Вскоре они оказались у мечети. Там было людно. Довлет увидел среди односельчан многих старейшин. Яшули Заман-ага неодобрительно поглядывал на Гарагоча-Бурдюка.
— Э, люди добрые,— вещал тот.— Наши джигиты — самые бесстрашные воины. Я тоже таким был в молодости. Привезут большие богатства, пригонят много пленных и молоденьких пленниц. Все в мире станут бояться нас, текинцев. Может, и дань заставим кого-то нам платить...
— Не то ты говоришь, Гарагоч,— оборвал его гневно Заман-ага.— Не за этим ушли в поход наши джигиты. Пошли они отвоевывать светлый день для туркмен, чтобы кончилась в нашей судьбе эта долгая и кровавая ночь...
— Мы — текинцы! — вскричал Гарагоч-Бурдюк.— Мы — самое сильное племя среди туркмен! Нам и повелевать всеми!
— Доповелевались,— сказал насмешливо Санджар-Палван.— Все века к этому стремились. Распались туркмены на множество племен... Умываются поодиночке кровью. Обо всех туркменах нам пора думать, Гарагоч. Да и в поход за принцем отправились не одни текинцы...
Послышался топот скачущих лошадей. Люди приумолкли, настороженно выжидая, кто к ним приближается. Руки мужчин и юношей по привычке легли на рукоятки сабель и кинжалов...
В той стороне, куда ушло ополчение, показалось облако пыли, а затем все увидели всадников. Но мчались они без криков и гиканья, без ружейной пальбы, как обычно налетали аламанщики. К тому же теперь был ясный день, а разбойники всегда выбирали для налета ночь или предрассветную пору...
— Палат-Меткий! — выкрикнул кто-то из самых зорких. А вскоре и все опознали в переднем всаднике ушедшего на войну земляка, узнали и остальных джигитов.
Подъехав к людям, толпившимся на площади перед мечетью, всадники спешились. Палат-Меткий отыскал глазами в толпе Заман-агу и подошел к нему.
— Что случилось, дорогой Палат? С какой прибыли вестью?
— Какие могут быть сейчас вести, почтенный Заман-ага. Войско еще в пути... Ораз-хан в походе поразмыслил и решил, что нельзя оставлять селение без надежной защиты. Слухи разные витают... Вот он и отправил меня с десятком джигитов под твое начало, Заман-ага...
Умудренный долгой жизнью и участием в вершении дел своего племени, Заман-ага не поверил в пробудившееся благоразумие правителя Серахса, но улыбнулся Палату-Меткому и его джигитам очень приветливо.
— Вся мудрость в аллахе,— сказал он.— Ею аллах наделяет людей по своему выбору. Дальновидно поступил наш хан — значит, он не забыт аллахом при раздаче мудрости...
Позже в селении узнали от возвратившихся джигитов, что Палат-Меткий долго убеждал Ораз-хана и других сердаров в необходимости укрепить оставленное селение, что Ораз-хан не соглашался, а принял такое решение только после того, когда молла Абдурахман сказал то же, что Палат-Меткий»..
Казалось бы, прибыла подмога (одиннадцать крепких джигитов, а среди них лучший текинский стрелок) — можно обрести больше спокойствия. Но люди думали иначе: если, мол, даже Ораз-хан решился ослабить войско и расстался с отрядом джигитов, то положение очень опасно. С тревогой сельчане теперь укладывались спать и тревожные видели сны. Всякий понимал: враги скоро проведают, что основная масса воинов покинула селение. Соблазн для аламанщиков был слишком велик...
Старейшины, эти умудренные великим опытом люди, умевшие не только решать важные для соплеменников дела, но и ободрить острой шуткой народ и вместе со всеми от души посмеяться, теперь ходили с озабоченными лицами.
Как-то Довлет на такыре приблизился к группе сельчан, среди которых были Заман-ага, Санджар-Палван и другие почтенные яшули.
— Не ты один, Санджар, чувствуешь себя теперь вытащенной из панциря черепахой,— говорил Заман-ага.— Теперь всем нам надо быть настороже. Пореже вспоминать о длинных караванах лет за спиной да почаще проверять оружие...
— Уж не начал ли ты считать меня трусом, почтенный Заман-ага,— ответил Санджар-Палван.— Кажется, наши караваны все время шагали рядом — и под ярким солнцем, и во времена свирепых самумов... Не поставь нас доля проводниками идущих сзади, не увидел бы ты на моем лице уныния...
— Ты не так меня понял, уважаемый Санджар-Палван. Кто не знает, каким ты был славным джигитом, да и теперь еще им остаешься. Я говорю, что твое уныние имеет способность садиться на лица других. Наше дело — вселять в людей веру... Беда наша с тобой в том, что в свое время мы были только хорошими джигитами, а теперь нам тут нужен настоящий сердар. Быть может, еще лучший, чем его отец,— указал Заман-ага на стоявшего поблизости Довлета.— Потому что нас осталось очень мало...
— А чем не сердар его дед?
— Стар он, как и мы.
— Не все старое одинаково, почтенный Заман-ага,— сказал Санджар-Палван.— Взгляни на нашу мечеть. Никто не знает, сколько ей лет. А какая из самых новых юрт простоит дольше ее?
Другие яшули согласно закивали на эти слова.
— Это теперь Аташир-эфе выказывает свой норов,— продолжал Санджар-Палван.— И пускай. Каждый может иметь свой характер. Но если нагрянут враги, он еще себя покажет... Да и Палат-Меткий со своими джигитами теперь при нас... И ты прав, достойный Заман-ага, люди не должны походить на ворон, что расхаживают с обвисшими крыльями в непогоду...
После отъезда моллы Абдурахмана на толстые и скрипучие двери глинобитного здания школы навесили огромный замок, и школьники обрели полную свободу. Этому были рады большинство мальчишек. Больше всех возликовал Шамурат, сын Гурда-Долговязого, который был большим проказником, за что ему всегда перепадало больше всех розг. Однако школу он недолюбливал не только из-за наказаний, их он сносил терпеливее других. Велназар-ахун1, обливаясь потом, долго стегал Шамурата немощной рукой, а потом мальчишка поднимался с пола, отряхивался от пыли и, улыбаясь, шел на свое место, готовый к новым проказам. Не любил школу Шамурат потому, что ему просто было тесно в четырех стенах, словно юному хищнику в клетке,— он так и рвался на волю... Човдур и Гуд-жук ненавидели школу из-за своей тупости. Как бы они оба ни старались, ничего и никогда не могли запомнить. Сердобольные матери пришили сыновьям изнутри их халатов на спинах по куску меха от старых тулупов. Когда Човдура или Гуд-жука пороли, меховые подкладки смягчали удары розг... Радовались закрытию школы и Дангатар, и Мейлис. Хотя память у этих мальчишек была хорошая, но их мучило то, что они не умели правильно произносить слова. Языки их спотыкались, словно ноги человека, бегущего по пашне. Будучи не в состоянии овладеть правильным произношением и подметив, что их ответы вызывают в классе смех, мальчишки стали еще и нарочно коверкать разные слоза. Постепенно этой болезнью заразились многие талебе .
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
— Э, люди добрые,— вещал тот.— Наши джигиты — самые бесстрашные воины. Я тоже таким был в молодости. Привезут большие богатства, пригонят много пленных и молоденьких пленниц. Все в мире станут бояться нас, текинцев. Может, и дань заставим кого-то нам платить...
— Не то ты говоришь, Гарагоч,— оборвал его гневно Заман-ага.— Не за этим ушли в поход наши джигиты. Пошли они отвоевывать светлый день для туркмен, чтобы кончилась в нашей судьбе эта долгая и кровавая ночь...
— Мы — текинцы! — вскричал Гарагоч-Бурдюк.— Мы — самое сильное племя среди туркмен! Нам и повелевать всеми!
— Доповелевались,— сказал насмешливо Санджар-Палван.— Все века к этому стремились. Распались туркмены на множество племен... Умываются поодиночке кровью. Обо всех туркменах нам пора думать, Гарагоч. Да и в поход за принцем отправились не одни текинцы...
Послышался топот скачущих лошадей. Люди приумолкли, настороженно выжидая, кто к ним приближается. Руки мужчин и юношей по привычке легли на рукоятки сабель и кинжалов...
В той стороне, куда ушло ополчение, показалось облако пыли, а затем все увидели всадников. Но мчались они без криков и гиканья, без ружейной пальбы, как обычно налетали аламанщики. К тому же теперь был ясный день, а разбойники всегда выбирали для налета ночь или предрассветную пору...
— Палат-Меткий! — выкрикнул кто-то из самых зорких. А вскоре и все опознали в переднем всаднике ушедшего на войну земляка, узнали и остальных джигитов.
Подъехав к людям, толпившимся на площади перед мечетью, всадники спешились. Палат-Меткий отыскал глазами в толпе Заман-агу и подошел к нему.
— Что случилось, дорогой Палат? С какой прибыли вестью?
— Какие могут быть сейчас вести, почтенный Заман-ага. Войско еще в пути... Ораз-хан в походе поразмыслил и решил, что нельзя оставлять селение без надежной защиты. Слухи разные витают... Вот он и отправил меня с десятком джигитов под твое начало, Заман-ага...
Умудренный долгой жизнью и участием в вершении дел своего племени, Заман-ага не поверил в пробудившееся благоразумие правителя Серахса, но улыбнулся Палату-Меткому и его джигитам очень приветливо.
— Вся мудрость в аллахе,— сказал он.— Ею аллах наделяет людей по своему выбору. Дальновидно поступил наш хан — значит, он не забыт аллахом при раздаче мудрости...
Позже в селении узнали от возвратившихся джигитов, что Палат-Меткий долго убеждал Ораз-хана и других сердаров в необходимости укрепить оставленное селение, что Ораз-хан не соглашался, а принял такое решение только после того, когда молла Абдурахман сказал то же, что Палат-Меткий»..
Казалось бы, прибыла подмога (одиннадцать крепких джигитов, а среди них лучший текинский стрелок) — можно обрести больше спокойствия. Но люди думали иначе: если, мол, даже Ораз-хан решился ослабить войско и расстался с отрядом джигитов, то положение очень опасно. С тревогой сельчане теперь укладывались спать и тревожные видели сны. Всякий понимал: враги скоро проведают, что основная масса воинов покинула селение. Соблазн для аламанщиков был слишком велик...
Старейшины, эти умудренные великим опытом люди, умевшие не только решать важные для соплеменников дела, но и ободрить острой шуткой народ и вместе со всеми от души посмеяться, теперь ходили с озабоченными лицами.
Как-то Довлет на такыре приблизился к группе сельчан, среди которых были Заман-ага, Санджар-Палван и другие почтенные яшули.
— Не ты один, Санджар, чувствуешь себя теперь вытащенной из панциря черепахой,— говорил Заман-ага.— Теперь всем нам надо быть настороже. Пореже вспоминать о длинных караванах лет за спиной да почаще проверять оружие...
— Уж не начал ли ты считать меня трусом, почтенный Заман-ага,— ответил Санджар-Палван.— Кажется, наши караваны все время шагали рядом — и под ярким солнцем, и во времена свирепых самумов... Не поставь нас доля проводниками идущих сзади, не увидел бы ты на моем лице уныния...
— Ты не так меня понял, уважаемый Санджар-Палван. Кто не знает, каким ты был славным джигитом, да и теперь еще им остаешься. Я говорю, что твое уныние имеет способность садиться на лица других. Наше дело — вселять в людей веру... Беда наша с тобой в том, что в свое время мы были только хорошими джигитами, а теперь нам тут нужен настоящий сердар. Быть может, еще лучший, чем его отец,— указал Заман-ага на стоявшего поблизости Довлета.— Потому что нас осталось очень мало...
— А чем не сердар его дед?
— Стар он, как и мы.
— Не все старое одинаково, почтенный Заман-ага,— сказал Санджар-Палван.— Взгляни на нашу мечеть. Никто не знает, сколько ей лет. А какая из самых новых юрт простоит дольше ее?
Другие яшули согласно закивали на эти слова.
— Это теперь Аташир-эфе выказывает свой норов,— продолжал Санджар-Палван.— И пускай. Каждый может иметь свой характер. Но если нагрянут враги, он еще себя покажет... Да и Палат-Меткий со своими джигитами теперь при нас... И ты прав, достойный Заман-ага, люди не должны походить на ворон, что расхаживают с обвисшими крыльями в непогоду...
После отъезда моллы Абдурахмана на толстые и скрипучие двери глинобитного здания школы навесили огромный замок, и школьники обрели полную свободу. Этому были рады большинство мальчишек. Больше всех возликовал Шамурат, сын Гурда-Долговязого, который был большим проказником, за что ему всегда перепадало больше всех розг. Однако школу он недолюбливал не только из-за наказаний, их он сносил терпеливее других. Велназар-ахун1, обливаясь потом, долго стегал Шамурата немощной рукой, а потом мальчишка поднимался с пола, отряхивался от пыли и, улыбаясь, шел на свое место, готовый к новым проказам. Не любил школу Шамурат потому, что ему просто было тесно в четырех стенах, словно юному хищнику в клетке,— он так и рвался на волю... Човдур и Гуд-жук ненавидели школу из-за своей тупости. Как бы они оба ни старались, ничего и никогда не могли запомнить. Сердобольные матери пришили сыновьям изнутри их халатов на спинах по куску меха от старых тулупов. Когда Човдура или Гуд-жука пороли, меховые подкладки смягчали удары розг... Радовались закрытию школы и Дангатар, и Мейлис. Хотя память у этих мальчишек была хорошая, но их мучило то, что они не умели правильно произносить слова. Языки их спотыкались, словно ноги человека, бегущего по пашне. Будучи не в состоянии овладеть правильным произношением и подметив, что их ответы вызывают в классе смех, мальчишки стали еще и нарочно коверкать разные слоза. Постепенно этой болезнью заразились многие талебе .
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111