Но Мати и слышать не хотел.
— Что это тебе вздумалось! Я только-только отогрелся, а ты меня гонишь опять на холод! Горя и забот у меня больше чем надо, дай же мне хоть немножко душу отвести... Дядюшка Петерсон! Еще полдюжины пойла!.. Матиас Лутц — не пьяница, никогда пьяницей не был и в пьяницу превратиться не желает, но раз уж он в кои веки собрался посидеть с закадычным другом и тот сочувствует его беде... то надо, чтобы пива было вдосталь! Дядюшка Петореоп! Петерсон!
И он, не обращая внимания на протесты Губера, шесть раз стукнул каблуком о пол. Конраду пришлось волей-неволей продолжать пить, чтобы не оставлять Матиаса одного. Никакие уговоры не помогали. Губер даже заметил, что в ответ на его увещевания Матиас хмурится и отвечает сердито. Нельзя было раздражать его. Это его еще больше подзадорило бы. А так как по-хорошему тоже ничего нельзя было добиться, то Губер вынужден был допустить, чтобы его друг напился чуть ли не до бесчувствия.
Третий раз в жизни Матиас Лутц находился в таком состоянии. Его опьянение в день свадьбы по сравнению с сегодняшним казалось даже умеренным.
Поздно ночью Губер отвел его домой. Лена отворила им дверь.
Когда муж ввалился в комнату, свеча задрожала в руке молодой женщины, лицо ее побелело как мел. Неподвижно, широко раскрытыми глазами она смотрела на Матиаса. Потом медленно, шаг за шагом отступила в сторону, не произнося ни слова.
Оторопев, Губер поздоровался — он словно видел перед собой незнакомого человека. Неужели это та молодая, здоровая, румяная женщина, которую он несколько педель назад видел такой цветущей? Сколько же ей, наверно, пришлось перенести, если от пес осталась одна тень, бескровная и бестелесная! Глубокое сочувствие овладело Губером. Он шагнул к молодой женщине, пожал ее свободную руку и произнес тепло и умоляюще:
— Не пугайтесь и не сердитесь на нас! Мы с Мати... чуточку хватили через край. Это больше не повторится!
— Понимаю,— тихо ответила Лена.— И я не вправе сердиться... Благодарю вас, Губер, что вы его проводили.
— Да, да, тебе есть за что благодарить Губера! — вскричал Мати, еле выговаривая слова и в поисках опоры хватаясь за столы и стулья.— Он настоящий друг... он друг тебе еще больше, чем мне... Он такой человек, что может черное превратить в белое... Ему веришь больше, чем самому себе... Скажи ему спасибо, скажи спасибо за то, что он для тебя сделал...
Конрад попрощался и ушел. Он видел, что пьяный снова выходит из себя, так что разум нее всего было удалить от него все, что могло бы его взволновать или рассердить.
В этом убедилась и молодая женщина.
Как только за Губером захлопнулась дверь, Лена, подойдя к мужу, смиренно попросила позволения стащить с него башмаки. Матиас разрешил. Не противился он, и когда Лена сняла с него пиджак и жилет, расстегнула ему воротничок и развязала галстук. Постель для него уже была приготовлена на диване — здесь он спал с того дня, когда привез жену домой,— он хотел быть один со своим горем.
Лутц смотрел, как жена молча, покорно и заботливо прислуживает ему, и по лицу его было видно, что он приходит в более мирное настроение. Вдруг он обеими руками обхватил голову Лены, прижал ее к груди, к лицу и целовал, целовал — горячо, страстно...
— Ничего не случилось... все это лишь страшный сон,— прошептал он со слезами на глазах.— Ты моя... моя... моя... и за тобой нет никакой вины! Я счастлив, как и прежде,— у меня самая чистая, честная, красивая жена на свете, и никто не смеет указывать па нее пальцем... Лена, скажи, подтверди мне, поклянись, что все это неправда, что это нелепость, порожденная моим воображением... скажи, что это мой сон, бред, галлюцинация!..
Лена молчала. Она толI,ко смотрела на него затуманенным, жалобным и робким взглядом, нежно отводя с его лба пряди волос.
— Ты молчишь, Лена? — продолжал Матиас. Настроение его вдруг снова резко изменилось.— Ты не отвечаешь, ты ничего не можешь опровергнуть, ты можешь только подтвердить, что все это правда! — крикнул он, отталкивая руку Лены.— Ты можешь только сказать, что я был когда-то счастлив, что ты растоптала мое счастье и мне осталось одно лини» позорное, мучительное воспоминание!.. Прочь с моих «лаз! Оставь меня одного в моем горе!.. О, как бы я хотел никогда тебя больше не видеть!
Он упал на диван навзничь, закрыл лицо руками и стал всхлипывать, как ребенок.
Лена, понурив голову, вышла в другую комнату и закрыла за собой дверь.
Утром Лутц опять не пошел на работу. Слишком скверно он себя чувствовал. Голова у него раскалывалась от боли, руки дрожали, во всем теле чувствовалась такая усталость, разбитость, такое изнеможение, точно после тяжелой болезни. Подперев голову руками, он молча сидел у окна. Лена позвала его пить кофе.
И таком беспомощном состоянии человек становится покорным, соглашается, ищет дружеского слова и поддержки.
— Лена,— умоляюще сказал Матиас, садясь за стол,— я, может быть, вчера наговорил глупостей... ты не обращай внимания, прости меня. Ты ведь видела, какой я был.
— Ты не сказал ничего глупого,— ответила Лена.— Все, что ты говорил, было правильно, и я знаю — ты и сегодня думаешь то же самое, что вчера мне высказал... Мати, прошу тебя, давай положим этому конец! К чему тебе напрасно мучиться! Мы не можем больше оставаться под одной крышей.
Матиас посмотрел на ее измученное, нервно подергивающееся лицо, и чувство сострадания потоком хлынуло в его душу. В эту минуту ему казалось, будто это он виноват, будто это он совершил несправедливость, показал себя безжалостным деспотом по отношению к этой ни в чем не повинной женщине... Крепко, горячо схватив ее за руку, он воскликнул:
— Лена, мы не расстанемся, мы не порвем друг с другом, что бы ни случилось! Я забуду все, я все вырву из своей памяти, я буду думать только о том, чем ты была для меня до сих пор. Я не в силах с тобой разлучиться, жить без тебя. Губер знает меня лучше, чем я сам,— он сказал мне: «Мати, если ты ее любишь, ты не оттолкнешь ее от себя». И я не оттолкну тебя, Лена, я теперь знаю свой долг!
Молодая женщина смотрела ему в лицо сквозь слезы. Матиас почувствовал, как рука ее вздрогнула в его ладо-пи, как Лена задрожала всем телом, точно в лихорадке.
— Мати,— шепнула она, обнимая голову мужа и прижимаясь губами к его волосам,— я буду работать для тебя, буду твоей служанкой, твоей рабой, пока моя душа не покинет тело! Я буду только воздухом, который незаметно тебя окружает,— у меня не будет ни требований, ни желаний, ни нужды! Если я в состоянии чем-нибудь искупить свою вину, заставить забыть о пей — я все сделаю! Мати, вся моя жизнь будет одной лишь благодарностью — благодарностью за то, что прощаешь меня, за то, что ты сейчас сказал!
И они замерли в долгом объятии. Для них настал радостный праздник примирения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92