Лишь около моста стояло несколько караван-сараев, лавки и два или три глинобитных двора, в которых тоже не было деревьев.
За мостом, слева у дороги, ведущей в Гиждуван, в низине у берега лежали люди, вооруженные винтовками и револьверами, все они дрожали от холода.
— Наим, а Наим!— сказал один из них.— Эта стужа от реки или воздух холодный?
Наим ничего не ответил и взглянул на дорогу. По ту сторону моста едва можно было различить темные тени домов и лавок, но ни на мосту, ни в степи не видно было никого. Ни звука не было слышно, только плеск воды внизу, в реке.
- Наим, а Наим Перец!— опять сказал тот же человек.— Что ты ничем о не говоришь?
— А что говорить?
— Ты тоже дрожишь, как я?
— Нет!
— Почему же я дрожу страха! Другие захихикали.
Что вы смеетесь?—сказал первый.— А разве вам не страшно? Слил Акрам, заткнись!—сказал угрожающе Наим.— А не то... что сделаешь?
— Пойду к Махсуму, он тебя накажет.
— Твой Махсум лежит себе и нежится в теплом караван-сарае, а мы вот должны караулить дорогу! И меня же хотят наказать!
Даже нельзя между собой поговорить!
— Если хочешь болтать, так давай потише, проклятый,— сказал Наим. - Какой же ты разбойник, если не боишься, что добыча ускользнет?
— Я не разбойник, я охочусь за разбойником!
— Да неужели?— сказал кто-то насмешливо, и все засмеялись.
— Чего смеетесь? Разве не так? Говори, Наим Кого мы караулим на дороге? Разве Махсум не сказал, что какой-то басмач увез девушку с матерью и должен здесь проехать, а мы должны выручить пленниц?
— Правильно,— сказал Наим и улыбнулся, но в темноте никто не увидел этой улыбки.
— Постой, но ведь басмач, конечно, не один же будет? Если их будет много и начнут стрелять, что нам делать?
— Не мужчина тот, кто не сумеет убежать,— сказал кто-то.
— Мы тоже начнем палить?— спросил другой.
— Не беспокойся,— сказал Наим.— Едут только трое.
Долго сидели они и ждали, но никто не появлялся на дороге. Наконец на востоке уже посветлело. Тогда Наим встал, потянулся, расправляя затекшие руки и ноги, и сказал:
— Сидите и разговаривайте, чтоб не заснуть. Я схожу узнаю у Мах-сума.
Наим внимательно осмотрелся, вышел на дорогу и пошел через мост. Стало еще холоднее, ветер свистел на мосту. На темном фоне неба низенькие строения за рекой казались Найму обломками горы; черные, как сурьма, они преграждали путь.
За мостом, по обе его стороны, были две чайханы с навесами, с суфой и деревянными кроватями, за чайханами слева и справа — лавки галантерейщиков и бакалейщиков, а за ними — крытые въезды и караван-сарай. Посредине, таким образом, получалась широкая улица, по которой должен был проехать всякий, кто направлялся из Бухары в Гиждуван. Наим Перец дошел до конца моста, когда во дворе чайханы закричал петух, и сейчас же чей-то грубый голос спросил:
— Кто там! Ака Наим, это вы?
-- Да, Шербай. Не спишь?—сказал, немного пройдя вперед, Наим. Из-за стены показался мужчина с винтовкой в руке.
— Не сплю... В такой холод не уснешь!
Это был плечистый, длинный, нескладный человек в барашковой бухарской шапке, в черной куртке и шароварах, в сапогах. Большая черная борода закрывала все лицо, и оно казалось тоже черным. Из этой черноты сверкали кошачьи глаза.
— Хозяева спят?— спросил Наим.
— Не знаю, час назад приехали из Бухары.
Наим удивился, но не спросил больше ничего, направился к воротам караван-сарая, сказав на ходу:
— Ладно, стой карауль. Если со стороны Бухары покажется арба, дай знак моим людям и скажи мне!
— Хорошо,— сказал Шербай.
Наим отворил незапертые ворота караван-сарая и вошел. Караульщик сидел на мешках, сложенных у стены, обняв ружье, и спал.
Наим тихонько вытащил у него ружье. Караульщик как будто только этого и ждал, свернулся клубком и уснул мертвым сном. Наим с ружьем в руках, не заворачивая за угол дома, тихонько покашлял. Он знал, что под навесом у входа в дом дремлет плешивый Окилов и может со сна выстрелить, не спрашивая, кто идет. Но на кашель Найма никто не отозвался, и, приблизившись с опаской к айвану, Наим никого не увидел: видно, Окилов спал у себя в постели.
— Ака Окил, а ака Окил! — вполголоса позвал Наим.
— Я хотел получше выспаться. А в чем дело? — отозвался Окилов.
— Ни в чем... Я хотел у вас узнать... А кто же спит на вашем месте?
— Подушка!— сказал Окилов.— Если хочешь узнать, в чем дело, то слушай. Те, кого мы ждем, ночью не выехали. Должны утром выехать. Мы ходили звонить по телефону и узнали. Сейчас пойди возьми у бакалейщика хлеба и винограда, отнеси ребятам, пусть поедят. Пока можно не беспокоиться. Теперь они только после восхода солнца появятся. Не беда. План остается тот же, как было сказано.
— Но день наступит, откроются караван-сараи, люди придут.
— Не откроются ни караван-сараи, ни чайханы,— сказал решительно Окилов.— Махсум всех чайханщиков и сарайбонов заставил поклясться. Никто не появится, будь спокоен...
— Ну, если так, то ладно,— сказал Наим.— Тогда я возьму хлеба и винограда и пойду. Хозяин спит?
— Спит. Очень устал. Я тоже лягу, отдохну часок. А ты караульных подбодри!
— Подбодришь их,— сказал Наим насмешливо.— Один сладко спит на мешках с ячменем, я у него винтовку взял.
— Да что ты? Это тот караульный в воротах, да? Вот тебе и на! — Плешивый рассвирепел.— Ну-ка, пойдем проверим.
Они направились к воротам, но за домом на мешках уже никого не было. Наим заметил что-то на земле, поднял и увидел, что это был патронташ с патронами.
— Сбежал!— сказал Наим.— Проснулся, увидел, что ружья нет, испугался, бросил патроны и ушел.
— Это твой человек, тобой найденный и приведенный к нам! — сказал с упреком Окилов. Оба они вышли из ворот караван-сарая. По улице ходил Шербай. Он сказал, что караульный несколько минут назад спустился к реке напиться и совершить утреннее омовение.
- Не будем сейчас подымать шума,— сказал плешивый Окилов,— не надо мешать отдыху Махсума. Потом найдем, далеко он не уйдет, попадется нам в руки. Хорошо, что хоть патроны оставил. Ну ладно, пошли сюда Хамдамчу из этого караван-сарая, хватит ему спать, пусть придет караулим...
Хороню,— сказал Наим. По, идя в лавку за хлебом, он подумал, что многие люди из отряда Махсума только и ждут, чтобы сбежать. Не дай бог, если будет сражение с басмачами или еще с кем,— сам Наим первый сбежит, а за ним другие... Нехорошо, конечно, но что поделаешь, человек вскормлен сырым молоком: он слаб и смертен.
Рано утром, еще до восхода солнца арба отправилась в путь. На передке правил лошадью арбакеш, высокий, худощавый мужчина с большой бородой. Рядом с ним сидел Карим в поношенной ковровой тюбетейке, одетый поверх военной формы в стеганый полосатый хала. В таком костюме Карим казался Ойше еще красивее, и она упивалась своим счастьем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
За мостом, слева у дороги, ведущей в Гиждуван, в низине у берега лежали люди, вооруженные винтовками и револьверами, все они дрожали от холода.
— Наим, а Наим!— сказал один из них.— Эта стужа от реки или воздух холодный?
Наим ничего не ответил и взглянул на дорогу. По ту сторону моста едва можно было различить темные тени домов и лавок, но ни на мосту, ни в степи не видно было никого. Ни звука не было слышно, только плеск воды внизу, в реке.
- Наим, а Наим Перец!— опять сказал тот же человек.— Что ты ничем о не говоришь?
— А что говорить?
— Ты тоже дрожишь, как я?
— Нет!
— Почему же я дрожу страха! Другие захихикали.
Что вы смеетесь?—сказал первый.— А разве вам не страшно? Слил Акрам, заткнись!—сказал угрожающе Наим.— А не то... что сделаешь?
— Пойду к Махсуму, он тебя накажет.
— Твой Махсум лежит себе и нежится в теплом караван-сарае, а мы вот должны караулить дорогу! И меня же хотят наказать!
Даже нельзя между собой поговорить!
— Если хочешь болтать, так давай потише, проклятый,— сказал Наим. - Какой же ты разбойник, если не боишься, что добыча ускользнет?
— Я не разбойник, я охочусь за разбойником!
— Да неужели?— сказал кто-то насмешливо, и все засмеялись.
— Чего смеетесь? Разве не так? Говори, Наим Кого мы караулим на дороге? Разве Махсум не сказал, что какой-то басмач увез девушку с матерью и должен здесь проехать, а мы должны выручить пленниц?
— Правильно,— сказал Наим и улыбнулся, но в темноте никто не увидел этой улыбки.
— Постой, но ведь басмач, конечно, не один же будет? Если их будет много и начнут стрелять, что нам делать?
— Не мужчина тот, кто не сумеет убежать,— сказал кто-то.
— Мы тоже начнем палить?— спросил другой.
— Не беспокойся,— сказал Наим.— Едут только трое.
Долго сидели они и ждали, но никто не появлялся на дороге. Наконец на востоке уже посветлело. Тогда Наим встал, потянулся, расправляя затекшие руки и ноги, и сказал:
— Сидите и разговаривайте, чтоб не заснуть. Я схожу узнаю у Мах-сума.
Наим внимательно осмотрелся, вышел на дорогу и пошел через мост. Стало еще холоднее, ветер свистел на мосту. На темном фоне неба низенькие строения за рекой казались Найму обломками горы; черные, как сурьма, они преграждали путь.
За мостом, по обе его стороны, были две чайханы с навесами, с суфой и деревянными кроватями, за чайханами слева и справа — лавки галантерейщиков и бакалейщиков, а за ними — крытые въезды и караван-сарай. Посредине, таким образом, получалась широкая улица, по которой должен был проехать всякий, кто направлялся из Бухары в Гиждуван. Наим Перец дошел до конца моста, когда во дворе чайханы закричал петух, и сейчас же чей-то грубый голос спросил:
— Кто там! Ака Наим, это вы?
-- Да, Шербай. Не спишь?—сказал, немного пройдя вперед, Наим. Из-за стены показался мужчина с винтовкой в руке.
— Не сплю... В такой холод не уснешь!
Это был плечистый, длинный, нескладный человек в барашковой бухарской шапке, в черной куртке и шароварах, в сапогах. Большая черная борода закрывала все лицо, и оно казалось тоже черным. Из этой черноты сверкали кошачьи глаза.
— Хозяева спят?— спросил Наим.
— Не знаю, час назад приехали из Бухары.
Наим удивился, но не спросил больше ничего, направился к воротам караван-сарая, сказав на ходу:
— Ладно, стой карауль. Если со стороны Бухары покажется арба, дай знак моим людям и скажи мне!
— Хорошо,— сказал Шербай.
Наим отворил незапертые ворота караван-сарая и вошел. Караульщик сидел на мешках, сложенных у стены, обняв ружье, и спал.
Наим тихонько вытащил у него ружье. Караульщик как будто только этого и ждал, свернулся клубком и уснул мертвым сном. Наим с ружьем в руках, не заворачивая за угол дома, тихонько покашлял. Он знал, что под навесом у входа в дом дремлет плешивый Окилов и может со сна выстрелить, не спрашивая, кто идет. Но на кашель Найма никто не отозвался, и, приблизившись с опаской к айвану, Наим никого не увидел: видно, Окилов спал у себя в постели.
— Ака Окил, а ака Окил! — вполголоса позвал Наим.
— Я хотел получше выспаться. А в чем дело? — отозвался Окилов.
— Ни в чем... Я хотел у вас узнать... А кто же спит на вашем месте?
— Подушка!— сказал Окилов.— Если хочешь узнать, в чем дело, то слушай. Те, кого мы ждем, ночью не выехали. Должны утром выехать. Мы ходили звонить по телефону и узнали. Сейчас пойди возьми у бакалейщика хлеба и винограда, отнеси ребятам, пусть поедят. Пока можно не беспокоиться. Теперь они только после восхода солнца появятся. Не беда. План остается тот же, как было сказано.
— Но день наступит, откроются караван-сараи, люди придут.
— Не откроются ни караван-сараи, ни чайханы,— сказал решительно Окилов.— Махсум всех чайханщиков и сарайбонов заставил поклясться. Никто не появится, будь спокоен...
— Ну, если так, то ладно,— сказал Наим.— Тогда я возьму хлеба и винограда и пойду. Хозяин спит?
— Спит. Очень устал. Я тоже лягу, отдохну часок. А ты караульных подбодри!
— Подбодришь их,— сказал Наим насмешливо.— Один сладко спит на мешках с ячменем, я у него винтовку взял.
— Да что ты? Это тот караульный в воротах, да? Вот тебе и на! — Плешивый рассвирепел.— Ну-ка, пойдем проверим.
Они направились к воротам, но за домом на мешках уже никого не было. Наим заметил что-то на земле, поднял и увидел, что это был патронташ с патронами.
— Сбежал!— сказал Наим.— Проснулся, увидел, что ружья нет, испугался, бросил патроны и ушел.
— Это твой человек, тобой найденный и приведенный к нам! — сказал с упреком Окилов. Оба они вышли из ворот караван-сарая. По улице ходил Шербай. Он сказал, что караульный несколько минут назад спустился к реке напиться и совершить утреннее омовение.
- Не будем сейчас подымать шума,— сказал плешивый Окилов,— не надо мешать отдыху Махсума. Потом найдем, далеко он не уйдет, попадется нам в руки. Хорошо, что хоть патроны оставил. Ну ладно, пошли сюда Хамдамчу из этого караван-сарая, хватит ему спать, пусть придет караулим...
Хороню,— сказал Наим. По, идя в лавку за хлебом, он подумал, что многие люди из отряда Махсума только и ждут, чтобы сбежать. Не дай бог, если будет сражение с басмачами или еще с кем,— сам Наим первый сбежит, а за ним другие... Нехорошо, конечно, но что поделаешь, человек вскормлен сырым молоком: он слаб и смертен.
Рано утром, еще до восхода солнца арба отправилась в путь. На передке правил лошадью арбакеш, высокий, худощавый мужчина с большой бородой. Рядом с ним сидел Карим в поношенной ковровой тюбетейке, одетый поверх военной формы в стеганый полосатый хала. В таком костюме Карим казался Ойше еще красивее, и она упивалась своим счастьем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103