..
«Глупец! — мысленно выругал себя Аббас-Кули-хан.— Я мог бы запросить с них подороже, если бы не попался на такой жалкий крючок...»
— Не усомнился ли посланец светлого принца в словах нашего друга и брата Сапармета? — спросил Ораз-хан.
— Нет, досточтимый Ораз-хан. Йомуда сразу можно узнать и по лицу, и по его деяниям. Моя вина, что я не сразу разгадал так ловко предложенную вами загадку... Однако условия договора составлял не я, думаю, что и не светлейший шах-заде... А потому изменить что-либо в этом документе,— указал посол на лежавший перед ним бумажный свиток,— не в моей воле.
— Люди добрые,— заговорил Бегнепес-бай,— давайте так и поступим, как предлагает наш славный гость, почтенный Аббас-Кули-хан.— Ведь за время досадной размолвки между нами, во время сражений кое-кто из наших джигитов оказался в плену. Пускай они и станут нашим залогом...
Подобным предложением были возмущены все серахсцы. Как? Отдавать в неволю своих боевых товарищей! Они не предали своих, а свои их продадут?..
— Такому не бывать! — вскричал Сердар.
— Чем быть заложником, лучше оставаться простым пленником,— сказал молла Абдурахман.
— Как такое можно: не получив согласия людей, устраивать торги за их головы,— возмутился Заман-ага.
— Все это справедливо, соплеменники,— сказал Ораз-хан — И ни один туркмен, пока я ваш правитель, не станет заложником против своей воли... Но я думаю, что для пользы соотечественников и своей родины томящиеся ныне в плену джигиты не станут возражать против подобного шага... Можно ведь поехать и переговорить с ними.
— Предлагать им плату за верность своей земле — значит оскорбить их,— сказал Заман-ага.— Но если им доведется стать заложниками, отчизна обязана позаботиться об их семьях, я думаю...
— Я водил этих людей в сражения,— возмущенно заговорил Сердар.— Они привыкли мне верить. И если я им теперь скажу, что надо стать заложниками, то они ими станут... Они, выходит, будут гнить по иранским тюрьмам, а все мы будем в своих домах распивать чаи и наслаждаться ласками наших жен... Нет! Я не собираюсь прятаться за других. У всех у нас должна быть общая доля!..
— Сердар верно сказал,— заговорил скрипучим голосом Тангрыназар-бай.— Эти джигиты за свою родину на что угодно пойдут. Но мне кусок хлеба в рот не полезет, если я буду знать, что за меня кто-то по темницам мается... И я не даю своего согласия на такое дело.
— Почтенные, вы все говорите так, будто ваши пленные теперь на свободе,— улыбнувшись, сказал Аббас-Кули-хан.— А между тем...
— А между тем туркмен всегда л везде свободен,— перебил его Ораз-хан.— Если несколько львов Серахса оказались в ваших клетках, то это не значит, что они там останутся... Что ты мне на это скажешь, поэт?
— Я скажу тебе, Ораз-хан, что родина может потребовать жизни любого из нас, но она не вправе отнимать у своих сынов свободы.
— Быть по сему,— решил правитель.— А ты, почтенный Аббас-Кули-хан, передай светлейшему шахзаде, что серахсцы дают ему свое твердое рыцарское слово свято исполнять все первые четыре пункта договора. А пятый — дать ему заложников, мы не можем выполнить, ибо не вольны распоряжаться свободой и честью наших соплеменников...
Когда Аббас-Кули-хан, представ перед принцем Солтан-Мурадом мирзой, поведал ему о результатах переговоров с текинцами Серахса, у того даже побледнело от ярости лицо.
— Погодите, надменные ханы и яшули, я еще вас самих распихаю по тегеранским темницам! — выкрикнул принц, сам понимая, что подобное ему не под силу исполнить.— А ты чему улыбаешься? — гневно сверкнул глазами он на Аббас-Кули-хана.
— Тому, светлейший шахзаде, что заложников они нам не дали, но они у нас есть.
— Глупец! Разве мне это от них было нужно?.. Мне нужно было укротить этих дикарей!.. И написать в Тегеран, что мы заставили Серахс преклонить перед нами колени...
— Так и напишите! — спокойно сказал Аббас-Кули-хан, подавая принцу перо и бумагу.— И я ваше послание тоже подпишу. Спокойствие моего шахзаде для меня всего дороже... Продолжать с ними войну мы теперь не можем. И раз уж должны теперь из Серахса отступить, то надо уйти, сделав вид, что мы приняли от текинцев заложников. А раз они дали нам свое слово, то они его и исполнять будут. Что еще нужно Тегерану?..
В словах Аббас-Кули-хана не было ничего, что противоречило бы намерениям самого принца, так поступить он и собирался.
— Советы осмеливаешься мне давать? Послание в Тегеран вместе со мной подпишешь? Слишком рано ты себя наместником возомнил,— говорил принц, постепенно успокаиваясь.— Но не думай, что тебя ожидает спокойная жизнь, Аббас-Кули. Я-то возвращусь домой, а ты с гарнизоном останешься в крепости Шурекала, чтоб быть поближе к Серахсу, раз ты в этом мятежном крае наместник шаха...
Глава восьмая
ПОХИЩЕНИЯ...
У Довлета было два брата и сестра, но в один ненастный зимний день мальчик обзавелся еще двумя братишками — в тот день его мать родила двойняшек.
Присмиревшие было за время войны и тревог злые языки внезапно получили лакомую пищу. Имя Аннабахт вело записных сплетниц селения друг к другу, дабы высказать поскорее свои собственные домыслы и услыхать чужие. Как же, по подворью этой женщины, разменявшей пятый десяток лет, расхаживает молодая и здоровая кобылица — ее соперница, а муж их обеих, этот бугай Сердар, еще, оказывается, находит утехи в постели своей старшей жены! Подобное у многих сверстниц Аннабахт вызывало злую зависть. И подливало будто масла в огонь все разгоравшихся пересудов...
Одна из подобных женщин, старшая жена некоего пройдохи и аламанщика Аждара, уже давно не ведавшая ласк своего мужа, как-то под вечер свернула во двор соседки Аннабахт знахарки. Бибигуль.
— Вай, Биби-эдже! — затараторила она прямо с порога.— Оказывается, ваша соседка снова родила. Как не стыдно женщине. В ее бы возрасте сидеть и нянчить внуков. К тому же, говорят, она, бессовестная, будет намазы пропускать и не соблюдать уразы...
— Мало ли что говорят,— проворчала Бибигуль, которая с некоторых пор утратила былую любовь ко всяким досужим суждениям о других людях, целиком теперь была поглощена и погашена былая злая энергия тем счастьем, которое воцарилось в ее собственной семье.— Если ты заявилась ко мне, подруга Дурджахан, чтоб говорить плохое о ком-то, то лучше будет, если ты найдешь такую, кто тебя станет слушать с большой радостью, чем я...
— Биби-эдже! Как ты могла подумать, чтоо я о ком-то говорила плохое... И я ведь не выдумывала ничего, а говорю, что слышала от других... К тому же люди говорят, что не тебя соседка позвала в повивальные бабки, а доверила такое важное дело этой паршивой рабыне Гюльпери,— с лицемерно-сострадательным видом произнесла гостья.
— Гюльпери очень достойная женщина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
«Глупец! — мысленно выругал себя Аббас-Кули-хан.— Я мог бы запросить с них подороже, если бы не попался на такой жалкий крючок...»
— Не усомнился ли посланец светлого принца в словах нашего друга и брата Сапармета? — спросил Ораз-хан.
— Нет, досточтимый Ораз-хан. Йомуда сразу можно узнать и по лицу, и по его деяниям. Моя вина, что я не сразу разгадал так ловко предложенную вами загадку... Однако условия договора составлял не я, думаю, что и не светлейший шах-заде... А потому изменить что-либо в этом документе,— указал посол на лежавший перед ним бумажный свиток,— не в моей воле.
— Люди добрые,— заговорил Бегнепес-бай,— давайте так и поступим, как предлагает наш славный гость, почтенный Аббас-Кули-хан.— Ведь за время досадной размолвки между нами, во время сражений кое-кто из наших джигитов оказался в плену. Пускай они и станут нашим залогом...
Подобным предложением были возмущены все серахсцы. Как? Отдавать в неволю своих боевых товарищей! Они не предали своих, а свои их продадут?..
— Такому не бывать! — вскричал Сердар.
— Чем быть заложником, лучше оставаться простым пленником,— сказал молла Абдурахман.
— Как такое можно: не получив согласия людей, устраивать торги за их головы,— возмутился Заман-ага.
— Все это справедливо, соплеменники,— сказал Ораз-хан — И ни один туркмен, пока я ваш правитель, не станет заложником против своей воли... Но я думаю, что для пользы соотечественников и своей родины томящиеся ныне в плену джигиты не станут возражать против подобного шага... Можно ведь поехать и переговорить с ними.
— Предлагать им плату за верность своей земле — значит оскорбить их,— сказал Заман-ага.— Но если им доведется стать заложниками, отчизна обязана позаботиться об их семьях, я думаю...
— Я водил этих людей в сражения,— возмущенно заговорил Сердар.— Они привыкли мне верить. И если я им теперь скажу, что надо стать заложниками, то они ими станут... Они, выходит, будут гнить по иранским тюрьмам, а все мы будем в своих домах распивать чаи и наслаждаться ласками наших жен... Нет! Я не собираюсь прятаться за других. У всех у нас должна быть общая доля!..
— Сердар верно сказал,— заговорил скрипучим голосом Тангрыназар-бай.— Эти джигиты за свою родину на что угодно пойдут. Но мне кусок хлеба в рот не полезет, если я буду знать, что за меня кто-то по темницам мается... И я не даю своего согласия на такое дело.
— Почтенные, вы все говорите так, будто ваши пленные теперь на свободе,— улыбнувшись, сказал Аббас-Кули-хан.— А между тем...
— А между тем туркмен всегда л везде свободен,— перебил его Ораз-хан.— Если несколько львов Серахса оказались в ваших клетках, то это не значит, что они там останутся... Что ты мне на это скажешь, поэт?
— Я скажу тебе, Ораз-хан, что родина может потребовать жизни любого из нас, но она не вправе отнимать у своих сынов свободы.
— Быть по сему,— решил правитель.— А ты, почтенный Аббас-Кули-хан, передай светлейшему шахзаде, что серахсцы дают ему свое твердое рыцарское слово свято исполнять все первые четыре пункта договора. А пятый — дать ему заложников, мы не можем выполнить, ибо не вольны распоряжаться свободой и честью наших соплеменников...
Когда Аббас-Кули-хан, представ перед принцем Солтан-Мурадом мирзой, поведал ему о результатах переговоров с текинцами Серахса, у того даже побледнело от ярости лицо.
— Погодите, надменные ханы и яшули, я еще вас самих распихаю по тегеранским темницам! — выкрикнул принц, сам понимая, что подобное ему не под силу исполнить.— А ты чему улыбаешься? — гневно сверкнул глазами он на Аббас-Кули-хана.
— Тому, светлейший шахзаде, что заложников они нам не дали, но они у нас есть.
— Глупец! Разве мне это от них было нужно?.. Мне нужно было укротить этих дикарей!.. И написать в Тегеран, что мы заставили Серахс преклонить перед нами колени...
— Так и напишите! — спокойно сказал Аббас-Кули-хан, подавая принцу перо и бумагу.— И я ваше послание тоже подпишу. Спокойствие моего шахзаде для меня всего дороже... Продолжать с ними войну мы теперь не можем. И раз уж должны теперь из Серахса отступить, то надо уйти, сделав вид, что мы приняли от текинцев заложников. А раз они дали нам свое слово, то они его и исполнять будут. Что еще нужно Тегерану?..
В словах Аббас-Кули-хана не было ничего, что противоречило бы намерениям самого принца, так поступить он и собирался.
— Советы осмеливаешься мне давать? Послание в Тегеран вместе со мной подпишешь? Слишком рано ты себя наместником возомнил,— говорил принц, постепенно успокаиваясь.— Но не думай, что тебя ожидает спокойная жизнь, Аббас-Кули. Я-то возвращусь домой, а ты с гарнизоном останешься в крепости Шурекала, чтоб быть поближе к Серахсу, раз ты в этом мятежном крае наместник шаха...
Глава восьмая
ПОХИЩЕНИЯ...
У Довлета было два брата и сестра, но в один ненастный зимний день мальчик обзавелся еще двумя братишками — в тот день его мать родила двойняшек.
Присмиревшие было за время войны и тревог злые языки внезапно получили лакомую пищу. Имя Аннабахт вело записных сплетниц селения друг к другу, дабы высказать поскорее свои собственные домыслы и услыхать чужие. Как же, по подворью этой женщины, разменявшей пятый десяток лет, расхаживает молодая и здоровая кобылица — ее соперница, а муж их обеих, этот бугай Сердар, еще, оказывается, находит утехи в постели своей старшей жены! Подобное у многих сверстниц Аннабахт вызывало злую зависть. И подливало будто масла в огонь все разгоравшихся пересудов...
Одна из подобных женщин, старшая жена некоего пройдохи и аламанщика Аждара, уже давно не ведавшая ласк своего мужа, как-то под вечер свернула во двор соседки Аннабахт знахарки. Бибигуль.
— Вай, Биби-эдже! — затараторила она прямо с порога.— Оказывается, ваша соседка снова родила. Как не стыдно женщине. В ее бы возрасте сидеть и нянчить внуков. К тому же, говорят, она, бессовестная, будет намазы пропускать и не соблюдать уразы...
— Мало ли что говорят,— проворчала Бибигуль, которая с некоторых пор утратила былую любовь ко всяким досужим суждениям о других людях, целиком теперь была поглощена и погашена былая злая энергия тем счастьем, которое воцарилось в ее собственной семье.— Если ты заявилась ко мне, подруга Дурджахан, чтоб говорить плохое о ком-то, то лучше будет, если ты найдешь такую, кто тебя станет слушать с большой радостью, чем я...
— Биби-эдже! Как ты могла подумать, чтоо я о ком-то говорила плохое... И я ведь не выдумывала ничего, а говорю, что слышала от других... К тому же люди говорят, что не тебя соседка позвала в повивальные бабки, а доверила такое важное дело этой паршивой рабыне Гюльпери,— с лицемерно-сострадательным видом произнесла гостья.
— Гюльпери очень достойная женщина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111