ведь дочь сама уже могла бы кого-нибудь воспитывать. Но разве поучения старших кому-нибудь повредили? И на муки мамзель Берты никто не обращал особого внимания.
Но сама девушка чувствовала себя какой-то куклой, которую дергают за ниточку: подними руку! кивни головой! открой рот! закрой рот! теперь сядь, теперь встань!.. Когда Берта была помоложе — она не придавала этому значения; она видела, что и других девушек так же поучают. Но сейчас, когда она, как ей казалось, и сама уже досконально изучила правила светских приличий, знала, как и когда надо улыбнуться, когда засмеяться,— сейчас она чувствовала себя униженной, измученной этой вечной опекой. Дома еще полбеды: там ей давали большую свободу, или, вернее, Берта самовольно ею пользовалась. Но если девушка, на беду себе, оказывалась вместе с мамашей где-нибудь в обществе, ее ожидал сущий ад. И спасения от него не было: разве может дочь в присутствии посторонних возражать матери!
Поведение мадам Виттельбах ясно говорило о том, каковы ее намерения: чем благовоспитаннее и добродетельнее будет ее дочь, тем больше надежды заполучить хорошего зятя. Именно сейчас, когда барышня уже быстро скользила «под гору», ей необходимо было чем-нибудь выделяться среди более молодых девиц, а чем же еще можно блеснуть, как не своими добродетелями.
Под строгим надзором мамаш или тетушек находились, конечно, и другие девушки в этой компании. За каждой из них тоже неусыпно следило чье-нибудь бдительное око, им тоже делали замечания о том, как они смеются, разговаривают, как сидят, как держат руки. Разница была лишь в степени строгости этого надзора и в большей или меньшей пространности нравоучений. И все-таки порой иное молодое сердце разрывало теснящие его оковы и к синему небу взлетал веселый, звонкий взрыв смеха. При этом юное существо забывало, насколько ему разрешается раскрыть рот, должна ли быть при этом видна полоска зубов и на какую именно ширину.
На полпути, в Вяна-Иости, у трактира «Золотое солнце», была сделана остановка, чтобы дать передохнуть лошадям. Мужчины заказали пива и лимонаду, кто-то сел за дряхлое, утомленное долгой жизнью фортепиано, издававшее звуки, походившие скорее на стоны, и с трудом извлек из него какую-то польку. От компании робко отделились две пары и прошли в танце несколько кругов по выщербленному полу; к ним присоединились еще две... Но тут прозвучал суровый окрик мамаш: «Довольно! В трактирах не танцуют!» И через несколько минут общество двинулось дальше.
От трактира экипажи свернули на другую дорогу, по направлению к мызе Вяпа, а когда миновали мызу, через какой-то час вдали показался большой прекрасный парк замка Йоа, а вскоре донесся и шум водопада.
Мыза Йоа принадлежала в то время графу Бенкендорфу. Окрестности замка были одним из самых прекрасных поэтических уголков Эстонии; граф Бенкендорф ценой больших затрат, призвав на помощь декоративное искусство, превратил это место в живописный парк. Чистые песчаные дорожки пересекали во всех направлениях густой смешанный лес, со вкусом расположенные клумбы украшали самые привлекательные места, легкие дугообразные мостики висели над водой; а там, внизу, между скалистыми берегами пенилась река, устремляясь к шумящему невдалеке морю. Всюду стояли скамейки и столы; на пути ручейков и источников, бегущих меж скал по склону высокого берега, были устроены искусственные запруды, образуя тут и там маленькие водопады; еще пониже вода из них собиралась в глубоких раковинах, похожих на гигантские чаши, и далее, переливаясь через край, струилась под размытыми ею скалами и сбегала в реку.
Вершиной и венцом всего этого великолепия был, конечно, водопад. Среди очаровательного парка против виллы, построенной в стиле замка, увенчанной башенками, река Кейла низвергается вниз, через край плитнякового пласта, потоком в восемнадцать футов вышины и дробится о гранитные пороги и огромные камни. Весной и осенью, когда вода прибывает, вид водопада, шумного, рокочущего, брызжущего белой пеной и вздымающего облака брызг, довольно внушителен. Высокие скалистые берега реки, окаймленные темной зеленью лесов, дополняют эту романтическую картину.
В местной харчевне были комнаты для участников загородных прогулок. Здесь отдыхали, ели, пили, танцевали и оставались на ночлег. Для постелей добывали солому или соломенные матрацы, а подушки и одеяла обычно привозили из дому.
Когда общество прибыло в Йоа, солнце уже опустилось в море, за лесом; на горизонте еще пылала заря, осыпая золотом и пурпуром лес, гладь реки и пену водопада. Деревья и кустарники стояли еще в летнем уборе, лишь местами на темно-зеленом фоне выделялось желтой или огненно-красной листвой, словно объятое пламенем, прихотливое деревце.
Компания и не думала об отдыхе. Тотчас же решили идти к водопаду, а затем через лес на побережье. Кругом разливалась сладостная тишина, нарушаемая лишь монотонным шумом водопада. Лесной дух неслышными шагами бродил по парку и убаюкивал своих детей. Замерла листва деревьев, не шелохнулись чашечки цветов, спали птицы, спрятав клювы под крыло. Лишь изредка раздавался всплеск рыбы в реке да с моря долетал печальный крик чайки.
В этом торжественном безмолвии, будившем в душе сокровенную страстную тоску, не одна молодая рука тайком искала руку, не одни девичьи глаза встречали ответный взгляд.
С Матиасом Лутцем этого не происходило. Госпожа Виттельбах прицепилась к своей дочери как репей. Если и случалось, что, заговорившись, она немного отставала от Берты и Матиас пытался приблизиться к девушке хотя бы вместе с другими гуляющими,— мамаша тотчас же словно из-под земли вырастала и увлекала дочь поближе к какому-нибудь другому кавалеру, более достойному по сословному положению. Таковым мадам Виттельбах считала даже Оскара Брандта. Дела его, наверное, пошли бы отлично, если бы он сумел тронуть сердце девушки. Однако оно оставалось холодным, и Берта нсякий раз ухитрялась незаметно освободиться от общества Брандта.
Вскоре перед зрителями открылась морская гладь, мерцающая всеми красками заката. На берегу, по обе стороны речного устья, по краям белеющей песчаной каймы, стояли одинокие хижины рыбаков; возле них на столбах сушились сети. Детишки с белыми как лен волосами, в одних грязных рубашонках, сидя на корточках, играли на песке или швыряли обруч на траве.
Из барышень одни находили картину поэтической, другие— живописной. Слышались возгласы восхищения, чувствительные вздохи. Кое-кто пустился в глубокомысленные рассуждения насчет этой «сладостной идиллии». А Матиасу Лутцу при виде этих жалких закоптелых лачуг и ползающих вокруг детей с большими животами и тонкими ножками припомнилось его собственное детство, и сердце у него сжалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Но сама девушка чувствовала себя какой-то куклой, которую дергают за ниточку: подними руку! кивни головой! открой рот! закрой рот! теперь сядь, теперь встань!.. Когда Берта была помоложе — она не придавала этому значения; она видела, что и других девушек так же поучают. Но сейчас, когда она, как ей казалось, и сама уже досконально изучила правила светских приличий, знала, как и когда надо улыбнуться, когда засмеяться,— сейчас она чувствовала себя униженной, измученной этой вечной опекой. Дома еще полбеды: там ей давали большую свободу, или, вернее, Берта самовольно ею пользовалась. Но если девушка, на беду себе, оказывалась вместе с мамашей где-нибудь в обществе, ее ожидал сущий ад. И спасения от него не было: разве может дочь в присутствии посторонних возражать матери!
Поведение мадам Виттельбах ясно говорило о том, каковы ее намерения: чем благовоспитаннее и добродетельнее будет ее дочь, тем больше надежды заполучить хорошего зятя. Именно сейчас, когда барышня уже быстро скользила «под гору», ей необходимо было чем-нибудь выделяться среди более молодых девиц, а чем же еще можно блеснуть, как не своими добродетелями.
Под строгим надзором мамаш или тетушек находились, конечно, и другие девушки в этой компании. За каждой из них тоже неусыпно следило чье-нибудь бдительное око, им тоже делали замечания о том, как они смеются, разговаривают, как сидят, как держат руки. Разница была лишь в степени строгости этого надзора и в большей или меньшей пространности нравоучений. И все-таки порой иное молодое сердце разрывало теснящие его оковы и к синему небу взлетал веселый, звонкий взрыв смеха. При этом юное существо забывало, насколько ему разрешается раскрыть рот, должна ли быть при этом видна полоска зубов и на какую именно ширину.
На полпути, в Вяна-Иости, у трактира «Золотое солнце», была сделана остановка, чтобы дать передохнуть лошадям. Мужчины заказали пива и лимонаду, кто-то сел за дряхлое, утомленное долгой жизнью фортепиано, издававшее звуки, походившие скорее на стоны, и с трудом извлек из него какую-то польку. От компании робко отделились две пары и прошли в танце несколько кругов по выщербленному полу; к ним присоединились еще две... Но тут прозвучал суровый окрик мамаш: «Довольно! В трактирах не танцуют!» И через несколько минут общество двинулось дальше.
От трактира экипажи свернули на другую дорогу, по направлению к мызе Вяпа, а когда миновали мызу, через какой-то час вдали показался большой прекрасный парк замка Йоа, а вскоре донесся и шум водопада.
Мыза Йоа принадлежала в то время графу Бенкендорфу. Окрестности замка были одним из самых прекрасных поэтических уголков Эстонии; граф Бенкендорф ценой больших затрат, призвав на помощь декоративное искусство, превратил это место в живописный парк. Чистые песчаные дорожки пересекали во всех направлениях густой смешанный лес, со вкусом расположенные клумбы украшали самые привлекательные места, легкие дугообразные мостики висели над водой; а там, внизу, между скалистыми берегами пенилась река, устремляясь к шумящему невдалеке морю. Всюду стояли скамейки и столы; на пути ручейков и источников, бегущих меж скал по склону высокого берега, были устроены искусственные запруды, образуя тут и там маленькие водопады; еще пониже вода из них собиралась в глубоких раковинах, похожих на гигантские чаши, и далее, переливаясь через край, струилась под размытыми ею скалами и сбегала в реку.
Вершиной и венцом всего этого великолепия был, конечно, водопад. Среди очаровательного парка против виллы, построенной в стиле замка, увенчанной башенками, река Кейла низвергается вниз, через край плитнякового пласта, потоком в восемнадцать футов вышины и дробится о гранитные пороги и огромные камни. Весной и осенью, когда вода прибывает, вид водопада, шумного, рокочущего, брызжущего белой пеной и вздымающего облака брызг, довольно внушителен. Высокие скалистые берега реки, окаймленные темной зеленью лесов, дополняют эту романтическую картину.
В местной харчевне были комнаты для участников загородных прогулок. Здесь отдыхали, ели, пили, танцевали и оставались на ночлег. Для постелей добывали солому или соломенные матрацы, а подушки и одеяла обычно привозили из дому.
Когда общество прибыло в Йоа, солнце уже опустилось в море, за лесом; на горизонте еще пылала заря, осыпая золотом и пурпуром лес, гладь реки и пену водопада. Деревья и кустарники стояли еще в летнем уборе, лишь местами на темно-зеленом фоне выделялось желтой или огненно-красной листвой, словно объятое пламенем, прихотливое деревце.
Компания и не думала об отдыхе. Тотчас же решили идти к водопаду, а затем через лес на побережье. Кругом разливалась сладостная тишина, нарушаемая лишь монотонным шумом водопада. Лесной дух неслышными шагами бродил по парку и убаюкивал своих детей. Замерла листва деревьев, не шелохнулись чашечки цветов, спали птицы, спрятав клювы под крыло. Лишь изредка раздавался всплеск рыбы в реке да с моря долетал печальный крик чайки.
В этом торжественном безмолвии, будившем в душе сокровенную страстную тоску, не одна молодая рука тайком искала руку, не одни девичьи глаза встречали ответный взгляд.
С Матиасом Лутцем этого не происходило. Госпожа Виттельбах прицепилась к своей дочери как репей. Если и случалось, что, заговорившись, она немного отставала от Берты и Матиас пытался приблизиться к девушке хотя бы вместе с другими гуляющими,— мамаша тотчас же словно из-под земли вырастала и увлекала дочь поближе к какому-нибудь другому кавалеру, более достойному по сословному положению. Таковым мадам Виттельбах считала даже Оскара Брандта. Дела его, наверное, пошли бы отлично, если бы он сумел тронуть сердце девушки. Однако оно оставалось холодным, и Берта нсякий раз ухитрялась незаметно освободиться от общества Брандта.
Вскоре перед зрителями открылась морская гладь, мерцающая всеми красками заката. На берегу, по обе стороны речного устья, по краям белеющей песчаной каймы, стояли одинокие хижины рыбаков; возле них на столбах сушились сети. Детишки с белыми как лен волосами, в одних грязных рубашонках, сидя на корточках, играли на песке или швыряли обруч на траве.
Из барышень одни находили картину поэтической, другие— живописной. Слышались возгласы восхищения, чувствительные вздохи. Кое-кто пустился в глубокомысленные рассуждения насчет этой «сладостной идиллии». А Матиасу Лутцу при виде этих жалких закоптелых лачуг и ползающих вокруг детей с большими животами и тонкими ножками припомнилось его собственное детство, и сердце у него сжалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92