..
Никто из джигитов Сердара даже и не отметил, что самих их чуть больше сорока, а врагов перед ними слишком много. Сабли из ножен вон — ив атаку! Каждый стремился в самую гущу сечи. Самые отчаянные всегда в сражении были настроены на то, чтобы лично сразить какого-либо вражеского предводителя. Бывало и такое, что в разгар сечи туркменские воины затевали рубку и между собой из-за знатного врага...
На этот раз отличился Ага-Бешеный. Хотя его и полоснул какой-то сербаз саблей по лицу, отчего сразу обвисла левая щека, но он, не обратив внимания на рану, в свирепом выпаде на правую сторону пронзил насквозь своей саблей командовавшего сотней сербазов дородного и богато одетого наиба. Его заместитель, круглощекий толстяк с пышными усами, не успел возрадоваться своему внезапному возвышению, как в него разрядил свой пистолет Сердар...
Мстя за убитого на его глазах друга Пурли-Наездиика, Шихмурат-Великан искромсал саблей двоих сербазов, но и сам был тут же сражен пулей в горло...
Потеряв сразу обоих своих предводителей, сербазы шаха дрогнули и заметались, разворачивая своих лошадей, чтобы обратиться в бегство. Сами уже обессилевшие, туркменские воины очень хорошо умели использовать смятение, зарождавшееся в рядах врага. Всего лишь время, необходимое для того, чтобы ловкому кузнецу подковать одного коня, длилась эта стычка, а встреченная джигитами Сердара группа шахских конников перестала существовать. И только около дюжины сербазов, лихорадочно настегивавших и пришпоривавших своих коней, которых Сердар не позволил преследовать, ускакали прочь в таком страхе, будто бы им только что довелось побывать в аду...
Но были потери и в рядах текинцев. Среди множества поверженных врагов туркмены отыскали тела Пурли-Наезд-ника, Шихмурата-Великана, Годека, Чарыназара-Палвана и стременного Гараоглан-хана Ходжакули...
И в третий раз за этот день молла Абдурахман был вынужден раскрыть Коран над свежими могилами на туркменском кладбище, возникшем неподалеку от Мешхеда...
Глава вторая ИГРАЛИ В ШАХМАТЫ НА СТАВКИ...
Огромное государство Иран переживало мрачный период в те годы. Пропасть между его верхними и низшими слоями населения была уже столь широка, что одни других как бы и видеть перестали. Всю глубину разделявшей верхи и низы пропасти естественно заполняло среднее, мелкое и мельчайшее чиновничество, низовое и среднее духовенство, владельцы цехов и мастерских, разных степеней землевладельцы, ростовщики всех мастей, судейские, откровенные грабители и авантюристы... Низы, насколько это было возможно, стремились держаться от этих людей подальше, а верхи, занятые собственными интересами, не давали себе труда хотя бы присмотреться к этой прослойке общества. А что творилось в тиши и во мраке ее глубин, куда не проникали ни мораль, ни совесть, ни закон, вообще оставалось тайной за семью замками и семью печатями...
А между тем полновластная в своей многочисленности середина, обуреваемая беспредельной жаждой обогащения, мздоимством, казнокрадством и коррупцией, не только высасывала все соки из низов, но и разъедала устои всего государства...
Еще более усугубляла эти печальные обстоятельства неизлечимая болезнь падишаха. Шах Ирана Мухаммед, уже не имея сил да и желания трудиться для блага своих подданных, в то же время не желал выпустить из своих рук прерогатив верховной власти, которая в благословенном Иране была тогда безмежной и безбрежной. Любой из подданных, даже тот, кто обладал правом завтра самому усесться на трон, сегодня мог по одному мановению руки шаха вознестись на виселицу или сложить свою голову на плахе...
О властелины вселенной! О повелители! О владыки! В преддверии возвышения своего порою вы и сами возмущаетесь безграничной властью, какую вкладывает судьба в руки одного человека над себе подобными, но стоит вам достичь того же, как вы уж позабыли свои благородные возмущения и с легкой совестью вершите человеческие судьбы...
Утративший способность воспринимать реалии бытия, снедаемый лишь ложным сознанием своего величия, подвластный только угасающему естеству, прихотям и капризам, шах Мухаммед превратился в конце жизни в трухлявого идола, на которого его приближенные, зная пристрастие шаха ко всему блестящему, раболепно навешивали всевозможные драгоценные безделушки, делая вид, что поклоняются ему и на него молятся, в душе презирая догнивающую развалину...
По повелению шаха из разных стран Европы и остального мира были приглашены искуснейшие врачи, табибы и даже прославившиеся заклинатели и знахари. Все они старались показать, что усердно лечат его, но никто не дерзнул вымолвить слова о близком смертном часе падишаха — это могло стать причиной того, что сам ты не прожил бы и часа...
В предвидении грядущей перемены властелина в Иран со всего света устремились иностранные агенты, представители торговых и промышленных фирм, лазутчики и авантюристы. Шах Мухаммед ненавидел англичан. Как и у отдельных людей, так заведено у целых держав: когда вы с кем-то не ладите, то ищете опоры у других. Поэтому во время правления шаха Мухаммеда в Иране известных успехов добилась русская дипломатия. Но и англичане, совсем недавно потерпевшие поражение в Афганистане, не намеревались в Иране уступать позиции русскому царю. Вскоре они сыскали фигуру, с которой связывали свои колонизаторские устремления. Фигурой этой и был принц Салар, двоюродный брат немощного шаха Мухаммеда, имевший меньше прав взойти на трон, чем их было у его соперников, а потому и вознамерившийся занять трон силой, подняв мятеж...
Примкнувшие к мятежу туркменские ханы видели, что их предводитель жаждет стать в своей стране падишахом, догадывались и о его связях с англичанами, но это не вызывало у них тревоги, ибо, по убеждению ханов, ни с какой стороны не угрожало их интересам. Если победит Салар, у них достаточно сил, чтобы не позволить новому шаху опуститься до неблагодарности. А когда хочешь победить, будешь рад любому союзнику. Привлек же принц Салар на свою сторону их, туркмен, отчего же не принять помощь от англичан?.. Если же принц Салар потерпит поражение, туркмены уйдут в свои степи и будут жить, как жили. Что же, если устоявшее правительство Ирана будет питать к ним злобу за участие в мятеже, оно и до этого не выказывало к туркменским племенам особой любви. Правы оказались мечтатели, молла Абдурахман и его друг, поэт Молланепес, сошлись разные племена туркмен вместе, и нет раздоров ни между рядовыми джигитами, ни промеж ханов и военачальников. Любезны гут, на чужой земле, все туркменские роды и кланы одни с другими, спешат оказывать услуги, часто с уроном для себя, будто и не было меж отдельными племенами никогда пролитой крови.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
Никто из джигитов Сердара даже и не отметил, что самих их чуть больше сорока, а врагов перед ними слишком много. Сабли из ножен вон — ив атаку! Каждый стремился в самую гущу сечи. Самые отчаянные всегда в сражении были настроены на то, чтобы лично сразить какого-либо вражеского предводителя. Бывало и такое, что в разгар сечи туркменские воины затевали рубку и между собой из-за знатного врага...
На этот раз отличился Ага-Бешеный. Хотя его и полоснул какой-то сербаз саблей по лицу, отчего сразу обвисла левая щека, но он, не обратив внимания на рану, в свирепом выпаде на правую сторону пронзил насквозь своей саблей командовавшего сотней сербазов дородного и богато одетого наиба. Его заместитель, круглощекий толстяк с пышными усами, не успел возрадоваться своему внезапному возвышению, как в него разрядил свой пистолет Сердар...
Мстя за убитого на его глазах друга Пурли-Наездиика, Шихмурат-Великан искромсал саблей двоих сербазов, но и сам был тут же сражен пулей в горло...
Потеряв сразу обоих своих предводителей, сербазы шаха дрогнули и заметались, разворачивая своих лошадей, чтобы обратиться в бегство. Сами уже обессилевшие, туркменские воины очень хорошо умели использовать смятение, зарождавшееся в рядах врага. Всего лишь время, необходимое для того, чтобы ловкому кузнецу подковать одного коня, длилась эта стычка, а встреченная джигитами Сердара группа шахских конников перестала существовать. И только около дюжины сербазов, лихорадочно настегивавших и пришпоривавших своих коней, которых Сердар не позволил преследовать, ускакали прочь в таком страхе, будто бы им только что довелось побывать в аду...
Но были потери и в рядах текинцев. Среди множества поверженных врагов туркмены отыскали тела Пурли-Наезд-ника, Шихмурата-Великана, Годека, Чарыназара-Палвана и стременного Гараоглан-хана Ходжакули...
И в третий раз за этот день молла Абдурахман был вынужден раскрыть Коран над свежими могилами на туркменском кладбище, возникшем неподалеку от Мешхеда...
Глава вторая ИГРАЛИ В ШАХМАТЫ НА СТАВКИ...
Огромное государство Иран переживало мрачный период в те годы. Пропасть между его верхними и низшими слоями населения была уже столь широка, что одни других как бы и видеть перестали. Всю глубину разделявшей верхи и низы пропасти естественно заполняло среднее, мелкое и мельчайшее чиновничество, низовое и среднее духовенство, владельцы цехов и мастерских, разных степеней землевладельцы, ростовщики всех мастей, судейские, откровенные грабители и авантюристы... Низы, насколько это было возможно, стремились держаться от этих людей подальше, а верхи, занятые собственными интересами, не давали себе труда хотя бы присмотреться к этой прослойке общества. А что творилось в тиши и во мраке ее глубин, куда не проникали ни мораль, ни совесть, ни закон, вообще оставалось тайной за семью замками и семью печатями...
А между тем полновластная в своей многочисленности середина, обуреваемая беспредельной жаждой обогащения, мздоимством, казнокрадством и коррупцией, не только высасывала все соки из низов, но и разъедала устои всего государства...
Еще более усугубляла эти печальные обстоятельства неизлечимая болезнь падишаха. Шах Ирана Мухаммед, уже не имея сил да и желания трудиться для блага своих подданных, в то же время не желал выпустить из своих рук прерогатив верховной власти, которая в благословенном Иране была тогда безмежной и безбрежной. Любой из подданных, даже тот, кто обладал правом завтра самому усесться на трон, сегодня мог по одному мановению руки шаха вознестись на виселицу или сложить свою голову на плахе...
О властелины вселенной! О повелители! О владыки! В преддверии возвышения своего порою вы и сами возмущаетесь безграничной властью, какую вкладывает судьба в руки одного человека над себе подобными, но стоит вам достичь того же, как вы уж позабыли свои благородные возмущения и с легкой совестью вершите человеческие судьбы...
Утративший способность воспринимать реалии бытия, снедаемый лишь ложным сознанием своего величия, подвластный только угасающему естеству, прихотям и капризам, шах Мухаммед превратился в конце жизни в трухлявого идола, на которого его приближенные, зная пристрастие шаха ко всему блестящему, раболепно навешивали всевозможные драгоценные безделушки, делая вид, что поклоняются ему и на него молятся, в душе презирая догнивающую развалину...
По повелению шаха из разных стран Европы и остального мира были приглашены искуснейшие врачи, табибы и даже прославившиеся заклинатели и знахари. Все они старались показать, что усердно лечат его, но никто не дерзнул вымолвить слова о близком смертном часе падишаха — это могло стать причиной того, что сам ты не прожил бы и часа...
В предвидении грядущей перемены властелина в Иран со всего света устремились иностранные агенты, представители торговых и промышленных фирм, лазутчики и авантюристы. Шах Мухаммед ненавидел англичан. Как и у отдельных людей, так заведено у целых держав: когда вы с кем-то не ладите, то ищете опоры у других. Поэтому во время правления шаха Мухаммеда в Иране известных успехов добилась русская дипломатия. Но и англичане, совсем недавно потерпевшие поражение в Афганистане, не намеревались в Иране уступать позиции русскому царю. Вскоре они сыскали фигуру, с которой связывали свои колонизаторские устремления. Фигурой этой и был принц Салар, двоюродный брат немощного шаха Мухаммеда, имевший меньше прав взойти на трон, чем их было у его соперников, а потому и вознамерившийся занять трон силой, подняв мятеж...
Примкнувшие к мятежу туркменские ханы видели, что их предводитель жаждет стать в своей стране падишахом, догадывались и о его связях с англичанами, но это не вызывало у них тревоги, ибо, по убеждению ханов, ни с какой стороны не угрожало их интересам. Если победит Салар, у них достаточно сил, чтобы не позволить новому шаху опуститься до неблагодарности. А когда хочешь победить, будешь рад любому союзнику. Привлек же принц Салар на свою сторону их, туркмен, отчего же не принять помощь от англичан?.. Если же принц Салар потерпит поражение, туркмены уйдут в свои степи и будут жить, как жили. Что же, если устоявшее правительство Ирана будет питать к ним злобу за участие в мятеже, оно и до этого не выказывало к туркменским племенам особой любви. Правы оказались мечтатели, молла Абдурахман и его друг, поэт Молланепес, сошлись разные племена туркмен вместе, и нет раздоров ни между рядовыми джигитами, ни промеж ханов и военачальников. Любезны гут, на чужой земле, все туркменские роды и кланы одни с другими, спешат оказывать услуги, часто с уроном для себя, будто и не было меж отдельными племенами никогда пролитой крови.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111