..— задумчиво сказал Сайд Пахлаван,— сейчас надо думать о работе. И вот что, дорогой брат, прошу вас, не говорите больше ни с кем об этом, а если и будете говорить, не поминайте моего имени.
— Не бойтесь, Пахлаван! — сказал Наим Перец — Я ведь тоже джигит. Я вам сказал это, чтобы вы знали. А пока до свидания! Иду в кишлак Убачули, у меня там дело есть.
Наим Перец больше ничего не сказал и ушел. А Сайд постоял немного и вернулся в кишлак. Слова Найма расстроили его, посеяли в душе страх.
Когда он дошел до мечети — центра кишлака, там уже собрался народ, говорили о войне, о священной войне за веру, рассказывали всякие ужасы. Хотя бой шел в десяти — двенадцати верстах от кишлака и пули не долетали до него, люди уже впадали в панику, им мерещилось: горы трупов выше минарета... кишлаки вокруг Бухары все разрушены... солдаты ворвались в город... Но ведь известно, Бухара будет стоять, пока от мазара ходжи Бахауддина останется хотя бы один кирпич...
Эти россказни в одних вселяли ужас, других радовали, иные не верили и удивлялись, и каждый по-своему раздумывал, что ему делать. Некоторые баи спешили припрятать, что подороже, и подумывали о том, как бы убежать подальше.
Имам и суфи призывали людей к священной войне против неверных.
А бедняки с нетерпением ожидали победы революции.
Сайда Пахлава на мучила прежде всего мысль о младшем сыне. Ведь Мирак уехал в Каган, где война, где, может быть, идет бой. Может быть, его схватили, арестовали, погнали на поле битвы? Дыни растащили, наверное? Но пусть уж пропадут эти дыни, дай бог, чтобы сам остался цел. Бедный парень, с такими надеждами собирался на базар, сказал, что привезет мешок денег... Ничего не вышло, война началась...
Все утро Сайд разговаривал то с тем, то с другим, пытаясь отвлечь себя чем-нибудь, но потом не выдержал, вышел из кишлака, сел на берегу арыка и стал смотреть на дорогу в Каган. Дорога была пуста. Не видно было ни прохожих, ни проезжих, словно все люди сговорились и засели по домам.
Солнце почти достигло зенита, но жары не было, дул ветерок. В арыке журчала вода. Птицы распелись вовсю. Одна сизоворонка сидела на плетне и все время подавала голос. Лесная горлинка на дереве, словно в ответ, ворковала беззаботно. Ласточки, со свистом рассекая воздух, носились над кишлаком. Стая домашних голубей кувыркалась в небе, показывая свое искусство. Египетские горлицы возбужденно переговаривались друг с другом... Вдалеке послышалось жалобное мычание теленка, на что корова неподалеку отозвалась, как бы говоря: «Не бойся, я тут». Потом в кишлаке закричал осел. А время от времени издалека, будто из-за горизонта, доносился гул сражения.
«Люди давно говорили, что будет война, вот она и началась. Кто знает, чья сторона одержит верх в этой войне? Если, как и в прошлый раз, эмир окажется сильнее, что будет с людьми? Опять кровопролитие, опять убийства, казни джадидов? Дай бог, чтобы этого не было, да сжалится господь над людьми, да пошлет бедному народу мирную жизнь, чтобы и мы вздохнули спокойно!.. Неужели господь не услышит нашу мольбу?
Но что же могло случиться с Мираком? Почему он так запаздывает? Разве долго продать мешок дынь? А вдруг его забрали? Нет, надо идти в Каган, узнать, искать его!»
Сайд Пахлаван раздумывал, как быть, и вдруг услышал топот. Он вскочил и стал жадно смотреть в сторону Кагана, но дорога была по-прежнему пуста, это из кишлака выехал дехканин верхом на осле.
— А, Сайд Пахлаван! — сказал он.— Что вы здесь сидите?
Ждете кого-нибудь?
— Да,— сказал Пахлаван,— сын мой, Мирак, поехал в Каган, что-то задержался, я беспокоюсь...
— Э, полно,— сказал беззаботно дехканин,— не беспокойтесь, еще рано. Приедет...— Он хотел проехать, но Сайд Пахлаван остановил его:
— Нас есть, брат?
— Есть. Хотите? Давайте!
Сайд взял тыквочку-табакерку, положил под язык щепотку табака, потом отсыпал себе на листочек с дерева еще две-три щепотки и вернул табакерку хозяину.
— Четыре года воздерживался,— сказал он.— А сейчас вот захотелось. Ну, спасибо, будьте здоровы!
— И вы тоже! — сказал дехканин и добавил: — Да не беспокойтесь, никуда не денется ваш сын, вернется!
Дехканин уехал. Сайд опять остался один. Крепкий нас жег ему язык, это было приятно и немного успокоило его. Через несколько минут, выплюнув нас и прополоскав рот свежей водой, он лег на траву и опять стал смотреть на дорогу в Каган. На дороге никого не было видно. Но зато в траве шла своя жизнь, множество живых существ копошилось тут, занимаясь своими делами. Длинноногие муравьи, быстрые и подвижные, ухватив челюстями по зерну, спешили к дому и, сталкиваясь с другими, касались их усами, словно расспрашивали о чем-то... Кузнечики, стрекоча, гонялись друг за другом. Как беззаботны эти кузнечики' Есть ли у них дом и семья, жена и дети? Без детей жить трудно, но тревожиться о детях еще тяжелее!
«Но что же все-таки с Мираком? — спрашивал себя Сайд Пахлаван и невольно вновь положил под язык нас.— Солнце уже высоко, за это время можно было три мешка дынь продать. Или глупый мальчишка решил продать подороже, получить побольше денег? Не знает, что война в Бухаре началась. И никто ему не сказал...»
Он выплюнул табак, опять прополоскал рот водой из арыка. И, вновь посмотрев на дорогу, увидел какое-то пятнышко, двигавшееся к кишлаку. Он вскочил и стал вглядываться. «Да, конечно, кто-то едет на осле... Как будто Мирак... Да, конечно, это он, это Мирак. Слава, слава богу!»
От волнения Сайд Пахлаван хотел опять заложить нас под язык, но удержался, выбросил нас подальше и даже руки вымыл. А Мирак, увидев отца издалека, радостно закричал:
— Отец, отец! Все хорошо!
Дела наши прекрасны!
Сайд Пахлаван, не слушая радостных и несвязных слов сына, снял его с осла, поцеловал, прижал к груди, и слезы полились из его глаз.
Мирак никогда еще не видел своего отца таким взволнованным и спросил удивленно:
— Что с вами, отец?
— Хорошо, что ты приехал, сынок, а то я уж собирался идти в Каган тебя разыскивать.
— Почему?
— Разве ты ничего не слышал? В Кагане газават. Война идет.
— В Кагане все хорошо! — сказал Мирак и, погоняя осла впереди себя, пошел с отцом, на ходу рассказывая, что он видел и слышал.— В Кагане нет войны,— говорил он,— война идет в Бухаре... Жаль, что нельзя посмотреть! В Кагане солдаты, военные... Говорят: «Привези еще дынь».
— А ты что? — спросил Сайд Пахлаван, гордясь своим смельчаком сыном.
— Я сказал: «Хорошо. Непременно привезу». Солдаты все свои — мусульмане. Один из них назвал меня братишкой, другой — сынком, третий — племянником... Ей-богу, я правду говорю. Целый мешок денег я набрал... Это все солдатские деньги. Там и урусы есть, и ногаи, но все говорят по-нашему... Они все были за меня, даже поругались из-за меня с персом-перекупщиком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
— Не бойтесь, Пахлаван! — сказал Наим Перец — Я ведь тоже джигит. Я вам сказал это, чтобы вы знали. А пока до свидания! Иду в кишлак Убачули, у меня там дело есть.
Наим Перец больше ничего не сказал и ушел. А Сайд постоял немного и вернулся в кишлак. Слова Найма расстроили его, посеяли в душе страх.
Когда он дошел до мечети — центра кишлака, там уже собрался народ, говорили о войне, о священной войне за веру, рассказывали всякие ужасы. Хотя бой шел в десяти — двенадцати верстах от кишлака и пули не долетали до него, люди уже впадали в панику, им мерещилось: горы трупов выше минарета... кишлаки вокруг Бухары все разрушены... солдаты ворвались в город... Но ведь известно, Бухара будет стоять, пока от мазара ходжи Бахауддина останется хотя бы один кирпич...
Эти россказни в одних вселяли ужас, других радовали, иные не верили и удивлялись, и каждый по-своему раздумывал, что ему делать. Некоторые баи спешили припрятать, что подороже, и подумывали о том, как бы убежать подальше.
Имам и суфи призывали людей к священной войне против неверных.
А бедняки с нетерпением ожидали победы революции.
Сайда Пахлава на мучила прежде всего мысль о младшем сыне. Ведь Мирак уехал в Каган, где война, где, может быть, идет бой. Может быть, его схватили, арестовали, погнали на поле битвы? Дыни растащили, наверное? Но пусть уж пропадут эти дыни, дай бог, чтобы сам остался цел. Бедный парень, с такими надеждами собирался на базар, сказал, что привезет мешок денег... Ничего не вышло, война началась...
Все утро Сайд разговаривал то с тем, то с другим, пытаясь отвлечь себя чем-нибудь, но потом не выдержал, вышел из кишлака, сел на берегу арыка и стал смотреть на дорогу в Каган. Дорога была пуста. Не видно было ни прохожих, ни проезжих, словно все люди сговорились и засели по домам.
Солнце почти достигло зенита, но жары не было, дул ветерок. В арыке журчала вода. Птицы распелись вовсю. Одна сизоворонка сидела на плетне и все время подавала голос. Лесная горлинка на дереве, словно в ответ, ворковала беззаботно. Ласточки, со свистом рассекая воздух, носились над кишлаком. Стая домашних голубей кувыркалась в небе, показывая свое искусство. Египетские горлицы возбужденно переговаривались друг с другом... Вдалеке послышалось жалобное мычание теленка, на что корова неподалеку отозвалась, как бы говоря: «Не бойся, я тут». Потом в кишлаке закричал осел. А время от времени издалека, будто из-за горизонта, доносился гул сражения.
«Люди давно говорили, что будет война, вот она и началась. Кто знает, чья сторона одержит верх в этой войне? Если, как и в прошлый раз, эмир окажется сильнее, что будет с людьми? Опять кровопролитие, опять убийства, казни джадидов? Дай бог, чтобы этого не было, да сжалится господь над людьми, да пошлет бедному народу мирную жизнь, чтобы и мы вздохнули спокойно!.. Неужели господь не услышит нашу мольбу?
Но что же могло случиться с Мираком? Почему он так запаздывает? Разве долго продать мешок дынь? А вдруг его забрали? Нет, надо идти в Каган, узнать, искать его!»
Сайд Пахлаван раздумывал, как быть, и вдруг услышал топот. Он вскочил и стал жадно смотреть в сторону Кагана, но дорога была по-прежнему пуста, это из кишлака выехал дехканин верхом на осле.
— А, Сайд Пахлаван! — сказал он.— Что вы здесь сидите?
Ждете кого-нибудь?
— Да,— сказал Пахлаван,— сын мой, Мирак, поехал в Каган, что-то задержался, я беспокоюсь...
— Э, полно,— сказал беззаботно дехканин,— не беспокойтесь, еще рано. Приедет...— Он хотел проехать, но Сайд Пахлаван остановил его:
— Нас есть, брат?
— Есть. Хотите? Давайте!
Сайд взял тыквочку-табакерку, положил под язык щепотку табака, потом отсыпал себе на листочек с дерева еще две-три щепотки и вернул табакерку хозяину.
— Четыре года воздерживался,— сказал он.— А сейчас вот захотелось. Ну, спасибо, будьте здоровы!
— И вы тоже! — сказал дехканин и добавил: — Да не беспокойтесь, никуда не денется ваш сын, вернется!
Дехканин уехал. Сайд опять остался один. Крепкий нас жег ему язык, это было приятно и немного успокоило его. Через несколько минут, выплюнув нас и прополоскав рот свежей водой, он лег на траву и опять стал смотреть на дорогу в Каган. На дороге никого не было видно. Но зато в траве шла своя жизнь, множество живых существ копошилось тут, занимаясь своими делами. Длинноногие муравьи, быстрые и подвижные, ухватив челюстями по зерну, спешили к дому и, сталкиваясь с другими, касались их усами, словно расспрашивали о чем-то... Кузнечики, стрекоча, гонялись друг за другом. Как беззаботны эти кузнечики' Есть ли у них дом и семья, жена и дети? Без детей жить трудно, но тревожиться о детях еще тяжелее!
«Но что же все-таки с Мираком? — спрашивал себя Сайд Пахлаван и невольно вновь положил под язык нас.— Солнце уже высоко, за это время можно было три мешка дынь продать. Или глупый мальчишка решил продать подороже, получить побольше денег? Не знает, что война в Бухаре началась. И никто ему не сказал...»
Он выплюнул табак, опять прополоскал рот водой из арыка. И, вновь посмотрев на дорогу, увидел какое-то пятнышко, двигавшееся к кишлаку. Он вскочил и стал вглядываться. «Да, конечно, кто-то едет на осле... Как будто Мирак... Да, конечно, это он, это Мирак. Слава, слава богу!»
От волнения Сайд Пахлаван хотел опять заложить нас под язык, но удержался, выбросил нас подальше и даже руки вымыл. А Мирак, увидев отца издалека, радостно закричал:
— Отец, отец! Все хорошо!
Дела наши прекрасны!
Сайд Пахлаван, не слушая радостных и несвязных слов сына, снял его с осла, поцеловал, прижал к груди, и слезы полились из его глаз.
Мирак никогда еще не видел своего отца таким взволнованным и спросил удивленно:
— Что с вами, отец?
— Хорошо, что ты приехал, сынок, а то я уж собирался идти в Каган тебя разыскивать.
— Почему?
— Разве ты ничего не слышал? В Кагане газават. Война идет.
— В Кагане все хорошо! — сказал Мирак и, погоняя осла впереди себя, пошел с отцом, на ходу рассказывая, что он видел и слышал.— В Кагане нет войны,— говорил он,— война идет в Бухаре... Жаль, что нельзя посмотреть! В Кагане солдаты, военные... Говорят: «Привези еще дынь».
— А ты что? — спросил Сайд Пахлаван, гордясь своим смельчаком сыном.
— Я сказал: «Хорошо. Непременно привезу». Солдаты все свои — мусульмане. Один из них назвал меня братишкой, другой — сынком, третий — племянником... Ей-богу, я правду говорю. Целый мешок денег я набрал... Это все солдатские деньги. Там и урусы есть, и ногаи, но все говорят по-нашему... Они все были за меня, даже поругались из-за меня с персом-перекупщиком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103