Среди всадников Довлет сразу узнал Байсахата, он был особенно свиреп с пленниками, и его нагайка чаще других свистела в воздухе, ударяя то взобравшуюся на верх оврага овцу, то слишком громко причитающую пленницу...
— Негодяи! Что с людьми творят,— вдруг раздался громкий голос проезжавшего поблизости верхом на пегой лошадке Санджара-Палвана.
Но охранявшие пленников всадники сделали вид, что не услышали, никто из них не посмел ответить на оскорбление знаменитого борца, который на саблях тоже всегда выходил победителем...
Довлет, увидев Санджара-Палвана, вздрогнул, втянул голову в плечи и не осмелился поздороваться со своим учителем, ибо его угнетал стыд за содеянное близкими...
«Но при чем же здесь я?» — спросил себя мальчик, когда старый богатырь проехал. «Но за каждого из нас, сынок, в ответе весь наш род»,— припомнил он слова своей матери, которые теперь в сознании прозвучали громче и суровее, чем когда Аннабахт их произнесла вслух. Значит, все эти проклятия, которые сейчас выкрикивают на дне оврага обездоленные его родственниками люди, падают и на его голову, с ужасом подумал о себе как о постороннем Довлет. «Я сам себе стал чужим!
Вот что натворили Гочмурат и дедушка»,— сокрушался мальчик, проходя вдоль страшного оврага. Будь у него власть или сила, он бы немедленно разогнал отсюда охранявших добычу аламанщиков, а пленников отпустил по домам. Но ни силы, ни власти у Довлета не было...
И тут мальчик вспомнил: хотя по отцу он родился на свет сыном бега, но по матери он — сын рабыни. Еще молоденькой девушкой Аннабахт была захвачена Аташиром-эфе во время одного из набегов. Это потом ее взял себе в жены сын Аташира Сердар. «Но какое-то время мама моя испытывала такие же терзания, как и эти несчастные»,— подумал мальчик, глядя на рыдающих в овраге женщин и девушек.
Довлет и так очень любил своего отца. Но теперь, над этим страшным оврагом, он проникся еще более глубоким уважением к нему. Отец никогда не занимался аламаном и постоянно ссорился с дедом Довлета за то, что тот принимает участие в разбойных набегах, да еще гордится положением признанного и удачливого предводителя аламанщиков.
Довлет хорошо понимал, что его отец выступил на войну с целью, близкой всем жителям их селения,— положить конец грабительским набегам недобрых соседей. Выступление за народное дело трудное, но благородное. После ухода отца мальчик смело смотрел людям в глаза. И люди относились к нему с почтением.
А дед поступил совсем не так. Теперь Довлета терзала совесть, а люди, которых он больше всего уважал, при виде его либо хмурились, либо отворачивались. Да и сам Довлет, увидев идущего навстречу человека, невольно опускал глаза и стремился либо побыстрее пройти мимо, либо шмыгнуть куда-то в сторону, свернув со своего пути...
Собираясь в поход, его отец рассылал во все стороны гонцов, призывая джигитов на битву за правое дело. Он выехал из дома в ясный день, на виду у всех гордо восседая на своем боевом коне под развевающимся зеленым стягом, провожаемый восхищенными взглядами мальчишек и одобрительными возгласами стариков и женщин...
А его дед и старший брат вместе с другими разбойниками готовились к своему делу тайком от людей и выехали под покровом ночной темноты, скрываясь в оврагах и густых зарослях кустарника. У них не было ни провожающих, ни доброжелателей, которые пожелали бы им доброго пути, успехов и благополучного возвращения. Никто не поинтересовался, куда они едут и когда вернутся. Не встретили их и поздравления с благополучным возвращением...
Довлет угрюмо зашагал к дому Сапарака, в свой дом ему сейчас возвращаться не хотелось. Обычай велит уважать старших, тем более родного деда. А как его уважать, когда Довлет только что своими глазами увидел стольких людей, которые проклинают его деда? Какое-то время он хотел не видеть Аташира-эфе и своего старшего брата...
Гюльсенем встретила Довлета, как всегда, приветливо. Она усадила его на кошму и налила козий чай.
— Вай, Довлет-джан, что-то ты бледный и грустный сегодня. Благополучно ли возвратились дедушка и старший брат?
Мальчик видел, как искренне сочувствует Гюльсенем. Почувствовала она, что упоминание деда и брата для Довлета неприятно, но того требовал от хозяйки дома обычай.
— Да, они вернулись,— промямлил Довлет.
— Мама небось ругает их?
— А толку, что ругает. Они только ухмыляются на ее слова...
— Других можно понять, их богатство ослепляет,— хлопоча у очага, стала рассуждать Гюльсенем.— Но Гочмурату-то, безусому юнцу, на что сдался этот аламан? Ведь он не жадный вовсе. Он из таких, кто и последнюю рубаху может отдать нищему. Я правду говорю, Довлетик?
— Правду. Не жадный он,— грустно ответил мальчик.
— Конечно, он в набег пошел из озорства. Не знает, куда силу девать.
— Уж лучше бы мама отпустила его на войну с отцом,— сказал Довлет с горечью.— Если бы погиб там, так со славой. А тут чужие люди бросили бы его тело на растерзание шакалам...
— Негоже, Довлет-джан, такое говорить о старшем брате. Ведь ты любишь его?
— Люблю. И дедушку люблю. Но из-за них мне стыдно людям в глаза смотреть, Гюльсенем гельнедже! — воскликнул мальчик в отчаянье.— Вы были там, у этого проклятого оврага, что возле озера?
— Нет, я не охоча до чужих страданий, милый. К чему мне видеть слезы пленников. Беда, что хан наш только косится на аламанщиков, но не унимает. А как уймешь? Обычай аламан не запрещает...
Как могла, Гюльсенем старалась успокоить Довлета до тех пор, пока в юрту не вбежал Сапарак.
— Ты не смог бы один попасти овец Довлет.— Я потом приду.
— Могу, конечно,— легко согласился Сапарак — А если еще и Евбасара дашь, то можешь и целый день не являться.
— Нет, я скоро прибегу. А Евбасар пойдет с тобой сразу.
Вдвоем мальчики выгнали из загона байскую отару, которую пас Сапарак, и погнали ее на пастбище. Когда они поравнялись с юртой, Довлет выгнал своих овец, кликнул верного пса, и они двинулись вдоль ряда юрт рода эфе, прихватывая по пути овец родственников. За селением Довлет приказал своей собаке идти с Сапараком, а сам побежал назад в селение.
Его притягивал к себе овраг у озера. Довлет шел туда, хотя испытывал стыд за совершенное его близкими, хотя страшился осуждающих взглядов односельчан. В конце концов, сам он ничего плохого не совершил. Более того, в душе Довлет поклялся: когда вырастет, никогда не будет принимать участия в разбойничьих набегах, даже если он останется нищим и у него не будет куска хлеба...
Мальчик шагал, все убыстряя шаги. Что-то властно влекло его к страшному месту, точнее, не что-то, а кто-то, но в этом Довлет не признавался даже самому себе...
У оврага уже собралось много народу. В крайние две юрты в конце ряда больших мясников, стоявшие на склоне у оврага, входили вооруженные люди, иные тут же выходили, куда-то спешили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111