..
Еще много проклятий сыпалось в адрес свирепых убийц ни в чем не повинных урусов.
— Значит, добрый народ эти урусы, если собирались помочь нам, туркменам. И падишах у них добрый,— сказал мастер Ягмур.
— Народ этот никогда не был злобным,— ответил поэт.— А падишахи урусов часто бывали добры к иноземцам, но редко к своему народу...
— Жалко урусов, хотя они и неверные,— сказал на это Санджар-Палван.
— Но каковы тогда мы, правоверные: хивинский хан перебил наших друзей, а мы за них не отомстили! — выкрикнул незнакомый Довлету джигит из отряда Палата-Меткого.
— Мстили, парень,— ответил ему Санджар-Палван.— То мы мстили хивинцам, то они нам. Так до сих пор и тянется...
— Не повезло туркменам, ускользнула от них большая полноводная река. Только миражем нас поманила,— скрипуче рассмеявшись, проговорил Гарагоч-Бурдюк.— Эй, Санд-жар, дай хоть твоего табачку, что ли...
Это была старая история: о чем бы ни заводилась в собрании мужчин, где одновременно оказывались Гарагоч-Бурдюк и Санджар-Палван, беседа, рано или поздно первый подводил к тому, чтобы выпросить табачку у второго.
— На, забери себе весь кисет, ненасытная твоя утроба,— бросил Санджар-Палван Гарагочу-Бурдюку искусно расшитый кожаный мешочек, наполненный табаком.— Но носи его всегда с собой. Теперь я у тебя табак буду клянчить...
Громкий хохот присутствующих поглотил последние слова добродушного старого богатыря.
...Работники Бегнепес-бая, понукаемые Гулназаром-Но-жовкой, в это время стали нагребать в большие тазы накрошенный на дастархане хлеб, перемешанный с мясом и луком. Они подносили тазы к большим медным котлам и высыпали их содержимое в мясной бульон. Огромными черпаками повара перемешивали все в котлах. Только теперь была готова эта еда, которую начали готовить еще вчера вечером...
Поблизости от арыка была сложена собранная со всего селения гора посуды. Дюжина молодцов хватала из этой горы миски, повара наливали в них дограму, и молодцы разносили угощение гостям. Как водится, вначале еду подавали почтенным яшули и зрелым мужчинам, затем молодым джигитам и в последнюю очередь — женщинам и детям...
Довлет с Сапараком тоже присели с тремя другими мальчишками за одной из мисок.
Из-под оборванных коротких рукавчиков затасканных рубашонок высовывались руки детей, одинаково грязные и покрытые цыпками, они проворно ныряли в общую миску, выхватывали кусочки намокших в бульоне чуреков и мяса. Миска была с загнутыми внутрь краями, она так и называлась «загнутая». Когда набираешь пальцами в такой миске комок пищи, то загнутый край не позволяет комку вывалиться наружу, а как бы вкладывает тебе этот комок поплотнее в руку. Подобные миски изготовляли специально для того, чтобы из них есть руками. «Когда же эти ребята в последний раз мыли руки?» — ужасался мысленно Довлет. Но он ел, как и все. Ибо в народе считалось: если кто-то отвергает еду, то еда проклинает отвергателя. Разве позволит себе он, Довлет, отвергать пищу, эту святыню — хлеб-соль? Если бы он допустил такую оплошность, то мог бы даже и ослепнуть. К тому же как может он отказаться от почитаемого всем его народом кушанья — дограмы. Как-то рассказывал молла Абдурахман, что дограма — это святое блюдо, которое помогало нашим дедам и прадедам выжить, спасло туркмен некогда от всевозможных тягот. Это кушанье всегда желанно туркмену, украшение его дастархана, оно — чуть ли не ровесник туркменского народа...
Вот и все гости накинулись на дограму, как шелкопряд на свежие листья тутовника. Миски быстро пустели, и гости, насыщаясь, отодвигались от них. Когда дограма была съедена, работники Бегнепес-бая собрали грязную посуду и унесли ее к арыку. Собравшиеся за дастарханом прочли общую благодарственную молитву — тевир.
— Мечтать о водах большой реки Амударьи и слушать предания о ней приятно,— заговорил после молитвы молчавший до этого хозяин пиршества Бегнепес-бай, и все приумолкли, понимая, что вот сейчас-то они и услышат то, ради чего он расщедрился на это угощение.— Да, воды великой Аму прекрасны, как райские пери. Но и недостижимы для нас, как они,— продолжал басовитым, но каким-то бархатистым голосом Бегнепес-бай, дородный сорокалетний мужчина с аккуратно уложенной холеной черной бородкой.— Но, люди добрые, как раздобыть нам воду насущную для наших с вами полей?..
«Для наших с вами,— мыс\енно передразнил Бегнепес-бая Довлет.— У него-то почти треть посевной земли селения, а у всех здесь собравшихся наделы с ладонь...»
Работники Бегнепес-бая стали подавать гостям второе блюдо — душистый рассыпчатый плов.
— Угощайтесь, люди добрые, угощайтесь,— приветливо и зазывно приглашал Бегнепес-бай.— Обговорить наше дело и за едой можно...
— А есть оно, дело-то? — спросил Заман-ага, который в отсутствие Ораз-хана считал, что на нем теперь лежит вся ответственность за судьбы односельчан.
— Если ничего теперь не предпримем, то не будет никакого дела. И хлеба у нас тоже осенью не будет,— ответил Бегнепес-бай, и присутствующие утвердительно закивали.
— Выкладывай нам свое дело, Бегнепес,— сказал Гара-гоч-Бурдюк, слепив пальцами хороший комок только что поданного плова и отправляя его в рот.— Только пускай оно будет для всех приемлемо, как этот плов, которым ты нас сегодня угощаешь...
— Люди добрые, почтенные яшули! Наша река Теджен не столь велика, как Амударья, но и она способна напоить наши поля...
— Вода в Теджене упала, не поднимается настолько, чтоб течь в наши арыки,— печально сказал Санджар-Палван.
— Этот арык пониже остальных, но и тут скоро сухое дно покажется,— кивнул мастер Ягмур на пробегавший мимо поляны рукотворный ручей.
— Запруду надо построить на Теджене,— быстро выговорил Бегнепес-бай и оглядел лица гостей.
Сидевшие за дастарханом мужчины восприняли эти слова так, словно их непочтительно вдруг обрызгали не очень чистой водой, но хозяин пиршества не дал никому вставить ни словечка.
— Да, запруду, люди добрые, надо нам делать, чтобы она часть воды из Теджена посылала в наши арыки. А не сотворим запруды, останемся без хлеба и наступит голод...
Гости понимали всю правоту слов Бегнепес-бая, но они давно привыкли, что из всякой правды этот человек всегда умел взрастить растение, которое принесет плоды в первую очередь для него, а потому все пока хранили молчание.
— Запруду — дело заманчивое,— силясь понять истинные намерения Бегнепес-бая, заговорил позже Заман-ага.— Но ты же знаешь, наши молодые джигиты ушли за иранским мятежным принцем. Нет у нас теперь такой силы, чтобы риниматься строить запруду...
- Если выйдут на работы все мужчины, какие остались в селении, то я бы мог найти еще столько же работников, и с божьей помощью мы бы осилили это трудное дело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
Еще много проклятий сыпалось в адрес свирепых убийц ни в чем не повинных урусов.
— Значит, добрый народ эти урусы, если собирались помочь нам, туркменам. И падишах у них добрый,— сказал мастер Ягмур.
— Народ этот никогда не был злобным,— ответил поэт.— А падишахи урусов часто бывали добры к иноземцам, но редко к своему народу...
— Жалко урусов, хотя они и неверные,— сказал на это Санджар-Палван.
— Но каковы тогда мы, правоверные: хивинский хан перебил наших друзей, а мы за них не отомстили! — выкрикнул незнакомый Довлету джигит из отряда Палата-Меткого.
— Мстили, парень,— ответил ему Санджар-Палван.— То мы мстили хивинцам, то они нам. Так до сих пор и тянется...
— Не повезло туркменам, ускользнула от них большая полноводная река. Только миражем нас поманила,— скрипуче рассмеявшись, проговорил Гарагоч-Бурдюк.— Эй, Санд-жар, дай хоть твоего табачку, что ли...
Это была старая история: о чем бы ни заводилась в собрании мужчин, где одновременно оказывались Гарагоч-Бурдюк и Санджар-Палван, беседа, рано или поздно первый подводил к тому, чтобы выпросить табачку у второго.
— На, забери себе весь кисет, ненасытная твоя утроба,— бросил Санджар-Палван Гарагочу-Бурдюку искусно расшитый кожаный мешочек, наполненный табаком.— Но носи его всегда с собой. Теперь я у тебя табак буду клянчить...
Громкий хохот присутствующих поглотил последние слова добродушного старого богатыря.
...Работники Бегнепес-бая, понукаемые Гулназаром-Но-жовкой, в это время стали нагребать в большие тазы накрошенный на дастархане хлеб, перемешанный с мясом и луком. Они подносили тазы к большим медным котлам и высыпали их содержимое в мясной бульон. Огромными черпаками повара перемешивали все в котлах. Только теперь была готова эта еда, которую начали готовить еще вчера вечером...
Поблизости от арыка была сложена собранная со всего селения гора посуды. Дюжина молодцов хватала из этой горы миски, повара наливали в них дограму, и молодцы разносили угощение гостям. Как водится, вначале еду подавали почтенным яшули и зрелым мужчинам, затем молодым джигитам и в последнюю очередь — женщинам и детям...
Довлет с Сапараком тоже присели с тремя другими мальчишками за одной из мисок.
Из-под оборванных коротких рукавчиков затасканных рубашонок высовывались руки детей, одинаково грязные и покрытые цыпками, они проворно ныряли в общую миску, выхватывали кусочки намокших в бульоне чуреков и мяса. Миска была с загнутыми внутрь краями, она так и называлась «загнутая». Когда набираешь пальцами в такой миске комок пищи, то загнутый край не позволяет комку вывалиться наружу, а как бы вкладывает тебе этот комок поплотнее в руку. Подобные миски изготовляли специально для того, чтобы из них есть руками. «Когда же эти ребята в последний раз мыли руки?» — ужасался мысленно Довлет. Но он ел, как и все. Ибо в народе считалось: если кто-то отвергает еду, то еда проклинает отвергателя. Разве позволит себе он, Довлет, отвергать пищу, эту святыню — хлеб-соль? Если бы он допустил такую оплошность, то мог бы даже и ослепнуть. К тому же как может он отказаться от почитаемого всем его народом кушанья — дограмы. Как-то рассказывал молла Абдурахман, что дограма — это святое блюдо, которое помогало нашим дедам и прадедам выжить, спасло туркмен некогда от всевозможных тягот. Это кушанье всегда желанно туркмену, украшение его дастархана, оно — чуть ли не ровесник туркменского народа...
Вот и все гости накинулись на дограму, как шелкопряд на свежие листья тутовника. Миски быстро пустели, и гости, насыщаясь, отодвигались от них. Когда дограма была съедена, работники Бегнепес-бая собрали грязную посуду и унесли ее к арыку. Собравшиеся за дастарханом прочли общую благодарственную молитву — тевир.
— Мечтать о водах большой реки Амударьи и слушать предания о ней приятно,— заговорил после молитвы молчавший до этого хозяин пиршества Бегнепес-бай, и все приумолкли, понимая, что вот сейчас-то они и услышат то, ради чего он расщедрился на это угощение.— Да, воды великой Аму прекрасны, как райские пери. Но и недостижимы для нас, как они,— продолжал басовитым, но каким-то бархатистым голосом Бегнепес-бай, дородный сорокалетний мужчина с аккуратно уложенной холеной черной бородкой.— Но, люди добрые, как раздобыть нам воду насущную для наших с вами полей?..
«Для наших с вами,— мыс\енно передразнил Бегнепес-бая Довлет.— У него-то почти треть посевной земли селения, а у всех здесь собравшихся наделы с ладонь...»
Работники Бегнепес-бая стали подавать гостям второе блюдо — душистый рассыпчатый плов.
— Угощайтесь, люди добрые, угощайтесь,— приветливо и зазывно приглашал Бегнепес-бай.— Обговорить наше дело и за едой можно...
— А есть оно, дело-то? — спросил Заман-ага, который в отсутствие Ораз-хана считал, что на нем теперь лежит вся ответственность за судьбы односельчан.
— Если ничего теперь не предпримем, то не будет никакого дела. И хлеба у нас тоже осенью не будет,— ответил Бегнепес-бай, и присутствующие утвердительно закивали.
— Выкладывай нам свое дело, Бегнепес,— сказал Гара-гоч-Бурдюк, слепив пальцами хороший комок только что поданного плова и отправляя его в рот.— Только пускай оно будет для всех приемлемо, как этот плов, которым ты нас сегодня угощаешь...
— Люди добрые, почтенные яшули! Наша река Теджен не столь велика, как Амударья, но и она способна напоить наши поля...
— Вода в Теджене упала, не поднимается настолько, чтоб течь в наши арыки,— печально сказал Санджар-Палван.
— Этот арык пониже остальных, но и тут скоро сухое дно покажется,— кивнул мастер Ягмур на пробегавший мимо поляны рукотворный ручей.
— Запруду надо построить на Теджене,— быстро выговорил Бегнепес-бай и оглядел лица гостей.
Сидевшие за дастарханом мужчины восприняли эти слова так, словно их непочтительно вдруг обрызгали не очень чистой водой, но хозяин пиршества не дал никому вставить ни словечка.
— Да, запруду, люди добрые, надо нам делать, чтобы она часть воды из Теджена посылала в наши арыки. А не сотворим запруды, останемся без хлеба и наступит голод...
Гости понимали всю правоту слов Бегнепес-бая, но они давно привыкли, что из всякой правды этот человек всегда умел взрастить растение, которое принесет плоды в первую очередь для него, а потому все пока хранили молчание.
— Запруду — дело заманчивое,— силясь понять истинные намерения Бегнепес-бая, заговорил позже Заман-ага.— Но ты же знаешь, наши молодые джигиты ушли за иранским мятежным принцем. Нет у нас теперь такой силы, чтобы риниматься строить запруду...
- Если выйдут на работы все мужчины, какие остались в селении, то я бы мог найти еще столько же работников, и с божьей помощью мы бы осилили это трудное дело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111