— Не к лицу мужчине в этом мире ходить в печали, мо сын.
— Мне трудно с тобой расставаться, отец.
— Мне тоже нелегко. Но главным для мужчины на всю его жизнь должно стать слово «надо».
Сердар ушел в юрту, но вскоре возвратился с маленьким пистолетом в руке.
— Он заряжен,— сказал Сердар.— Возьми, мой Довлет, это оружие, и пускай оно всегда лежит у тебя под подушкой.
— Хорошо, отец,— ответил мальчик, принимая пистолет.
— И знай, сын, твое дело теперь вместе со старшим братом оберегать мать, младших сестренку с братишкой и свой дом...
Как легко сразу стало на душе Довлета от слов отца! Сколько он терзался, искал ответа на вопрос: какая может быть сейчас польза от него? Отец показал ему его дело. Нет, он не только будет помогать своим близким во всем, но и соседку Огул-сабыр-эдже не забудет...
— И не надо печалиться, мой Довлет,— повторил отец на прощание.
А это значило, что мир создан не для хлюпиков. В их селении считалось, что печаль — признак слабости. Неужто он, Довлет, так раскис, что это стало видно со стороны? Нет, быть слабым он не хотел. Но как же стать сильным? Как сделать, чтобы и у него были такие же твердые мускулы, как у старшего брата Гочмурата? Не налепишь же их себе из глины... Вот только быть таким грубым, как Гочмурат, Довлет не хотел. Как часто старший брат обижал их маму...
Мальчик взглянул на военачальников, к которым на боевом коне подъехал его отец. Сердар что-то сказал Говшут-хану, и тот рассмеялся. Глядя на его лицо, можно было подумать, что этот человек ничем не озабочен. А как раскатисто рассмеялся над шуткой Ораз-хан! Но заразительнее всех смеялся Гараог-лан-хан, слова Сердара пришлись ему очень по душе...
Довлет заметил, что, глядя на своих предводителей, заулыбались и воины вокруг...
Многие уходили в поход с улыбкой, но встречались в толпе воинов и опечаленные лица. Как ни удивительно, Довлет заметил печаль и на лице известного весельчака Сапы-Шорника. Его вечно смеющиеся глаза теперь грустно смотрели на юрты родного селения, словно шорник навсегда с ними прощался. А вот неулыбчивый Палат-Меткий, наоборот, громко смеялся в гуще джигитов. «К чему бы это? — подумал Довлет.— Неужели такие события способны переворачивать все вверх дном?..»
Лишь только мать Довлета успела произнести заклинание:
Приношу в жертву аллаху четыре барана. Пусть он возвратит всех джигитов целыми и невредимыми!» — как войска высту-пили в путь...
В этот момент возвратилась к Сапе-Шорнику его обычная веселость.
— Э-хе-хей! Джигиты, возрадуйтесь. Каждый из вас привезет себе по молодой красавице! — прокричал он.
— А что ты с ней станешь делать, Сапа? — спросил Палат-Меткий.
— Как что? — поспешил ответить за Сапу-Шорника Ага-Бешеный.— Он станет на ней примерять уздечки, которые он делает...
Еще не успели едущие рядом с ними джигиты отсмеяться, как у Сапы-Шорника уже был готов ответ.
— Это верно, Ага-Бешеный,— притворно покладисто сказал он.— Я-то еще способен взнуздать своих жен, а вот твои катаются верхом на тебе...
Мощный взрыв мужского хохота было последнее, что осталось в памяти Довлета от удалявшейся навстречу неизвестности конницы...
Глава четвертая
ШКОЛА ЗАКРЫЛАСЬ, ЖИЗНЬ УЧИТ...
В первые дни после ухода ополчения селение Багши жило весело и возбужденно. Народ уверовал, что через эту большую войну будут обретены мир и благополучие. Баи ожидали, что воины вернутся из похода с богатой добычей, большая часть которой теми или иными путями уляжется в их сундуках. Простые люди, привыкшие видеть путь к процветанию семей только через свое трудолюбие, надеялись, что этот поход каким-то образом избавит их от разбойных набегов и разорений...
— Соседка Аннабахт! Соседка Аннабахт,— раздался как-то утром пронзительный женский голос во дворе.
Довлет выбежал из юрты вслед за матерью. К их жилищу приближалась самая большая в селении сплетница, гадалка и повитуха Бибигюль, еще не старая женщина с бегающими глазами, в которых Довлет всегда прочитывал три ярко выраженных чувства: зависть, жадность и безграничное любопытство...
— Я вам на бобах гадала, соседка Аннабахт,— затараторила Бибигюль.— Из похода ваш муж возвратится благополучно! Падишаха они там свергнут. Муж твой сразу станет великим человеком, то ли самим шахом, то ли его приближенным!.. Л если ни то и ни другое, то обязательно привезет домой добычу на целом караване верблюдов. Да! Только...
— Что только?! — испугалась пророчества гадалки и задрожала мать Довлета; в селении знали, что предсказания этой злоязыкой ведьмы часто сбывались.— Не надо нам ни твоего ханства, ни добычи. Говори скорее, Бибигюль, что кроется за твоим «только»?..
— Не хотелось бы мне огорчать вас, соседка Аннабахт,— отвечала гадалка голосом, вовсе не выражавшим сожаления,— но бобы так показали... Бобы никогда не врут...
— Что они показали? Говори, не мучай!..
— Что Сердар ваш будет ранен...
— Вай! Типун тебе на язык,— вскричала Аннабахт.— Лучше бы ты сварила свои бобы и съела их. Кто просил гадать тебя на моего Сердара? Будь ты неладна со своим карканьем...
— Успокойся, соседка Аннабахт. Любую рану твоему мужу я сама вылечу. Мужчины для того и созданы, чтобы наносить и получать раны... А от богатой добычи ты не отмахивайся. И меня тогда не забудь,— гнула свое гадалка.— Возрадуйся! Ты, быть может, станешь прясть шерсть для ковров, сидя на шахском троне. Ты ведь старшая жена Сердара...
— Тут! Тут он, мой трон! В этой юрте,— указала мать Довлета на свое жилище.— Другого мне не надо! И пусть аллах возвратит моего Сердара сюда, в эту юрту, невредимым... Уходи теперь, Бибигюль, уходи. Вай, аллах! Ты впустила змею в мое сердце, сказав, что Сердара ранят...
— Прощай, соседка Аннабахт. Не забудь же меня, когда Сердар явится с добычей. Мы, бедные люди, всему будем рады: и ковру иранскому, и посуде серебряной, и коню со сбруей, и невольнице работящей...
— Шайтан принес эту ворону с ее карканьем,— сказала Аннабахт, когда Бибигюль удалилась.
А Довлет подумал, что их соседка и вправду похожа на неспособную взлететь ворону, когда она удалялась от них, размахивая широкими рукавами черной одежды, похожими на подрезанные крылья...
Натаскав воды соседке Огулсабыр-эдже, Довлет выбежал на улицу. Верный пес Евбасар, хотя и любил его больше всех, повел от радости глазами и кончиком хвоста, но как лежал у входа в загон для скота, так и остался лежать, чтобы не подумали, будто он выпрашивает подачку. И даже когда Довлет сунул ему кусок лепешки, Евбасар вначале благодарно лизнул руку мальчика, а потом уже взял угощение. Будь сейчас в загоне овцы, пес ни за что не покинул бы двор, но отару угнал на пастбище Гочмурат, взяв с собой другую собаку, и Евбасар, изогнув хвост кольцом, побежал за Довлетом по улице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111