Глаза разбегаются от разнообразия сортов дынь: голубая сетчатая, чал месек, геок бишир, гарып галдыран, ак-суйтли, гаррыгыз, гуляби, курк гунлук, шекерек... Это все мама, когда-то она у всех соседей выпрашивала по нескольку семечек разных сортов, высушивала их, бережно заворачивала в разные тряпочки и хранила в сундуке, а теперь уже всех соседей наделяет разными семенами. На этом примере она и Довлета учит: мол, всякое доброе дело, сотворенное тобой для других людей, где-то разрастется и к тебе же самому может возвратиться, мол, дали мне когда-то добрые люди семена, а теперь уже я ими всех одариваю. Аташир-эфе обычно ворчит на такие поучения Аннабахт: мол, девчонку из мальчишки делаешь. Но самому Довлету ничего не говорит, выше всего он ценит в своих внуках самостоятельность...
На небольшом бугорке, словно для того чтобы и вправду возвыситься над остальными, осанисто возлежал вахарман-падишах всех дынь. Один внешний вид этого бахчевого владыки чего стоил! Одет в розовато-желтые цвета, поверх как бы натянута ажурного плетения кольчужка, оба конца воинственно заострены, а середина — дородно-выпуклая. А каков он на вкус — пах-пах! — пальчики оближешь. И пусть начнут отрезать тебе уши, ты и тогда не сможешь отвлечься от этого лакомства! А запах! Передать невозможно!
Довлет только дотронулся рукой до стебля этого красавца, как тот сам отделился от стебля и раскололся. Сквозь трещину в дыне стали видны семена оранжевато-желтого цвета. Складным ножом Довлет проворно раскромсал это душистое сокровище, подсовывая лучшие доли своему другу, торопливо запихивая отделяемые от кожуры кусочки и в свой рот.
— Интересно,— заговорил он с набитым ртом,— существует ли на свете что-либо вкуснее?
— Нет, наверно,— кратко ответил ему Сапарак, уписывая дыню за обе щеки.
Съев дыню, мальчики положили в принесенные мешки по нескольку дынь и арбузов и, забросив мешки за спины, двинулись в обратный путь.
— Аюв, Довлетик! — вдруг окликнула сына Аннабахт, которая в это время у своего шалаша пекла чуреки на тандыре.— Я собиралась посылать к вам Айшу. Благо вы сами явились. Захватите с собой горяченькие чуреки.
Приближаясь к хлебным полям, мальчики еще издали услышали гневные выкрики матери Мялика, а когда они подошли поближе, то стали различать слова тетушки Тяджигуль, которая вроде бы ни к кому пока прямо не обращалась, а лишь выкладывала всему белому свету то, что у нее накопилось в душе:
— Ведь каждый человек должен иметь хоть каплю совести. Разве так можно обирать людей, отнимать у них то, на что семья целый год смотрела с надеждой...
— И я говорю, соседка, как это они, без зазрения совести, могли протянуть свои загребущие руки на жалкие клочки чужой земли, на хлеб наш насущный,— отозвалась тетушка Шемшат.
— Могли, подруга! Чтоб руки у них отсохли! — вскричала тетушка Тяджигуль, оторвалась от работы и выпрямилась во весь рост.— Проклятые, умудрились раньше сжать половину твоего собственного хлеба. Аллах, да покарай их за это! Да выйдет им боком богатство, собранное на слезах и крови бедняков!..
— Мать Мялика честит Бегнепес-бая,— попытался объяснить Сапарак.
Но из слов женщин Довлет и сам понял, что говорят они о хлебе, который скосили люди Бегнепес-бая с половины поля каждого из односельчан под тем предлогом, что он выложил для строительства запруды большие деньги, кормил и поил поденщиков...
— Подавиться бы им нашим хлебом, как волки часто давятся костями своих жертв! И находятся же такие мужчины, которые, чтобы угодить Бегнепес-баю, готовы отнять последнее зернышко у вдов и сирот,— сказала тетушка Шемшат.
— Не называй их мужчинами, подруга,— сейчас же откликнулась тетушка Тяджигуль.— Только шакалы способны умыкать сиротское...
Другие дехкане, работавшие поблизости, хотя и были согласны со словами двух соседок, пока отмалчивались: пусть и ограбил их всех Бегнепес-бай, но в свое время они сами ударили с ним по рукам...
А Гулназара-Ножовку, который надзирал за работниками Бегнепес-бая, когда те выкашивали половины людских хлебов, проклятия двух вдов задели за живое. Выкрикивая свои проклятия, обе женщины бросали злобные взгляды именно на него.
— Ты что это ерунду болтаешь, Тяджигуль! — закричал он зло.— Кто у тебя что отнял? Если уважаемый Бегнепес-бай 4 отделил у вас пшеницу, то он взял ее за свои труды и за свои кровные денежки.
— Кровные, говоришь? — ответила вопросом тетушка Тяджигуль.— Правду ты, Ножовка, говоришь! Пока наши мужья за него воюют и кладут свои головы, он грабит их семьи» Так всегда было, так он и теперь поступил. Воистину его деньги чужой кровью пахнут...
— Ты, Тяджигуль, прикрываешься тем, что женщина, и несешь всякую чушь,— заорал Гулназар-Ножовка.— Кто тебя грабит? Или думаешь, что Бегнепес-бай нуждается в клочке твоей паршивой земли? Нашла о чем болтать! Бегнепес-баю аллах щедро дает не одной, а сразу двумя руками...
— Аллаха, Ножовка, не вмешивай в его грязные дела.
Это он сам хватает обеими руками! Не нуждается он, ты говоришь, в моем клочке? Так пусть вернет его! А то слова у вас широкие, а дела такие узкие, что только вам одним и протиснуться можно сквозь них к достатку...
— Ах, подруженька моя, кому-кому, а уж Ножовке-то следует драть горло за Бегнепеса,— послышался со стороны голос тетушки Шемшат, которая, отойдя к меже, наливала себе из кувшина чая в пиалушку.— Он же один из его прихлебал, этот Ножовка. Вылизывает после бая его жирные миски...
Взбешенный от злости, Гулназар-Ножовка метнулся к тетушке Шемшат, но на пути у него с серпом в руке встал Гочму-рат.
— И ты, змееныш, туда же,— остановившись, прохрипел Гулназар-Ножовка.
— Я не туда же,— спокойно ответил Гочмурат.— Я не унизился еще до того, чтоб затевать драку с женщинами. И тебе не советую этого делать...
Но Гулназар-Ножовка его уже не слушал, он отпрыгнул в сторону и, порывшись в своих вещах, выхватил оттуда пистолет...
— Эй, прекратите баловство! — закричал кто-то из работавших поблизости мужчин.
Вокруг люди оставляли свои дела и, выпрямившись, недоуменно поглядывали в сторону Гулназара-Ножовки и Гочму-рата, кое-кто даже сделал несколько неуверенных шагов к месту, где разгорался скандал...
— Сойди с дороги, гнилое семя эфе! — заорал свирепо Гулназар-Ножовка, направив на Гочмурата пистолет.
— Теперь-то я точно не сойду с твоей дороги, мясник,— спокойно отвечал Гочмурат, крепче сжимая в руке серп.— Ты зря взял эту игрушку, мясник. Нет нам теперь пути назад...
Довлет и узнавал и не узнавал своего старшего брата. Раньше Гочмурат и от меньшего бы взбеленился, может быть, даже похлеще Гулназара-Ножовки, который теперь весь дрожал от ярости, что дело оборачивается не по его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111