дорогой мой?
— Ах, мой знаток Саади, как вы беспечны! — сказал Шомурадбек, лаская жену.— Ведь если на голову хана посыплются беды, так и" нам несдобровать.
— Бог выше хана! — сказала жена.— Если богу будет угодно, ничего с нами не случится. Но, конечно, нужна осторожность. Осторожность и ум спасают человека от беды. Как говорит Низами:
Смирись и развяжи на лбу свой узелок: Ни мне и ни тебе свободы не дал бог
— Да,-- сказал Шомурадбек.— Нужно быть осторожным, особенно в наше время.
— Лучше вам сейчас отдалиться о г хана!
Приняв этот совет жены, Шомурадбек постарался не показываться на глаза придворным и ходил во дворец, только когда его вызывали. Он старался показать, что не сочувствует политике хана... Но было поздно.
Когда началось восстание, Шомурадбек вынужден был тоже бежать в Бухару с женой, детьми и всеми пожитками.
Сначала Бухара, несмотря на все ее мечети и медресе, базары и торговые ряды, которые, конечно, по богатству и блеску во много раз превосходили Коканд, не понравились Шомурадбеку и его жене. Но два сына их, учившиеся в школе, сразу оказались в восторге и от путешествия и от Бухары.
Эмир Музаффар хотел привлечь Шомурадбека к своему двору, использовать его храбрость и знания, но тот отговаривался, извинялся и отказывался от участия в делах. Худояр помог ему, сказав эмиру, чтобы тот из уважения к нему, хану, оставил Шомурадбека в покое. Как бы там ни было, но эмир дал Шомурадбеку какую-то должность и назначил содержание, пригласил его бывать во дворце хоть каждый день. Шомурадбек поселился в одном из эмирских домов, в квартале Арабон. В первые же дни он приказал вырыть там колодец и вывел из него воду на двор, разбил цветники, посадил виноградные лозы, постарался сделать жилище хоть немного похожим на свой кокандский дом. По целым неделям он никуда не выходил, с кетменем в руках работал в цветнике, таскал воду, обрезал лозы, разводил цветы. Когда жена спешила ему на помощь, он говорил, глядя на нее с благодарностью:
Только в доме своем — и покой, и отрада. Здесь не учат тебя, что — не надо, что — надо. Для мудрейших свой угол — прекрасней стократ, Чем дворец Кей-Хосрова, чертог Кей-Кубада.
— Так не браните же Бухару,— говорила ему жена.— Если вернетесь в Коканд, опять вам придется сидеть с ханом в Урде, опять начнется «царство Кей-Кубада и Кей-Хосрова».
— Ты права,— говорил Шомурадбек,— поэтому Бухара мне теперь нравится. Тем более что тут много умных и ученых людей и мы свободно объясняемся с ними.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103