— В твои годы, Гочмурат мой, я поколачивал главу их рода Атава-Грызуна...
«Ах вон что,— подумал Довлет.— Атав-ага не может до сих пор забыть тумаков нашего дедушки, вот и натравливает своих на род эфе».
— Пас я овец где мы всегда пасем,— начал рассказывать Гочмурат.— Байсахат и Гулназар-Ножовка верхом появились со стороны селения, будто лошадей разминают, стали гоняться один за другим. «Скачите,— думаю я себе,— сколько влезет». Но они стали приближаться. Овцы от их коней шарахаются... «Эй,— крикнул я им,— овцы вас, может, и напугаются, но я не овца. Держитесь-ка подальше отсюда».
— Правильно,— одобрил поступок внука Аташир-эфе.
— Вай, что ты натворил, парень! — вскричала Аннабахт.— Им же только этого и нужно было, чтоб к тебе прицепиться...
— Замолчи, женщина,— оборвал ее свекор.— Раз ты родила его мужчиной, мужчиной он и должен быть.
Довлет обратил внимание, с каким волнением прислушивается к расскажу Гочмурата дочь соседки Айджерен.
— Подскакали они оба. Чуть конями на меня не навалились... «Ничего не скажешь,— ухмыляясь, сказал мне Гулназар-Ножовка,— кривая пастушья палка тебе очень к лицу».— «Эй, чабан, ты хорошо справляешься с этим делом,— закричал Байсахат.— Может, и наших овец пасти станешь? Не пригнать ли нам к тебе свои отары?» Я увидел, чего они добиваются. «Можете,— отвечаю им,— и своих сестер пригнать. Я попасу и их тут, на зеленой травке...»
— Молодец! — возликовал Аташир-эфе.
— Бесстыдник! — закричала Аннабахт.-— Ну сказал там эти бессовестные слова, тут-то зачем их повторять? Вон хотя бы Айджерен постыдился...
Смущенная девушка убежала в свою юрту. Гочмурату стало стыдно, он проводил убегающую Айджерен виноватым взглядом. Но Аташир-эфе был весел, его радовало бесстрашие внука, а во всякие, как иногда говорил, «бабьи хитрости» он вникать не хотел, потому что никогда не считался ни с чем подобным.
— Тогда мясники спешились,— продолжал свой рассказ Гочмурат.— Они привязали своих коней к фисташковому кусту и двинулись на меня. Гулназара-Ножовки я не очень опасался: он зол, как гиена, но не из крепышей. Другое дело Байсахат. Взбежал я на пригорок и жду их...
— Сколько тебя, шельмеца, учить,— проворчал Аташир-эфе.— Видишь, не избежать потасовки — бей первым! Дальше что было?
— Выломали они в фисташковых зарослях себе по палке и с двух сторон подходят... Я все на Байсахата гляжу, а про другого стервеца помню. Попался он на этот крючок. Кинулся на меня, думая, что я его не вижу, а я в сторону отпрыгнул. И получил Гулназар-Ножовка палкой по лбу от своего же дружка...
— Молодец, сынок,— похвалила Аннабахт.
— Дурак,— сказал Аташир-эфе.— Нужно было сразу на Байсахата кидаться, когда отпрыгнул.
— Смешно мне, деда, очень стало. Гулназар завопил, как недорезанная верблюдица...
— Дальше что было?
— Байсахат набросился на меня с палкой. Я подставил свою. Он колотил свирепо, а я только отражал его удары. И смех меня больше разбирал, а он сильнее стервенел от моего смеха...
— Что же смешного, сынок? — спросила Аннабахт.
— Свирепый всегда смешон сильному,— ответил ей Аташир-эфе.
— Но и Байсахат не слаб.
— Злость, если она чрезмерна, крадет силу. Ты правильно поступал, мой Гочмурат, что оставался спокоен в драке. Но надо было валить Байсахата, пока его приспешник не оклемался!
— Он оклемался только для того, чтоб увидеть над собой оскаленную пасть нашего Евбасара. Только он шевельнулся, пес зарычал, и Гулназар-Ножовка опять затих...
— Довлетик, сбегай принеси умной собачке лепешку,— приказала Аннабахт.— А заодно погляди, не нагрелась ли уже вода в кумгане...
Когда Довлет вернулся во двор, мать уже размотала платок, которым была обвязана ладонь Гочмурата, и теперь причитала над его раной.
— Будь он проклят, этот зверь Байсахат,— кричала Аннабахт.— Как только земля таких носит! Вай-вай-вай! Всю ладонь, проклятый, изрезал моему ребеночку...
Гочмурат во все свое круглое лицо ухмылялся, его рассмешило, что мать назвала его ребеночком. Евбасар, увидев, что Довлет направляется к нему с лепешкой, оставался сидеть на месте. Пес осторожно взял зубами угощение, когда Довлет поднес хлеб прямо к носу. Ел он его не жадно, а с достоинством, словно понимал, что хлеб этот он заслужил честно...
— Что мне делать, несчастной, с твоей рукой? — сокрушалась над раной Аннабахт.— Я ведь не собака, не могу зализать ее языком...
— Отойди, женщина,— не зло, но грубовато отпихнул ее Аташир-эфе и принялся разглядывать ладонь Гочмурата.— За лезвие ножа хватался?
— Ага, деда,— весело ответил Гочмурат.— Когда сломалась палка, Байсахат выхватил нож. Я успел только выкинуть левую руку и схватил нож голой рукой...
— Надо хватать за запястье. С твоей силищей можно было ему и руку сломать.
— Зачем? Вы сами учили, деда: драка с соплеменником — не бой с врагом. Я просто разжал его пальцы и отнял нож. А тут на него сзади прыгнул Евбасар и опрокинул Байсахата на землю...
— Дове,— приказал Аташир-эфе,— ступай в юрту и принеси собаке вторую лепешку. Она свое дело знает лучше, чем вы, щенки...
— В чем я неправильно поступил, деда? В чем? — скривился Гочмурат от этого упрека, как не кривился он от своей раны.
—- Соплеменник, обнаживший на тебя нож, больше тебе не соплеменник, а враг. Бить его надо, как бьют врагов, чтобы не мог подняться... Где его нож?
— Вот он, деда,— с виноватым видом подал Гочмурат Аташиру-эфе оружие с длинным темного цвета лезвием и шершавой рукояткой из кости какого-то животного.
— Явился домой не побитым, и то ладно,— проворчал Аташир-эфе, беря нож Байсахата.— Эту железку я снесу Атаву-Грызуну, пусть глава их рода побесится.
— И скажите ему, деда: в другой раз я с мясниками не буду так осторожен...
— Сопляк,— оборвал Гочмурата дед.— Тебе ли вкладывать свой язык в мои уста?
— Ваша правда,— смутился Гочмурат.— Я сам смогу с ними объясниться в другой раз...
Евбасар с достоинством удлетал вторую лепешку, отрываясь от нее изредка, чтобы лизнуть радостно ласкавшую его руку Довлета. Умный пес уважал всех членов семьи, даже маленькому Кемалу великодушно позволял вволю таскать его за уши и за хвост, но любил пес больше всех Довлета. Он часто заглядывал в глаза мальчика, словно говорил ему: «Прикажи! Я умру за тебя с радостью. А пока ты этого не приказываешь, давай садись на меня верхом, покатайся, как бывало прежде...» Раньше Довлет часто разъезжал верхом на собаке по двору и по улице. Но теперь он подрос и понимал, что его тело слишком тяжело для верной собаки...
Довлет поглаживал собаку, не глядя на нее, мысли его были заняты совсем другим. «Главное — не явиться домой побитым,— раздумывал он.— Вот чего ожидает от них, мальчишек его рода, дед.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
«Ах вон что,— подумал Довлет.— Атав-ага не может до сих пор забыть тумаков нашего дедушки, вот и натравливает своих на род эфе».
— Пас я овец где мы всегда пасем,— начал рассказывать Гочмурат.— Байсахат и Гулназар-Ножовка верхом появились со стороны селения, будто лошадей разминают, стали гоняться один за другим. «Скачите,— думаю я себе,— сколько влезет». Но они стали приближаться. Овцы от их коней шарахаются... «Эй,— крикнул я им,— овцы вас, может, и напугаются, но я не овца. Держитесь-ка подальше отсюда».
— Правильно,— одобрил поступок внука Аташир-эфе.
— Вай, что ты натворил, парень! — вскричала Аннабахт.— Им же только этого и нужно было, чтоб к тебе прицепиться...
— Замолчи, женщина,— оборвал ее свекор.— Раз ты родила его мужчиной, мужчиной он и должен быть.
Довлет обратил внимание, с каким волнением прислушивается к расскажу Гочмурата дочь соседки Айджерен.
— Подскакали они оба. Чуть конями на меня не навалились... «Ничего не скажешь,— ухмыляясь, сказал мне Гулназар-Ножовка,— кривая пастушья палка тебе очень к лицу».— «Эй, чабан, ты хорошо справляешься с этим делом,— закричал Байсахат.— Может, и наших овец пасти станешь? Не пригнать ли нам к тебе свои отары?» Я увидел, чего они добиваются. «Можете,— отвечаю им,— и своих сестер пригнать. Я попасу и их тут, на зеленой травке...»
— Молодец! — возликовал Аташир-эфе.
— Бесстыдник! — закричала Аннабахт.-— Ну сказал там эти бессовестные слова, тут-то зачем их повторять? Вон хотя бы Айджерен постыдился...
Смущенная девушка убежала в свою юрту. Гочмурату стало стыдно, он проводил убегающую Айджерен виноватым взглядом. Но Аташир-эфе был весел, его радовало бесстрашие внука, а во всякие, как иногда говорил, «бабьи хитрости» он вникать не хотел, потому что никогда не считался ни с чем подобным.
— Тогда мясники спешились,— продолжал свой рассказ Гочмурат.— Они привязали своих коней к фисташковому кусту и двинулись на меня. Гулназара-Ножовки я не очень опасался: он зол, как гиена, но не из крепышей. Другое дело Байсахат. Взбежал я на пригорок и жду их...
— Сколько тебя, шельмеца, учить,— проворчал Аташир-эфе.— Видишь, не избежать потасовки — бей первым! Дальше что было?
— Выломали они в фисташковых зарослях себе по палке и с двух сторон подходят... Я все на Байсахата гляжу, а про другого стервеца помню. Попался он на этот крючок. Кинулся на меня, думая, что я его не вижу, а я в сторону отпрыгнул. И получил Гулназар-Ножовка палкой по лбу от своего же дружка...
— Молодец, сынок,— похвалила Аннабахт.
— Дурак,— сказал Аташир-эфе.— Нужно было сразу на Байсахата кидаться, когда отпрыгнул.
— Смешно мне, деда, очень стало. Гулназар завопил, как недорезанная верблюдица...
— Дальше что было?
— Байсахат набросился на меня с палкой. Я подставил свою. Он колотил свирепо, а я только отражал его удары. И смех меня больше разбирал, а он сильнее стервенел от моего смеха...
— Что же смешного, сынок? — спросила Аннабахт.
— Свирепый всегда смешон сильному,— ответил ей Аташир-эфе.
— Но и Байсахат не слаб.
— Злость, если она чрезмерна, крадет силу. Ты правильно поступал, мой Гочмурат, что оставался спокоен в драке. Но надо было валить Байсахата, пока его приспешник не оклемался!
— Он оклемался только для того, чтоб увидеть над собой оскаленную пасть нашего Евбасара. Только он шевельнулся, пес зарычал, и Гулназар-Ножовка опять затих...
— Довлетик, сбегай принеси умной собачке лепешку,— приказала Аннабахт.— А заодно погляди, не нагрелась ли уже вода в кумгане...
Когда Довлет вернулся во двор, мать уже размотала платок, которым была обвязана ладонь Гочмурата, и теперь причитала над его раной.
— Будь он проклят, этот зверь Байсахат,— кричала Аннабахт.— Как только земля таких носит! Вай-вай-вай! Всю ладонь, проклятый, изрезал моему ребеночку...
Гочмурат во все свое круглое лицо ухмылялся, его рассмешило, что мать назвала его ребеночком. Евбасар, увидев, что Довлет направляется к нему с лепешкой, оставался сидеть на месте. Пес осторожно взял зубами угощение, когда Довлет поднес хлеб прямо к носу. Ел он его не жадно, а с достоинством, словно понимал, что хлеб этот он заслужил честно...
— Что мне делать, несчастной, с твоей рукой? — сокрушалась над раной Аннабахт.— Я ведь не собака, не могу зализать ее языком...
— Отойди, женщина,— не зло, но грубовато отпихнул ее Аташир-эфе и принялся разглядывать ладонь Гочмурата.— За лезвие ножа хватался?
— Ага, деда,— весело ответил Гочмурат.— Когда сломалась палка, Байсахат выхватил нож. Я успел только выкинуть левую руку и схватил нож голой рукой...
— Надо хватать за запястье. С твоей силищей можно было ему и руку сломать.
— Зачем? Вы сами учили, деда: драка с соплеменником — не бой с врагом. Я просто разжал его пальцы и отнял нож. А тут на него сзади прыгнул Евбасар и опрокинул Байсахата на землю...
— Дове,— приказал Аташир-эфе,— ступай в юрту и принеси собаке вторую лепешку. Она свое дело знает лучше, чем вы, щенки...
— В чем я неправильно поступил, деда? В чем? — скривился Гочмурат от этого упрека, как не кривился он от своей раны.
—- Соплеменник, обнаживший на тебя нож, больше тебе не соплеменник, а враг. Бить его надо, как бьют врагов, чтобы не мог подняться... Где его нож?
— Вот он, деда,— с виноватым видом подал Гочмурат Аташиру-эфе оружие с длинным темного цвета лезвием и шершавой рукояткой из кости какого-то животного.
— Явился домой не побитым, и то ладно,— проворчал Аташир-эфе, беря нож Байсахата.— Эту железку я снесу Атаву-Грызуну, пусть глава их рода побесится.
— И скажите ему, деда: в другой раз я с мясниками не буду так осторожен...
— Сопляк,— оборвал Гочмурата дед.— Тебе ли вкладывать свой язык в мои уста?
— Ваша правда,— смутился Гочмурат.— Я сам смогу с ними объясниться в другой раз...
Евбасар с достоинством удлетал вторую лепешку, отрываясь от нее изредка, чтобы лизнуть радостно ласкавшую его руку Довлета. Умный пес уважал всех членов семьи, даже маленькому Кемалу великодушно позволял вволю таскать его за уши и за хвост, но любил пес больше всех Довлета. Он часто заглядывал в глаза мальчика, словно говорил ему: «Прикажи! Я умру за тебя с радостью. А пока ты этого не приказываешь, давай садись на меня верхом, покатайся, как бывало прежде...» Раньше Довлет часто разъезжал верхом на собаке по двору и по улице. Но теперь он подрос и понимал, что его тело слишком тяжело для верной собаки...
Довлет поглаживал собаку, не глядя на нее, мысли его были заняты совсем другим. «Главное — не явиться домой побитым,— раздумывал он.— Вот чего ожидает от них, мальчишек его рода, дед.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111