..
«Сейчас бы в самый раз ударить и Палату»,— подумал Аташир-эфе, отражая удары детины в шлеме. Сабля старого воина уже не раз ударяла противника по бокам, но тот от этих ударов лишь пошатывался, а кровь не выступала. «Однако ты в кольчуге под одеянием,— подумал Аташир-эфе.— Не люблю я обижать лошадь, но тут уж ничего не поделаешь...» И он, изловчившись, рассек круп коня детины в шлеме. Всадник успел спрыгнуть с раненой лошади, но его нога зацепилась за стремя, и, когда детина падал, сабля Аташира-эфе рассекла его лицо...
Оглянувшись вокруг, Аташир-эфе уже не увидел рядом с собой Гочмурата. Зато он увидел, как от мечети мчалась плотная масса джигитов, круша на своем пути пустившихся в грабежи налетчиков, сея среди них смерть и ужас. «Вовремя ударил Палат. Сейчас самый раз появиться ему, раз меня уже нет»,— подумал Аташир-эфе, уже падая с коня...
Мчавшийся впереди своих джигитов Палат-Меткий успел заметить, как выбежавший из-за ближайшей юрты налетчик выстрелил из пистолета Аташиру-эфе в спину. В руках у Палата-Меткого была винтовка, он вскинул ее, с двухсот шагов на скаку послал свою пулю прямо в лоб бандиту. Это была единственная услуга, которую в эту минуту был в состоянии оказать вливавшийся в сражение свежий отряд джигитов старейшему из сердаров селения...
Враг напал на селение Довлета слишком внезапно. Сбылось мрачное пророчество многих, твердивших о том, что как только недобрым соседям станет известно, что селение покинула основная масса джигитов, они нападут. Вот и напали. По разнообразию одежды и вооружения нападающих можно было судить, что в налете участвуют жители разных аулов и представители разных племен. А вот подмога к оборонявшимся из дружественных селений все не приходила. Врагов было слишком много, по всему было видно, что защитники селения начинают уступать нападающим...
В разных концах селения разгорались пожарища, это налетчики, чтобы увеличить панику среди жителей, специально поджигали скирды верблюжьей колючки во дворах и многие юрты. В свете пожарищ метались люди, носились вырвавшиеся из загонов животные. Металлические доспехи разбойников, их остроконечные шлемы от света пламени играли зловещим блеском...
Одна из горевших юрт, затрещав, метнула вверх снопы искр и огромные языки огня и рухнула. У другой юрты огонь вдруг разом сорвал укрывавшие ее кошмы, бесстыдно показав раскаленные обнаженные ребра юрты — балки и решетку...
Поблизости дико завизжал ребенок, а вслед за ним истошно закричала его мать:
— Убейте меня, а дитя не троньте! Спасите! На помощь!..
Но на помощь несчастным жертвам разбоя прийти было некому. Тут же поблизости раздались вопли девушки — ее, еще не знавшую мужских рук, волокли из-под родительского крова похотливые бандиты...
...Аннабахт, когда поднялась тревога и ушли Аташир-эфе с Гочмуратом, собрала всех близких в свою «крепость». В ее юрте оказались: она сама с тремя младшими детьми, ее соперница Джахансолтан со своими детьми, опекаемая их родом соседка Огулсабыр-эдже с дочерью и пленница, доставшаяся по жребию Аташиру-эфе, звали эту пышноволосую женщину с почти мужским голосом и независимым нравом Гюльпери.
Странно повел себя Аташир-эфе, когда ввел Гюльпери на свое подворье. Сперва он строго отделил от всего добра долю Гочмурата, велел старшему внуку унести свое, а затем подозвал пленницу и предложил ей взять себе из его добычи что она захочет.
Гюльпери сразу взяла из кучи добра два серебряных браслета, заявив, что они и раньше принадлежали ей, а от остального всего решительно отказалась, сказав, что не может напяливать на себя то, что она раньше видела на хорошо знакомых ей добрых людях. На такие слова пленницы Аннабахт тогда одобрительно кивнула головой. Она и сама не желала видеть в своем доме награбленное. Но ее власть над старшим сыном уже была невелика, а Гочмурат, хотя он и не был жадным, но, впервые почувствовав себя мужчиной-добытчиком, таскал в свою юрту награбленное с превеликим Удовольствием.
Когда Гюльпери стала надевать серебряные браслеты, то все увидели на запястьях ее рук полоски более светлой кожи, точно соответствовавшие по размеру ее браслетам.
Аташир-эфе, который ни во что не ставил то, что он называл «бабьими штучками», услыхав отказ пленницы взять себе что-либо еще из награбленного добра, пренебрежительно хмыкнул и сам перетаскал всю добычу к себе в юрту, хотя он мог бы приказать исполнить эту работу и своей невольнице...
— Почтенная Огулсабыр,— обратился Аташир-эфе потом к разговаривавшей во дворе с Аннабахт соседке,— что вы ответите, если я попрошу вас приютить пока что у вас в доме нашу гостью? — указал он на Гюльпери.
Огулсабыр-эдже была отзывчивой и разумной женщиной, даже не выказав удивления, она приветливо ответила на просьбу Аташира-эфе согласием. Так Гюльпери поселилась у нее в юрте. С другими обитателями этого подворья Гюльпери тоже быстро поладила. Джахансолтан она помогала управляться с малышами. Вместе с Аннабахт стала трудиться по хозяйству. Привязались быстро к ней все внуки Аташира-эфе, когда он сам бывал не в духе или куда-то отлучался, Гюльпери по вечерам принималась рассказывать детям сказки, привезенные ею со своей родины...
«Среди напавших на нас есть ее соплеменники,— сидя в запертой юрте, думала теперь о Гюльпери Аннабахт.— Я-то полюбила своего Сердара, а эту женщину что может тут удерживать? Пускай бедняга, раз подвернулся такой случай, обретет свободу и возвратится на родину...»
Отозвав Гюльпери в темный угол у выхода из юрты, Аннабахт поведала пышноволосой женщине свои размышления.
— Считаете меня уже неспособной на то, что случилось с вами? — выслушав Аннабахт, с улыбкой спросила Гюльпери.
Мать Довлета ошарашенно взглянула на невольницу, ничего подобного услышать она не ожидала.
— Вай, аллах,— пролепетала Аннабахт.— Неужто...
— Да,— заверила ее Гюльпери.— Этот старый разбойник вломился в мое сердце. Уж таковы мы, женщины. Но вашей благой помощью я бы хотела воспользоваться. Если я ему буду нужна, пускай возьмет меня как свободную. Он знает, где меня найти. Но для этого вовсе не надобно всей его банды...
Аннабахт молча кивала на слова Гюльпери, а сама в это время свернула вдвое круглый чурек, взяла кусок холодного отварного мяса, завязала в узелок и сунула в руки невольницы.
— Если увижу, что он по тебе печалится, я передам ему твои слова,— сказала Аннабахт на прощание, взяла в руки висевший у нее на шее амулет-молитвенник, коснулась им лба Гюльпери.
— Да защитит вас аллах,— растроганно прошептала освобождаемая невольница.
Аннабахт отомкнула дверь юрты и выпустила Гюльпери.
— О господи! Жертвую тебе барана, если ты убережешь нас теперь от беды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
«Сейчас бы в самый раз ударить и Палату»,— подумал Аташир-эфе, отражая удары детины в шлеме. Сабля старого воина уже не раз ударяла противника по бокам, но тот от этих ударов лишь пошатывался, а кровь не выступала. «Однако ты в кольчуге под одеянием,— подумал Аташир-эфе.— Не люблю я обижать лошадь, но тут уж ничего не поделаешь...» И он, изловчившись, рассек круп коня детины в шлеме. Всадник успел спрыгнуть с раненой лошади, но его нога зацепилась за стремя, и, когда детина падал, сабля Аташира-эфе рассекла его лицо...
Оглянувшись вокруг, Аташир-эфе уже не увидел рядом с собой Гочмурата. Зато он увидел, как от мечети мчалась плотная масса джигитов, круша на своем пути пустившихся в грабежи налетчиков, сея среди них смерть и ужас. «Вовремя ударил Палат. Сейчас самый раз появиться ему, раз меня уже нет»,— подумал Аташир-эфе, уже падая с коня...
Мчавшийся впереди своих джигитов Палат-Меткий успел заметить, как выбежавший из-за ближайшей юрты налетчик выстрелил из пистолета Аташиру-эфе в спину. В руках у Палата-Меткого была винтовка, он вскинул ее, с двухсот шагов на скаку послал свою пулю прямо в лоб бандиту. Это была единственная услуга, которую в эту минуту был в состоянии оказать вливавшийся в сражение свежий отряд джигитов старейшему из сердаров селения...
Враг напал на селение Довлета слишком внезапно. Сбылось мрачное пророчество многих, твердивших о том, что как только недобрым соседям станет известно, что селение покинула основная масса джигитов, они нападут. Вот и напали. По разнообразию одежды и вооружения нападающих можно было судить, что в налете участвуют жители разных аулов и представители разных племен. А вот подмога к оборонявшимся из дружественных селений все не приходила. Врагов было слишком много, по всему было видно, что защитники селения начинают уступать нападающим...
В разных концах селения разгорались пожарища, это налетчики, чтобы увеличить панику среди жителей, специально поджигали скирды верблюжьей колючки во дворах и многие юрты. В свете пожарищ метались люди, носились вырвавшиеся из загонов животные. Металлические доспехи разбойников, их остроконечные шлемы от света пламени играли зловещим блеском...
Одна из горевших юрт, затрещав, метнула вверх снопы искр и огромные языки огня и рухнула. У другой юрты огонь вдруг разом сорвал укрывавшие ее кошмы, бесстыдно показав раскаленные обнаженные ребра юрты — балки и решетку...
Поблизости дико завизжал ребенок, а вслед за ним истошно закричала его мать:
— Убейте меня, а дитя не троньте! Спасите! На помощь!..
Но на помощь несчастным жертвам разбоя прийти было некому. Тут же поблизости раздались вопли девушки — ее, еще не знавшую мужских рук, волокли из-под родительского крова похотливые бандиты...
...Аннабахт, когда поднялась тревога и ушли Аташир-эфе с Гочмуратом, собрала всех близких в свою «крепость». В ее юрте оказались: она сама с тремя младшими детьми, ее соперница Джахансолтан со своими детьми, опекаемая их родом соседка Огулсабыр-эдже с дочерью и пленница, доставшаяся по жребию Аташиру-эфе, звали эту пышноволосую женщину с почти мужским голосом и независимым нравом Гюльпери.
Странно повел себя Аташир-эфе, когда ввел Гюльпери на свое подворье. Сперва он строго отделил от всего добра долю Гочмурата, велел старшему внуку унести свое, а затем подозвал пленницу и предложил ей взять себе из его добычи что она захочет.
Гюльпери сразу взяла из кучи добра два серебряных браслета, заявив, что они и раньше принадлежали ей, а от остального всего решительно отказалась, сказав, что не может напяливать на себя то, что она раньше видела на хорошо знакомых ей добрых людях. На такие слова пленницы Аннабахт тогда одобрительно кивнула головой. Она и сама не желала видеть в своем доме награбленное. Но ее власть над старшим сыном уже была невелика, а Гочмурат, хотя он и не был жадным, но, впервые почувствовав себя мужчиной-добытчиком, таскал в свою юрту награбленное с превеликим Удовольствием.
Когда Гюльпери стала надевать серебряные браслеты, то все увидели на запястьях ее рук полоски более светлой кожи, точно соответствовавшие по размеру ее браслетам.
Аташир-эфе, который ни во что не ставил то, что он называл «бабьими штучками», услыхав отказ пленницы взять себе что-либо еще из награбленного добра, пренебрежительно хмыкнул и сам перетаскал всю добычу к себе в юрту, хотя он мог бы приказать исполнить эту работу и своей невольнице...
— Почтенная Огулсабыр,— обратился Аташир-эфе потом к разговаривавшей во дворе с Аннабахт соседке,— что вы ответите, если я попрошу вас приютить пока что у вас в доме нашу гостью? — указал он на Гюльпери.
Огулсабыр-эдже была отзывчивой и разумной женщиной, даже не выказав удивления, она приветливо ответила на просьбу Аташира-эфе согласием. Так Гюльпери поселилась у нее в юрте. С другими обитателями этого подворья Гюльпери тоже быстро поладила. Джахансолтан она помогала управляться с малышами. Вместе с Аннабахт стала трудиться по хозяйству. Привязались быстро к ней все внуки Аташира-эфе, когда он сам бывал не в духе или куда-то отлучался, Гюльпери по вечерам принималась рассказывать детям сказки, привезенные ею со своей родины...
«Среди напавших на нас есть ее соплеменники,— сидя в запертой юрте, думала теперь о Гюльпери Аннабахт.— Я-то полюбила своего Сердара, а эту женщину что может тут удерживать? Пускай бедняга, раз подвернулся такой случай, обретет свободу и возвратится на родину...»
Отозвав Гюльпери в темный угол у выхода из юрты, Аннабахт поведала пышноволосой женщине свои размышления.
— Считаете меня уже неспособной на то, что случилось с вами? — выслушав Аннабахт, с улыбкой спросила Гюльпери.
Мать Довлета ошарашенно взглянула на невольницу, ничего подобного услышать она не ожидала.
— Вай, аллах,— пролепетала Аннабахт.— Неужто...
— Да,— заверила ее Гюльпери.— Этот старый разбойник вломился в мое сердце. Уж таковы мы, женщины. Но вашей благой помощью я бы хотела воспользоваться. Если я ему буду нужна, пускай возьмет меня как свободную. Он знает, где меня найти. Но для этого вовсе не надобно всей его банды...
Аннабахт молча кивала на слова Гюльпери, а сама в это время свернула вдвое круглый чурек, взяла кусок холодного отварного мяса, завязала в узелок и сунула в руки невольницы.
— Если увижу, что он по тебе печалится, я передам ему твои слова,— сказала Аннабахт на прощание, взяла в руки висевший у нее на шее амулет-молитвенник, коснулась им лба Гюльпери.
— Да защитит вас аллах,— растроганно прошептала освобождаемая невольница.
Аннабахт отомкнула дверь юрты и выпустила Гюльпери.
— О господи! Жертвую тебе барана, если ты убережешь нас теперь от беды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111