..
Став женой моллы Абдурахмана, спасенная им из мешхед-ского плена красавица Лия стала еще краше, она нашла счастье в своей любви. К тому же ее свекровь, знахарка Бибигюль, тоже полюбила Лию, старалась не допускать ее к тяжелой работе в доме, стремилась поскорее все сделать сама и, как говорится, не могла от невестки глаз отвести.
Но Лия была дочерью кочевого народа и уклоняться от всяких трудов не привыкла. Со своей стороны она тоже всегда стремилась опередить свекровь. А лучшего способа для установления мира и лада между двумя женщинами, когда они стремятся угодить одна другой, и быть не может. К тому же Бибигюль-эдже, войдя во вкус творить добро, и к наперснице Лии сразу стала относиться не как к служанке, а как к равной. Казалось, ничто не может омрачить счастья, воцарившегося в этом доме. Но первое облачко набежало, когда скончался отец моллы Абдурахмана, долго болевший и не встававший с постели Велназар-ишан. Следом явилась печаль по ушедшему за Сердаром в поход любимому мужу. Не заставила себя дожидаться и третья беда...
Однажды не оказалось в доме воды. Бибигюль-эдже, схватив кувшин и кумган, хотела отправиться глядя на ночь к арыку. Но Лия вначале отвлекла внимание свекрови разговором, а затем ловко перехватила у нее посуду и побежала по воду сама...
Время было позднее. От арыка давно разошлась даже любившая там собираться каждый вечер молодежь. Но выросшая среди кочевников Лия не отличалась пугливостью. Радуясь, что ей удалось перехитрить свою ласковую свекровь, молодая женщина весело сбежала по тропинке к серебрившейся в лунном свете воде и, присев на корточки перед арыком, опустила в него свой кувшин. Наполнив водой, Лия поставила его рядом с собой и взялась за медный кумган. В это мгновение она почувствовала, как сзади ее обхватили сильные мужские руки. От неожиданности молодая женщина чуть не упала в арык, но ее удержали те же руки. Левым ухом Лия слышала жаркое дыхание, а потом услышала и не менее жаркие по смыслу слова... Она рванулась из мерзких объятий, но руки, обнимавшие молодую женщину, были невероятно цепкими.
На берегу арыка завязалась отчаянная борьба. На мгновение Лии удалось вырваться из рук напавшего. Она метнулась прочь. Но враг тут же настиг и вновь схватил ее. Очевидно, он поднаторел в схватках с мужчинами, а потому ему, хотя и не без труда, все же удалось повалить на землю женщину. В это время прогремел выстрел...
Лия никогда не расставалась с подарком своего названого деда Гараоглан-хана, с маленьким пистолетом, который по его же совету всегда носила в кармане платья с левой стороны. И когда насильник заломил и подсунул под нее правую руку, левой она успела выхватить пистолет и, прижав дуло к боку врага, нажала курок...
Мужчина обмяк. Лия с отвращением сбросила с себя безжизненное тело и поднялась.
Она уже хотела уйти прочь от поверженного врага, но ее удержало женское любопытство. При ярком свете месяца Лия взглянула на лицо насильника и сразу его узнала. Это был тот самый человек, который бросал на нее пламенные взгляды еще тогда, когда туркмены возвращались из-под Мешхеда, когда Лия ехала в окружении своего любимого, Гараоглан-хана, Сердара и их друзей...
Да, это был он, Тёч-Гёк. Некогда Палат-Меткий сказал ему, что меткость его мыслей не может сравниться с меткостью его пуль...
В этот день Тёч-Гёк, возглавлявший нукеров Ораз-хана, вынужден был допоздна задержаться у постели больного правителя Серахса. Обсуждали всякие важные дела...
Выйдя из юрты Ораз-хана, Тёч-Гёк захотел напоить своего верного коня не застоявшейся водой из большого котла, который был установлен у него во дворе, а чистой — из арыка. Конь не раз выручал его в самых жарких сражениях, к тому же Тёч-Гёк чуть ли не с пеленок накрепко усвоил главное правило всякого туркменского воина: вначале позаботься о коне, а потом уже думай о себе...
Ведя в поводу верного ахалтекинца, Тёч-Гёк приблизился к арыку. И вдруг он увидел склонившуюся над арыком женскую фигуру. Узнал! Это была та прекрасная пуштунка, которая, однажды ворвавшись в горячее сердце Тёч-Гёка, уже никогда это сердце не покидала, бередя незаживающие раны. И вмиг все другие мысли покинули буйную голову Тёч-Гёка, кроме единственной: прекрасная пуштунка оказалась в его власти...
К поверженному Тёч-Гёку подошел его конь, печально склонил над ним голову и тихонько заржал, будто повинился перед хозяином: столько раз, мол, я выручал тебя, а теперь не смог...
Эта проникновенная ласка лошади до слез растрогала Лию. К тому же не всякая женщина способна беспощадно осудить мужчину, ради нее сотворившего отчаянное дело...
Лия вплотную подвела коня к лежавшему без признаков жизни хозяину. И стала поднимать с земли тело Тёч-Гёка. Умное животное сейчас же опустилось на передние колени, и Лии довольно легко удалось уложить тело поперек седла...
Словно сама природа прониклась добрыми намерениями молодой женщины — месяц вдруг скрылся за тучами, и в кромешной темноте, укрытая от нескромных взоров, Лия повела коня за повод к дому Тёч-Гёка...
— Кто в него стрелял? — спросил глава рода Заман-ага, когда безжизненное тело его родственника Тёч-Гёка было внесено в юрту и над ним принялись хлопотать женщины семьи.
— Я стреляла,— спокойно ответила гордая пуштунка. Двое братьев Тёч-Гёка схватились за кинжалы. Но Заман-ага, уже разглядевший разорванную на груди одежду молодой женщины, сразу все понял. Он грозно взглянул, и оратья Тёч-Гёка выпустили рукоятки кинжалов.
— Ты могла, дочка, бросить эту падаль там, где ее сразила,— кивнув на раненого, сказал Заман-ага.
— Я чужестранка. И не хочу, чтобы из-за меня тут разгорелась кровная вражда двух почтенных родов. Когда я везла его на лошади, меня никто не увидел,— сказала Лия.— Если ваши женщины помогут мне зашить платье, то от меня никто и никогда не узнает о том, что случилось.
— Да будет благословенна твоя мудрость, дочка,— проговорил Заман-ага, и на глазах у него выступили слезинки.— А этот шакал, если он выживет,— указал старик на раненого,— больше взглянуть в твою сторону не посмеет...
Мужчины вышли. И пока женщины вместе с Лией штопали ее платье, один из братьев Тёч-Гёка сбегал к арыку и принес посуду Лии, наполненную чистой прохладной водой...
Достигнув иранской крепости Шуркала, конница Сердара захватила ее почти без сопротивления. От сербазов малочисленного гарнизона и жителей крепости туркмены узнали, что их плененных детей там видели, но два дня назад из крепости выступил мирза Солтан-Мурад со своими войсками на Мешхед, что туда же увезли и пленников.
Надеясь на значительное превосходство своих коней, туркмены пустились в погоню.
На исходе третьего дня пятьсот или шестьсот конников Сердара уже стояли лицом к лицу перед трехтысячным войском Солтан-Мурада.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
Став женой моллы Абдурахмана, спасенная им из мешхед-ского плена красавица Лия стала еще краше, она нашла счастье в своей любви. К тому же ее свекровь, знахарка Бибигюль, тоже полюбила Лию, старалась не допускать ее к тяжелой работе в доме, стремилась поскорее все сделать сама и, как говорится, не могла от невестки глаз отвести.
Но Лия была дочерью кочевого народа и уклоняться от всяких трудов не привыкла. Со своей стороны она тоже всегда стремилась опередить свекровь. А лучшего способа для установления мира и лада между двумя женщинами, когда они стремятся угодить одна другой, и быть не может. К тому же Бибигюль-эдже, войдя во вкус творить добро, и к наперснице Лии сразу стала относиться не как к служанке, а как к равной. Казалось, ничто не может омрачить счастья, воцарившегося в этом доме. Но первое облачко набежало, когда скончался отец моллы Абдурахмана, долго болевший и не встававший с постели Велназар-ишан. Следом явилась печаль по ушедшему за Сердаром в поход любимому мужу. Не заставила себя дожидаться и третья беда...
Однажды не оказалось в доме воды. Бибигюль-эдже, схватив кувшин и кумган, хотела отправиться глядя на ночь к арыку. Но Лия вначале отвлекла внимание свекрови разговором, а затем ловко перехватила у нее посуду и побежала по воду сама...
Время было позднее. От арыка давно разошлась даже любившая там собираться каждый вечер молодежь. Но выросшая среди кочевников Лия не отличалась пугливостью. Радуясь, что ей удалось перехитрить свою ласковую свекровь, молодая женщина весело сбежала по тропинке к серебрившейся в лунном свете воде и, присев на корточки перед арыком, опустила в него свой кувшин. Наполнив водой, Лия поставила его рядом с собой и взялась за медный кумган. В это мгновение она почувствовала, как сзади ее обхватили сильные мужские руки. От неожиданности молодая женщина чуть не упала в арык, но ее удержали те же руки. Левым ухом Лия слышала жаркое дыхание, а потом услышала и не менее жаркие по смыслу слова... Она рванулась из мерзких объятий, но руки, обнимавшие молодую женщину, были невероятно цепкими.
На берегу арыка завязалась отчаянная борьба. На мгновение Лии удалось вырваться из рук напавшего. Она метнулась прочь. Но враг тут же настиг и вновь схватил ее. Очевидно, он поднаторел в схватках с мужчинами, а потому ему, хотя и не без труда, все же удалось повалить на землю женщину. В это время прогремел выстрел...
Лия никогда не расставалась с подарком своего названого деда Гараоглан-хана, с маленьким пистолетом, который по его же совету всегда носила в кармане платья с левой стороны. И когда насильник заломил и подсунул под нее правую руку, левой она успела выхватить пистолет и, прижав дуло к боку врага, нажала курок...
Мужчина обмяк. Лия с отвращением сбросила с себя безжизненное тело и поднялась.
Она уже хотела уйти прочь от поверженного врага, но ее удержало женское любопытство. При ярком свете месяца Лия взглянула на лицо насильника и сразу его узнала. Это был тот самый человек, который бросал на нее пламенные взгляды еще тогда, когда туркмены возвращались из-под Мешхеда, когда Лия ехала в окружении своего любимого, Гараоглан-хана, Сердара и их друзей...
Да, это был он, Тёч-Гёк. Некогда Палат-Меткий сказал ему, что меткость его мыслей не может сравниться с меткостью его пуль...
В этот день Тёч-Гёк, возглавлявший нукеров Ораз-хана, вынужден был допоздна задержаться у постели больного правителя Серахса. Обсуждали всякие важные дела...
Выйдя из юрты Ораз-хана, Тёч-Гёк захотел напоить своего верного коня не застоявшейся водой из большого котла, который был установлен у него во дворе, а чистой — из арыка. Конь не раз выручал его в самых жарких сражениях, к тому же Тёч-Гёк чуть ли не с пеленок накрепко усвоил главное правило всякого туркменского воина: вначале позаботься о коне, а потом уже думай о себе...
Ведя в поводу верного ахалтекинца, Тёч-Гёк приблизился к арыку. И вдруг он увидел склонившуюся над арыком женскую фигуру. Узнал! Это была та прекрасная пуштунка, которая, однажды ворвавшись в горячее сердце Тёч-Гёка, уже никогда это сердце не покидала, бередя незаживающие раны. И вмиг все другие мысли покинули буйную голову Тёч-Гёка, кроме единственной: прекрасная пуштунка оказалась в его власти...
К поверженному Тёч-Гёку подошел его конь, печально склонил над ним голову и тихонько заржал, будто повинился перед хозяином: столько раз, мол, я выручал тебя, а теперь не смог...
Эта проникновенная ласка лошади до слез растрогала Лию. К тому же не всякая женщина способна беспощадно осудить мужчину, ради нее сотворившего отчаянное дело...
Лия вплотную подвела коня к лежавшему без признаков жизни хозяину. И стала поднимать с земли тело Тёч-Гёка. Умное животное сейчас же опустилось на передние колени, и Лии довольно легко удалось уложить тело поперек седла...
Словно сама природа прониклась добрыми намерениями молодой женщины — месяц вдруг скрылся за тучами, и в кромешной темноте, укрытая от нескромных взоров, Лия повела коня за повод к дому Тёч-Гёка...
— Кто в него стрелял? — спросил глава рода Заман-ага, когда безжизненное тело его родственника Тёч-Гёка было внесено в юрту и над ним принялись хлопотать женщины семьи.
— Я стреляла,— спокойно ответила гордая пуштунка. Двое братьев Тёч-Гёка схватились за кинжалы. Но Заман-ага, уже разглядевший разорванную на груди одежду молодой женщины, сразу все понял. Он грозно взглянул, и оратья Тёч-Гёка выпустили рукоятки кинжалов.
— Ты могла, дочка, бросить эту падаль там, где ее сразила,— кивнув на раненого, сказал Заман-ага.
— Я чужестранка. И не хочу, чтобы из-за меня тут разгорелась кровная вражда двух почтенных родов. Когда я везла его на лошади, меня никто не увидел,— сказала Лия.— Если ваши женщины помогут мне зашить платье, то от меня никто и никогда не узнает о том, что случилось.
— Да будет благословенна твоя мудрость, дочка,— проговорил Заман-ага, и на глазах у него выступили слезинки.— А этот шакал, если он выживет,— указал старик на раненого,— больше взглянуть в твою сторону не посмеет...
Мужчины вышли. И пока женщины вместе с Лией штопали ее платье, один из братьев Тёч-Гёка сбегал к арыку и принес посуду Лии, наполненную чистой прохладной водой...
Достигнув иранской крепости Шуркала, конница Сердара захватила ее почти без сопротивления. От сербазов малочисленного гарнизона и жителей крепости туркмены узнали, что их плененных детей там видели, но два дня назад из крепости выступил мирза Солтан-Мурад со своими войсками на Мешхед, что туда же увезли и пленников.
Надеясь на значительное превосходство своих коней, туркмены пустились в погоню.
На исходе третьего дня пятьсот или шестьсот конников Сердара уже стояли лицом к лицу перед трехтысячным войском Солтан-Мурада.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111