— Отныне не падай передо мною на колени, а падай ниц...
Взъерепенившийся от очередного поражения извечный соперник Сапы-Шорника в балагурстве Ага-Бешеный уже было собирался ответить чем-то позабористее, но в это время толпе послышались возгласы: «Ораз-хан... Ораз-хан едет... Люди расступились перед правителем, который, въехав толпу, остановил своего коня.
— Над чем так громко смеетесь, почтенные?
— Мы тут спорим, Ораз-хан,— отвечал Сапа-Шорник. Кому ты подаришь иранский трон, мне или Аге-Бешеному?
— Я усажу на него вас обоих,— поддержал шутку хан.
— Э, нет,— заявил Ага-Бешеный.— Вдвоем мы на одном троне не поместимся. У Шорника труд сидячий. У него слишком расплылся его зад...
Новый взрыв хохота привлек к этой группе еще больше народа. Все знали, когда в состязании шутников сходились Сапа-Шорник и Ага-Бешеный, скучно не бывало. Но на этот раз Сапа обманул ожидавших веселья.
— Скажи, Ораз-хан,— спросил он, став серьезным,— и раньше совершались набеги, соберутся, бывало, два-три десятка джигитов и ускачут, а теперь зачем нас так много? Мы подобного еще не видели...
— А видел ты, Сапа, чтобы Гараоглан-хан с такими отборными джигитами приезжал к тебе в гости?
— Нет. Клянусь аллахом, не видел.
— Вот. Потому-то все должны сами догадаться, что на этот раз затевается дело серьезное. Значит, и болтать о нем лишнего не следует.
— Мы видим, Ораз-хан, что дело предстоит нешуточное,— сказал Палат-Меткий.— Но что оно может дать нам?
— Одно могу ответить,— сказал правитель,— может, настанет время, когда и туркмены будут хозяевами своего очага, когда не станет ночных тревог и набегов...
— И для этого нам надо постараться захватить Иран? — спросил Ага-Бешеный, у которого даже сомнения не возникло, под силу ли ему это.
— Нет, храбрый джигит,— тепло отвечал ему правитель Серахса.— Мы не думаем захватывать Иран. В поход мы выступаем под знаменами одного из иранских принцев. Мы союзники с ним в большом деле. Не будь его, не поддержали бы принца наши яшули и я не повел бы вас навстречу битвам...
Довлет сновал по такыру от одной группы людей к другой, жадно вслушивался в разговоры взрослых, словно собирал слова и настроения этих людей себе за пазуху, как самое желанное лакомство. Мальчика одолевали то радость, то сомнения. Во что же превратятся все эти разговоры? Сбудется ли то, что пообещал его народу принц и к чему стремились на совете молла Абдурахман, поэт Молланепес, три хана и многие яшули, или вся эта затея обернется для туркмен новым горем?.. Особенно настраивало Довлета на сомнения смуглое, рябое и постоянно хмурое лицо Палата-Меткого, которого он часто видел в эти в дни в гуще народных сборищ. Мальчик знал, что этот человек вообще редко улыбается. Но в народе он слыл не только очень метким стрелком, способным на скаку с лошади попасть из пистолета за сто шагов в поставленную на ребро монету; люди считали Палата-Меткого еще и мудрым человеком, одним из тех, при ком следует умолкать, когда он начинает говорить...
— Да сопутствует тебе, Ораз-хан, и нам всем удача в задуманном деле,— сказал Палат-Меткий.— Но иранский принц, восставший против своего двоюродного брата, шаха Мухаммеда, не вызывает особого доверия...
— Послушай, дядя Палат,— вступил в разговор Тёч-Гёк,— услышим мы от тебя когда-либо слова: «Вот это мне нравится»?
— У кого ты учился стрельбе, Тёч-Гёк?
— У вас, дядя Палат.
— Так вот, когда твои мысли станут так же метки, как и твои пули, тогда обретешь право вмешиваться в беседу старших.
Горячий молодой военачальник не обиделся на такие слова, наоборот, он даже самодовольно улыбнулся — похвала в меткой стрельбе в его глазах была много выше, чем похвала за умные мысли.
— Тебя приглашали на совет, Палат,— сказал в это время Ораз-хан.
— Я не достиг еще возраста яшули, Ораз-хан. Не мне раскрывать рот, когда говорят старшие,— покосился Палат-Меткий на своего бывшего ученика Тёч-Гёка.— А то, что на совете были молодые, наш поэт Молланепес и молла Абдурахман, так они люди ученые, это не противоречит обычаю...
Довлет сильно покраснел. Выходит, что он, прокравшись за своим дедом на совет, нарушил обычай. Люди говорят: «Кто не чтит обычаев, тот долго не живет...»
— Но спросить о том, что решили на совете, всякий вправе,— продолжал Палат-Меткий.— И я спрашиваю, Ораз-хан, хорошо ли вы подумали о своем народе?
— Думали так, Палат, что наши шапки дымились,— ответил правитель с улыбкой.— Но я не хочу отделываться шуткой, достойный Палат. Мы спорили на совете до хрипоты, а потом
все же пришли к тому, что решили. Только один человек всерьез был против нашего решения...
— Кто? — быстро спросил Палат-Меткий.
— Ходжамшукур-хан.
— Достаточно, Ораз-хан. Дело должно быть очень хорошим, чтобы против него выступил этот человек...
Слушающие разговор одобрительно закивали — дурная слава Ходжамшукур-хана стала притчей на языках у всех.
— Тебя, дядя Палат, невозможно победить ни в стрельбе, ни в споре,— сказал Тёч-Гёк.
Довлет отошел в сторону и отправился слоняться по селению. Благо теперь не надо было сидеть в школе. Их учитель, молла Абдурахман, тоже собирался в поход. Сначала люди удивились: как-никак молла все же. Но Абдурахман был моллой-воином, насколько мудрым советником, настолько и отважным рубакой. Отец Довлета Сердар обрадовался, что молла Абдурахман отправляется с ними; мало ли что случится в далекой стране, ученый человек всегда может понадобиться. Но про себя Сердар решил, насколько это окажется возможным, поберечь в сражениях слишком горячего моллу Абду-рахмана.
Весело жило в эти дни селение Довлета. По улицам разъезжали всадники, разодетые, словно они собирались не на войну, а на той. Джигиты шумно приветствовали друг друга, много шутили, затевали всяческие состязания...
Самый богатый в селении человек, хитромудрый Бегнепес-бай, о котором люди говорили, что и конский помет он может превратить в звонкую монету, устроил пышный пир в честь принца Салара и его военачальников. Дед Довлета Аташир-эфе, хотя его настойчиво звали, на пир не пошел...
Но веселились в селении только мужчины. Дети поглядывали вокруг хотя и с большим любопытством, но с тревогой, а многие женщины уже плакали, и с приближением дня выступления войска в поход число плачей увеличивалось...
За день до выступления в юрте Ораз-хана вновь собрался большой совет. На нем разгорелся спор между военачальниками и старейшинами селений. Первые стремились собрать как можно больше джигитов под свою руку, а вторые не желали, чтобы селения Серахса остались беззащитными.
— Врагам нашим теперь не до нас! У них своих хлопот по горло,— горячась, доказывал Тёч-Гёк.— К тому же кто не знает тяжелую руку мести текинцев!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
Взъерепенившийся от очередного поражения извечный соперник Сапы-Шорника в балагурстве Ага-Бешеный уже было собирался ответить чем-то позабористее, но в это время толпе послышались возгласы: «Ораз-хан... Ораз-хан едет... Люди расступились перед правителем, который, въехав толпу, остановил своего коня.
— Над чем так громко смеетесь, почтенные?
— Мы тут спорим, Ораз-хан,— отвечал Сапа-Шорник. Кому ты подаришь иранский трон, мне или Аге-Бешеному?
— Я усажу на него вас обоих,— поддержал шутку хан.
— Э, нет,— заявил Ага-Бешеный.— Вдвоем мы на одном троне не поместимся. У Шорника труд сидячий. У него слишком расплылся его зад...
Новый взрыв хохота привлек к этой группе еще больше народа. Все знали, когда в состязании шутников сходились Сапа-Шорник и Ага-Бешеный, скучно не бывало. Но на этот раз Сапа обманул ожидавших веселья.
— Скажи, Ораз-хан,— спросил он, став серьезным,— и раньше совершались набеги, соберутся, бывало, два-три десятка джигитов и ускачут, а теперь зачем нас так много? Мы подобного еще не видели...
— А видел ты, Сапа, чтобы Гараоглан-хан с такими отборными джигитами приезжал к тебе в гости?
— Нет. Клянусь аллахом, не видел.
— Вот. Потому-то все должны сами догадаться, что на этот раз затевается дело серьезное. Значит, и болтать о нем лишнего не следует.
— Мы видим, Ораз-хан, что дело предстоит нешуточное,— сказал Палат-Меткий.— Но что оно может дать нам?
— Одно могу ответить,— сказал правитель,— может, настанет время, когда и туркмены будут хозяевами своего очага, когда не станет ночных тревог и набегов...
— И для этого нам надо постараться захватить Иран? — спросил Ага-Бешеный, у которого даже сомнения не возникло, под силу ли ему это.
— Нет, храбрый джигит,— тепло отвечал ему правитель Серахса.— Мы не думаем захватывать Иран. В поход мы выступаем под знаменами одного из иранских принцев. Мы союзники с ним в большом деле. Не будь его, не поддержали бы принца наши яшули и я не повел бы вас навстречу битвам...
Довлет сновал по такыру от одной группы людей к другой, жадно вслушивался в разговоры взрослых, словно собирал слова и настроения этих людей себе за пазуху, как самое желанное лакомство. Мальчика одолевали то радость, то сомнения. Во что же превратятся все эти разговоры? Сбудется ли то, что пообещал его народу принц и к чему стремились на совете молла Абдурахман, поэт Молланепес, три хана и многие яшули, или вся эта затея обернется для туркмен новым горем?.. Особенно настраивало Довлета на сомнения смуглое, рябое и постоянно хмурое лицо Палата-Меткого, которого он часто видел в эти в дни в гуще народных сборищ. Мальчик знал, что этот человек вообще редко улыбается. Но в народе он слыл не только очень метким стрелком, способным на скаку с лошади попасть из пистолета за сто шагов в поставленную на ребро монету; люди считали Палата-Меткого еще и мудрым человеком, одним из тех, при ком следует умолкать, когда он начинает говорить...
— Да сопутствует тебе, Ораз-хан, и нам всем удача в задуманном деле,— сказал Палат-Меткий.— Но иранский принц, восставший против своего двоюродного брата, шаха Мухаммеда, не вызывает особого доверия...
— Послушай, дядя Палат,— вступил в разговор Тёч-Гёк,— услышим мы от тебя когда-либо слова: «Вот это мне нравится»?
— У кого ты учился стрельбе, Тёч-Гёк?
— У вас, дядя Палат.
— Так вот, когда твои мысли станут так же метки, как и твои пули, тогда обретешь право вмешиваться в беседу старших.
Горячий молодой военачальник не обиделся на такие слова, наоборот, он даже самодовольно улыбнулся — похвала в меткой стрельбе в его глазах была много выше, чем похвала за умные мысли.
— Тебя приглашали на совет, Палат,— сказал в это время Ораз-хан.
— Я не достиг еще возраста яшули, Ораз-хан. Не мне раскрывать рот, когда говорят старшие,— покосился Палат-Меткий на своего бывшего ученика Тёч-Гёка.— А то, что на совете были молодые, наш поэт Молланепес и молла Абдурахман, так они люди ученые, это не противоречит обычаю...
Довлет сильно покраснел. Выходит, что он, прокравшись за своим дедом на совет, нарушил обычай. Люди говорят: «Кто не чтит обычаев, тот долго не живет...»
— Но спросить о том, что решили на совете, всякий вправе,— продолжал Палат-Меткий.— И я спрашиваю, Ораз-хан, хорошо ли вы подумали о своем народе?
— Думали так, Палат, что наши шапки дымились,— ответил правитель с улыбкой.— Но я не хочу отделываться шуткой, достойный Палат. Мы спорили на совете до хрипоты, а потом
все же пришли к тому, что решили. Только один человек всерьез был против нашего решения...
— Кто? — быстро спросил Палат-Меткий.
— Ходжамшукур-хан.
— Достаточно, Ораз-хан. Дело должно быть очень хорошим, чтобы против него выступил этот человек...
Слушающие разговор одобрительно закивали — дурная слава Ходжамшукур-хана стала притчей на языках у всех.
— Тебя, дядя Палат, невозможно победить ни в стрельбе, ни в споре,— сказал Тёч-Гёк.
Довлет отошел в сторону и отправился слоняться по селению. Благо теперь не надо было сидеть в школе. Их учитель, молла Абдурахман, тоже собирался в поход. Сначала люди удивились: как-никак молла все же. Но Абдурахман был моллой-воином, насколько мудрым советником, настолько и отважным рубакой. Отец Довлета Сердар обрадовался, что молла Абдурахман отправляется с ними; мало ли что случится в далекой стране, ученый человек всегда может понадобиться. Но про себя Сердар решил, насколько это окажется возможным, поберечь в сражениях слишком горячего моллу Абду-рахмана.
Весело жило в эти дни селение Довлета. По улицам разъезжали всадники, разодетые, словно они собирались не на войну, а на той. Джигиты шумно приветствовали друг друга, много шутили, затевали всяческие состязания...
Самый богатый в селении человек, хитромудрый Бегнепес-бай, о котором люди говорили, что и конский помет он может превратить в звонкую монету, устроил пышный пир в честь принца Салара и его военачальников. Дед Довлета Аташир-эфе, хотя его настойчиво звали, на пир не пошел...
Но веселились в селении только мужчины. Дети поглядывали вокруг хотя и с большим любопытством, но с тревогой, а многие женщины уже плакали, и с приближением дня выступления войска в поход число плачей увеличивалось...
За день до выступления в юрте Ораз-хана вновь собрался большой совет. На нем разгорелся спор между военачальниками и старейшинами селений. Первые стремились собрать как можно больше джигитов под свою руку, а вторые не желали, чтобы селения Серахса остались беззащитными.
— Врагам нашим теперь не до нас! У них своих хлопот по горло,— горячась, доказывал Тёч-Гёк.— К тому же кто не знает тяжелую руку мести текинцев!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111