разве не лучше умереть, чем так жить? Я стала искать полотенце, чтобы сделать петлю и повеситься где-нибудь. Вышла в переднюю и тут увидела забытые кем-то паранджу и чашмбанд. Мою паранджу Саидбек спрятал и держал в сундуке под замком... И что ты скажешь? Увидев эту паранджу и чашмбанд, я подумала: зачем же мне умирать? Нет, я буду жить, я еще увижу гибель моих врагов! Я взяла паранджу и чашмбанд, тихонько прокралась к воротам. Меня никто не видел, все спали как мертвые. Но ворота на улицу были заперты, и привратник спал на суфе рядом. Услышав мои шаги, он поднял голову и спросил: «Кто тут?» Я, волнуясь, пробормотала: «Я — Гульмах, у младшей жены господина схватки, я иду позвать повитуху». Привратник, ворча, встал, открыл ворота и выпустил меня. Я вздохнула с облегчением и побежала по улице.
Но, увы! Я тут же попалась. Проклятый Саидбек как раз возвращался домой, увидел, что из его ворот вышла женщина, заподозрил что-то неладное и остановил меня: «Эй, кто тут? Куда идешь?»
Я и ему хотела сказать то же, что сторожу, но он насильно открыл мое лицо, узнал, ударил, втащил во двор и, подняв всех на ноги и обругав, сказал, что сейчас ему некогда, а когда вернется, то меня накажет. Меня отвели и заперли в маленькой комнате, где он жил зимой.
Я удивилась: что за спешное дело, куда ушел этот пес, даже не отдохнув? Лишь после его ухода я услышала, как женщины говорили «газават, газават». Я сказала себе: неужели джадиды наконец объявили войну эмиру? Или опять, как когда-то пошумят и разойдутся? Я не спала всю ночь, плакала и еле дождалась дня. Утром я услышала пушечные выстрелы. Сначала подумала, что стреляют сарбазы эмира, но потом догадалась, что идет сражение. Пушечная канонада постепенно приближалась.
Наверное, никому в то утро пушечные выстрелы не были так приятны, как мне. Каждый выстрел, каждый удар был мне радостной вестью, возвращал меня к жизни. Наконец дверь открылась, вошла стряпуха с дастарханом и чайником.
От нее я узнала, что началась война, Саидбек ушел воевать. «Дай бог, чтобы не вернулся!» — сказала я. Стряпуха ничего не ответила, вышла и заперла дверь на цепочку.
На третий день войны в кладовую при мехманхане попал снаряд и разрушил ее. Весь двор и все наши комнаты наполнились удушливым дымом. От взрыва я потеряла сознание. А когда открыла глаза, увидела, что кусок стены в комнате; где я была заперта, отвалился и образовалось отверстие. Со страха я невольно кинулась к этому отверстию и вылезла во двор, наполненный дымом. Перепуганные женщины попрятались в подвал, никого не было видно. Оглядываясь по сторонам, я опять увидела чью-то паранджу, висевшую на столбе под навесом, схватила ее, набросила на голову и побежала к воротам. Вижу, ворота открыты, никого нет. Я выбежала на улицу и, слава богу, живая и невредимая добралась до отцовского дома.
Удивительно! — сказала Фируза, с интересом выслушав рассказ Шо. И вы ничего не знаете, что сталось с Саидбеком?
Ничего не знаю! — сказала Оим Шо.— Если бы знала, сама бы властям. Вчера я слышала, что Саидбек убежал с эмиром. Не им, правда ли.
Ну ладно, как бы там ни было, вы теперь избавились от всех своих, опить вы в своем доме, у родной матушки... сто тысяч раз благодарю бога! — сказала мать Оим Шо.—
Бог услышал мои мольбы! Хамрохон избавилась от своего злодея и вернулась домой. Больше мне ничего не надо... Хлеб у нас есть, нуждаться не будем...
Оим Шо пояснила:
— Все наше имущество конфисковано. И то, что было у меня в доме Саидбека, и то, что матушка сохранила,— все взяли. Только старая утварь домашняя да вот эта одежда и остались. Но хорошо, что не тронули закрома, а то пришлось бы с голоду помереть...
— И при эмире испытали мучения, и при свободе не сладко. Такова уж, видно, наша судьба,— сказала старуха.— Оимхон, встань, завари чаю.
- Не нужно,— отказалась Фируза,— не беспокойтесь. Уже поздно, мне пора.
— Какое же тут беспокойство? — сказала Оим Шо, вставая.— Хоть у нас все отобрали, мы можем дорогой гостье дать чаю. .
— Спасибо! — сказала Фируза и смущенно подумала: неужели надо было все отбирать у этих женщин?
Когда Оим Шо вышла заваривать чай, мать сказала:
— Она не говорит, а сердце у нее болит, я знаю... Вы сама женщина семейная и знаете, как трудно женщинам без мужчины в доме, без денег и без имущества...
Что будет с нами?
— А братья ее где?
— Не знаю,— сказала старуха,— никаких вестей нет. Оба были в Гиссаре, да сохранит их бог от бед и несчастий! А пока их нет, что мы будем делать?.. Если бы бог не дал ей красоты! От ее красоты и при эмире нам не было покоя, и теперь...
— А теперь почему? Теперь никто не может на нее посягать!
— Эх, не знаете вы! — сказала старуха тихим голосом.— Два дня, как новая власть пришла, а уже, прослышав про Оим Шо, стали присылать людей.
— Неужели? — удивилась Фируза.— Кто же? Откуда присылали?
— Вы — свой человек, и я вам скажу, может быть, вы что посоветуете. Есть, говорят, большой начальник, джадид, зовут его Ходжа Хасанбек, под его началом целая большая контора, говорят. Так он вчера присылал человека, сватает Оим Шо, обещает вернуть имущество и денег дать — на свадьбу. Что вы скажете? Соглашаться нам? Все-таки лучше, чем одной жить, а? Будет какая-то защита и опора?
Фируза и удивилась и рассердилась. Удивилась потому, что в такое трудное время, когда еще не утвердилась Советская власть, когда кругом враги новой жизни и люди эмира точат ножи,— в такое-то время председатель ЧК, вместо того чтобы днем и ночью быть начеку, не пить, не есть, защищать революцию, хочет под шумок взять себе молодую красивую жену... А рассердилась потому, что такое поведение унижает Советскую власть, люди будут думать: какая же разница между старой и новой властью? Ясно, что и имущество женщины конфисковано для этой грязной цели.
— Нет, я не советую! — резко сказала Фируза без всяких объяснений.— Получится так, что, спасаясь от дождя, вы хотите встать под водосточной трубой! Бедная Оим Шо только что освободилась от одного многоженца, только свет увидела, а вы хотите, чтобы она опять пошла за старика, за нелюбимого, стала второй женой? Еще найдутся для нее мужья, лишь бы была здорова.
— Боюсь, если мы откажем, беда будет!
— Ничего не будет! Будьте спокойны! По советскому закону никто не может вас притеснять.
Мужчина и женщина равноправны.
В комнату вошла Оим Шо, расстелила перед Фарузой дастархан, поставила поднос со сластями, налила пиалу и подала ей.
— У нас еще виноград есть,— сказала мать.
— Ах да, в самом деле.— Оим Шо встала, пошла в переднюю и принесла поднос с виноградом.— Это свой виноград, покойный отец сам сажал.
Фируза взяла небольшую гроздь.
— Сладкий,— сказала она.— Спасибо! Мой совет вам: не делайте снова горькой вашу жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
Но, увы! Я тут же попалась. Проклятый Саидбек как раз возвращался домой, увидел, что из его ворот вышла женщина, заподозрил что-то неладное и остановил меня: «Эй, кто тут? Куда идешь?»
Я и ему хотела сказать то же, что сторожу, но он насильно открыл мое лицо, узнал, ударил, втащил во двор и, подняв всех на ноги и обругав, сказал, что сейчас ему некогда, а когда вернется, то меня накажет. Меня отвели и заперли в маленькой комнате, где он жил зимой.
Я удивилась: что за спешное дело, куда ушел этот пес, даже не отдохнув? Лишь после его ухода я услышала, как женщины говорили «газават, газават». Я сказала себе: неужели джадиды наконец объявили войну эмиру? Или опять, как когда-то пошумят и разойдутся? Я не спала всю ночь, плакала и еле дождалась дня. Утром я услышала пушечные выстрелы. Сначала подумала, что стреляют сарбазы эмира, но потом догадалась, что идет сражение. Пушечная канонада постепенно приближалась.
Наверное, никому в то утро пушечные выстрелы не были так приятны, как мне. Каждый выстрел, каждый удар был мне радостной вестью, возвращал меня к жизни. Наконец дверь открылась, вошла стряпуха с дастарханом и чайником.
От нее я узнала, что началась война, Саидбек ушел воевать. «Дай бог, чтобы не вернулся!» — сказала я. Стряпуха ничего не ответила, вышла и заперла дверь на цепочку.
На третий день войны в кладовую при мехманхане попал снаряд и разрушил ее. Весь двор и все наши комнаты наполнились удушливым дымом. От взрыва я потеряла сознание. А когда открыла глаза, увидела, что кусок стены в комнате; где я была заперта, отвалился и образовалось отверстие. Со страха я невольно кинулась к этому отверстию и вылезла во двор, наполненный дымом. Перепуганные женщины попрятались в подвал, никого не было видно. Оглядываясь по сторонам, я опять увидела чью-то паранджу, висевшую на столбе под навесом, схватила ее, набросила на голову и побежала к воротам. Вижу, ворота открыты, никого нет. Я выбежала на улицу и, слава богу, живая и невредимая добралась до отцовского дома.
Удивительно! — сказала Фируза, с интересом выслушав рассказ Шо. И вы ничего не знаете, что сталось с Саидбеком?
Ничего не знаю! — сказала Оим Шо.— Если бы знала, сама бы властям. Вчера я слышала, что Саидбек убежал с эмиром. Не им, правда ли.
Ну ладно, как бы там ни было, вы теперь избавились от всех своих, опить вы в своем доме, у родной матушки... сто тысяч раз благодарю бога! — сказала мать Оим Шо.—
Бог услышал мои мольбы! Хамрохон избавилась от своего злодея и вернулась домой. Больше мне ничего не надо... Хлеб у нас есть, нуждаться не будем...
Оим Шо пояснила:
— Все наше имущество конфисковано. И то, что было у меня в доме Саидбека, и то, что матушка сохранила,— все взяли. Только старая утварь домашняя да вот эта одежда и остались. Но хорошо, что не тронули закрома, а то пришлось бы с голоду помереть...
— И при эмире испытали мучения, и при свободе не сладко. Такова уж, видно, наша судьба,— сказала старуха.— Оимхон, встань, завари чаю.
- Не нужно,— отказалась Фируза,— не беспокойтесь. Уже поздно, мне пора.
— Какое же тут беспокойство? — сказала Оим Шо, вставая.— Хоть у нас все отобрали, мы можем дорогой гостье дать чаю. .
— Спасибо! — сказала Фируза и смущенно подумала: неужели надо было все отбирать у этих женщин?
Когда Оим Шо вышла заваривать чай, мать сказала:
— Она не говорит, а сердце у нее болит, я знаю... Вы сама женщина семейная и знаете, как трудно женщинам без мужчины в доме, без денег и без имущества...
Что будет с нами?
— А братья ее где?
— Не знаю,— сказала старуха,— никаких вестей нет. Оба были в Гиссаре, да сохранит их бог от бед и несчастий! А пока их нет, что мы будем делать?.. Если бы бог не дал ей красоты! От ее красоты и при эмире нам не было покоя, и теперь...
— А теперь почему? Теперь никто не может на нее посягать!
— Эх, не знаете вы! — сказала старуха тихим голосом.— Два дня, как новая власть пришла, а уже, прослышав про Оим Шо, стали присылать людей.
— Неужели? — удивилась Фируза.— Кто же? Откуда присылали?
— Вы — свой человек, и я вам скажу, может быть, вы что посоветуете. Есть, говорят, большой начальник, джадид, зовут его Ходжа Хасанбек, под его началом целая большая контора, говорят. Так он вчера присылал человека, сватает Оим Шо, обещает вернуть имущество и денег дать — на свадьбу. Что вы скажете? Соглашаться нам? Все-таки лучше, чем одной жить, а? Будет какая-то защита и опора?
Фируза и удивилась и рассердилась. Удивилась потому, что в такое трудное время, когда еще не утвердилась Советская власть, когда кругом враги новой жизни и люди эмира точат ножи,— в такое-то время председатель ЧК, вместо того чтобы днем и ночью быть начеку, не пить, не есть, защищать революцию, хочет под шумок взять себе молодую красивую жену... А рассердилась потому, что такое поведение унижает Советскую власть, люди будут думать: какая же разница между старой и новой властью? Ясно, что и имущество женщины конфисковано для этой грязной цели.
— Нет, я не советую! — резко сказала Фируза без всяких объяснений.— Получится так, что, спасаясь от дождя, вы хотите встать под водосточной трубой! Бедная Оим Шо только что освободилась от одного многоженца, только свет увидела, а вы хотите, чтобы она опять пошла за старика, за нелюбимого, стала второй женой? Еще найдутся для нее мужья, лишь бы была здорова.
— Боюсь, если мы откажем, беда будет!
— Ничего не будет! Будьте спокойны! По советскому закону никто не может вас притеснять.
Мужчина и женщина равноправны.
В комнату вошла Оим Шо, расстелила перед Фарузой дастархан, поставила поднос со сластями, налила пиалу и подала ей.
— У нас еще виноград есть,— сказала мать.
— Ах да, в самом деле.— Оим Шо встала, пошла в переднюю и принесла поднос с виноградом.— Это свой виноград, покойный отец сам сажал.
Фируза взяла небольшую гроздь.
— Сладкий,— сказала она.— Спасибо! Мой совет вам: не делайте снова горькой вашу жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103