Довлет сын Сердара
Исторический роман
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава первая
ТОПОТ КОПЫТ
Ночь. Тучи скрыли луну и звезды. Большое стольное селение серахских текинцев Багши мирно спало. Только взлаивал спросонья у какой-либо юрты пес, звякал цепью стреноженный конь, просвистывала изредка поземка или шелестел по земле оторвавшийся от копны пучок сухой верблюжьей колючки,— все это были мирные звуки, они лишь убаюкивали. И даже вздумавший вдруг пересказать трубным гласом свою горькую долю чей-то ишак не был в состоянии пробудить многих...
Мужчины селения — хан и его ближайшие советники, муллы или поэты, бедняки или баи, пастухи или ремесленники,— все до единого были еще и воинами, причем отборными. А отбирала их сама судьба, проведшая через множество яростных сражений. Шел 1847 год — время суровое для туркмен, крупнейшим племенем которых и были/текинцы, проживавшие в Серахсе и на Ахале. В любое мгновение мирная тишина или спокойный сон их могли оборваться грозной тревогой, а потому туркменские мужчины почти всегда спали одетыми. Хотя их жилища и не имели толстых стен, но каждая юрта была маленькой крепостью со своим гарнизоном и со своим арсеналом разнообразного оружия, которого всегда было много — больше, чем мужских рук в семье. И рождение каждого мальчика становилось огромной радостью, он со временем увеличивал боевую мощь семьи, рода и племени...
Двенадцатилетний Довлет проснулся в эту ночь, словно он вдруг получил пощечину. Высунув из-под одеяла немного
продолговатую черную голову, он прислушался. Да, ему не приснилось — гудела земля под его постелью. Не тот ли это гул, который перерастает потом в топот конских копыт?.. Вражеские набеги случались так часто!.. Даже набитая верблюжьей шерстью подушка не смогла заглушить пробудившего мальчика гула...
При тусклом свете мигавшего светильника Довлет оглядел привычную обстановку родной юрты. Рядом, ворочаясь во сне и запрокинув голову, лежал старший брат Гочмурат. Одеяло, которым они оба укрывались, он сбросил с себя. Откинутая за голову мускулистая рука Гочмурата касалась барьерчика, ограждавшего очаг. Довлет припомнил, что эта рука всю ночь упиралась в его ребра. Оттого-то и снилось мальчику, что он все время стремится выбросить из-под себя булыжник — таким твердым был сжатый кулак старшего брата.
Сразу за Гочмуратом, оглашая жилище богатырским храпом, спал их отец. Отца звали Сердаром, сердаром он и был — возглавлял конное ополчение серахцев. Хотя стояла уже довольно холодная пора, отец во сне тоже сбросил с себя одеяло. Поверх украшенной серебряной чеканкой стальной кольчуги на могучей груди испытанного военачальника, двигаясь в такт мощному дыханию, лежала густая и курчавая черная борода. Мощные ноги Сердара упирались в деревянную решетку, служившую опорой юрты,— того и гляди, повернувшись во сне, отец обрушит на домочадцев все жилище.
Слева от отца, как всегда, подложив под голову свой халатик, спала мать Довлета Аннабахт. Она, словно птица крыльями, ограждала руками головы дочери Айши и самого младшего сына Кемала.
По другую сторону от Довлета лежал глава рода, дед мальчика Аташир-эфе. Казалось, он не спал, а только прикорнул, укрывшись буркой. У деда была своя собственная юрта, стоявшая рядом с их жильем. Но вечером Аташир-эфе долго рассказывал внукам свои удивительные истории про знаменитых воинов и палванов туркмен, про те времена, когда еще все текинцы жили вместе и почему они потом разделились: одна часть текинцев осталась жить на Ахале, а другая, к которой принадлежала и семья Довлета, переселилась сюда, в Серахс. Но Довлет так до конца и не понял причины разъединения его племени — борьба за власть и влияние ханов и разных знатных людей казалась ему никчемной и ничтожной в сравнении с тем, что большое могущественное племя текинцев распалось на две части... Разговорить деда было нелегко. Иног да из него и слова не вытянешь. Случалось, спросит его кто-то про что-либо, Аташир-эфе только угрюмо покосится и молча отойдет прочь. Но когда он бывал в хорошем расположении духа, его и уговаривать не приходилось. Сам начинал хрипловатым голосом сплетать свои истории о давно минувшем. В такие моменты Аташира-эфе даже не интересовало, слушали его или нет. Кивая и поддакивая своим же словам, дед, словно вслушиваясь во что-то внутри себя, искусно сказывал смешные и грустные были. Послушать его часто приходили в их юрту и взрослые односельчане. А ребятню от Аташира-эфе не отгонишь и палкой. Особенно его, Довлета, рано начинавшего задумываться над судьбой своего народа...
У туркмен колыбельные песни мальчикам поют не только женщины, а и мужчины, чаще всего деды. Довлет вчера и уснул под колыбельную песню Аташира-эфе, которой он всегда заканчивал свои повествования:
Львоподобный ты мой, Витязеподобный ты мой, Львоподобный, Витязеподобный...
Аташир-эфе и сам теперь издавал во сне звуки, похожие на мурлыканье старого льва. Старого, но далеко еще не одряхлевшего. Довлет вспомнил, как позавчера дед притащил на себе большое высохшее дерево, которое сам же и срубил где-то в предгорье...
Аташир-эфе вдруг резко скинул с себя укрывавшую его бурку, сел и своим надтреснутым голосом закричал:
— Хух, эх-хей! Ну-ка, просыпайтесь скорее! Так можно дрыхнуть до тех пор, пока вас сонными порубят враги!.. Эх-хей, бездельники! Вставайте! Просыпайтесь все! Живо! Я слышу топот коней...
В юрте сразу поднялась суматоха, хаотичная для постороннего глаза, но в сущности подчиненная строгому порядку, каждый делал свое.
Проснувшись, Сердар вмиг накинул поверх кольчуги бежевый чекмень, опоясался широким шелковым кушаком, затем — ремнем с подвешенной к нему саблей. Под кушак спереди он засунул длинноствольный пистолет и кинжал, а за спину сунул второй пистолет. Надев большую лохматую папаху, Сердар вскинул на плечо ремень винтовки и выбежал из юрты...
Оружие Аташира-эфе всегда лежало у него на постели. Быстро вооружившись, он выбежал вслед за сыном.
Чуть замешкался только Гочмурат. Схватив со стены саблю и винтовку, он стал набивать карманы зарядами. Первый раз в жизни старший брат Довлета всерьез брал в руки оружие, а потому теперь пыжился и свысока поглядывал на своих младших братьев. На возмужалом, но еще ребяческом лице Гочмурата появилось нарочито воинственное выражение. А когда он еще и щеки надул, Довлет чуть не прыснул. Но грозно торчавшие усы брата, сама тревожная обстановка погасили вспышку веселости. Выбежал на улицу и Гочмурат...
Туркменские женщины знали, что нельзя мешать причитаниями идущим в сражения мужчинам. Только Аннабахт осталась в юрте одна с детьми, как тут же и завопила:
— Вай! Помилуй аллах! Что случилось?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111